Опубликовано в журнале Знамя, номер 9, 2012
Чума на оба ваших дома!
Виктор Пелевин. S.N.U.F.F. — М.: Эксмо, 2012.
Если писатель твердо усвоил некое мировидение, оно начинает мощно влиять на его тексты, на его эстетическое развитие, на его литературную карьеру, наконец. Чем у┬же это мировидение, тем труднее писателю развиваться. Русская традиция велит ему не только развлекать читателей, но и сеять “разумное, доброе, вечное…”. А поскольку литератор усвоил какую-то одну разновидность разумного-доброго, поклонники его таланта рано или поздно научатся, еще не раскрыв книги, безошибочно предсказывать, какая “в финале пребудет мораль…”. Когда взгляд на мир, коим вооружился писатель, основывается на широком фундаменте, когда философия или вера, покорившая писательское сердце, сложна и многогранна, тогда и читатели нескоро обретают навык предсказывать его “финишный напев”. Но если нет ни широты, ни многогранности, — о, плохо дело, даже очень большому таланту предстоит тяжкая борьба с самоповторами.
Виктор Пелевин сам для себя поставил крайне сложные “условия игры”. Ясно видно, что с первых книг, принесших ему известность, с “Омона Ра”, с “Чапаева и Пустоты”, он придерживался поп-эзотерики. Иными словами, сгустка разнообразных эзотерических учений, большей частью восточных (но к нему и Кастанеда залетел, у него и барон Суббота на коленях посидел), принятых в большом упрощении. Популярная эзотерика исправно водила рукой Пелевина и сделалась чем-то вроде визитной карточки писателя.
Отсюда бесконечный мотив нереальности или, вернее, несуществования окружающего: нет ни формы, ни содержания, ни наблюдаемого, ни наблюдателя. Есть один лишь сон мирового сознания, и мы — со всем богатством внутреннего мира любого человека — всего лишь кванты бесконечного процесса его мышления, частицы его идей и видений. Отсюда же возникла колоссальная проблема самоповтора — источник бесконечных укоризн со стороны критики.
Со времен “Чапаева и Пустоты” подавляющее большинство крупных вещей Пелевина заканчивается “просветлением” или “осуждением непросветившегося”.
“Просветленный” осознает, что он — пустота, фрагмент чужого мыслительного процесса, и с радостью растворяется в “радужной реке” мирового сознания. Он избавляется от страданий этой жизни. Так произошло с Чапаевым и его соратниками (“Чапаев и Пустота”), одной умненькой лисичкой-оборотнем (“Священная книга оборотня”), графом Т (“Т”) и т.п. “Как ему хорошо, идите за ним!” — подталкивает Виктор Олегович читателей, указывает на “положительный пример” очередного “просветленного” персонажа.
Но некоторые непонятливые, имея самые прямые и ясные намеки на то, как устроен мир, обучаясь у истинных духовных светил, все равно никак не желают прямой дорогой топать в “радужную реку”. А все почему? От привязанности к тленным материальным ценностям нашего мира — к барахлу, деньгам и славе, иначе говоря. Наилучший пример подобного персонажа в творчестве Пелевина — Вавилен Татарский из “Generation P”. Некоторые персонажи идут по пути “просветления”, но без достаточного усердия, вот и обходит их драгоценная “радужная река”. Так, не досталась она Котовскому из “Чапаева и Пустоты”.
Стандартный финиш многим набил оскомину, а поп-эзотерика другой “высокоморальной” развязки предложить не может. И Пелевин нашел два маршрута к решению этой проблемы.
Первый — превращение текста в “минное поле приколов”.
Примерно с “Generation P” резко возросла “ребусистость” и “каламбуристость” текстов Пелевина. Особенно хорошо это стало видно в “Священной книге оборотня”. Пелевин поставил на то, чтобы увлечь читателя вовсе не предсказуемой эзотерической дидактикой, а бешеным количеством текстовых “аттракционов”: неистощимой игрой слов, остроумными афоризмами, парадоксальными высказываниями, комичными ситуациями и превращением фундаментальных основ культуры в сборник анекдотов. Нравственный релятивизм стал художественным приемом для Пелевина: разнести в крошку такие глыбищи, как “Родина”, “христианство”, “гений Пушкина”, “гений Толстого”, “полет Гагарина”, “путинская стабилизация” (для Пелевина это равно бессмысленные словосочетания) — значит, дать великолепную пищу иронии и абсурду, а они чрезвычайно привлекательны для читателя.
Подобный “каламбуристый” текст требует большого тщания, его создание — долгая, трудоемкая работа. И в конечном итоге ресурс пелевинского остроумия должен был истощиться.
Так и произошло. Примерно со “Шлема ужаса” Пелевин уже дает промахи, уже без прежней оригинальности выдерживает необходимый уровень хохмачества. Теперь ему удается взять столь же высокую планку, что и в конце 90-х — начале “нулевых”, лишь один раз на две или три книги. Особенно подводит его то, что советская старина и фанерная громада современного российского государства уже разобраны им на шестеренки-гаечки, и заниматься их демонтажом — тот же самоповтор… Материал для “разноса” иссяк.
Второй путь — постепенный демонтаж собственного поп-эзотерического мировидения.
Довольно удачный опыт был сделан Пелевиным в большой повести (маленьком романе?) “Числа”. Нет там никакой мистики и эзотерики, никакого мирового сознания, а есть просто дурь, вбитая в голову тупым суеверным людям. И из-под маски автора — неистового эзотерика выглядывает автор — усталый агностик. Есть то, что есть перед носом, то, что подсовывает жизнь, а больше ничего нет… Никаких “тонких энергий”.
И вот “S.N.U.F.F.”. В нем два маршрута слились воедино. Первый, “каламбурно-аттракционный”, дает сбои. Роман по объему превосходит все прочие тексты Пелевина, и автор не сумел вытянуть его на одинаково качественном уровне. Остроумие его на сей раз выглядит как-то уж слишком плоско: время от времени выскакивает “анекдот с бородой”, вроде “глобуса Украины”. Множество длинных и сверхдлинных предложений, характерных для “высокого мейнстрима”, но неприемлемых в коммерческом тексте. Усталая “игра слов”, в духе “демократуры” и “Уркаинского уркаганата”. Некоторые главы оставляют впечатление страшной тягомотины — это у Пелевина-то, с его летящей ироничной манерой?!
Выделка — не та. Без блеска, присущего его стилю лет семь—десять назад.
Второй маршрут доставляет Пелевина к странному, непрочному, но все-таки успеху. Прежде всего эзотерическая дидактика на сей раз не приводит к очередной “радужной реке”. По инерции автор, конечно, обращается к эзотерщине. Секс-кукла с интеллектом академика-гуманитария время от времени принимается вещать в эзопросветительском духе. Но длинные ее монологи звучат на сей раз как “пьеса для механического пианино” — затверженно, без огня и даже с привкусом иронии по отношению к самой “ораторше”. Остается впечатление, что сам Пелевин устал вещать от имени мирового сознания, но окончательно отказаться от него… как-то неудобно. Да, отказаться не получилось, однако сдвинуть на второй план — вполне. И в этом заключается серьезное изменение творческой манеры Пелевина.
Автор следует модной теме “постапоклиптического мира” — общества, живущего на обломках старой цивилизации, в условиях технического деграданса и полной утраты всех высоких смыслов. Не повлияло ли на него “триумфальное шествие” межавторских проектов S.T.A.L.K.E.R и “Вселенная метро-2033” с их массированным “постапокалом”? Пелевин всегда с большой чуткостью прислушивался к “веяниям времени”, и массолитовская мода на подобный антураж могла показаться ему выигрышной — по маркетинговым показателям… Пелевин рисует целых три потскатастрофные цивилизации: Биг Бизантиум (либерпанковский аналог современной западной цивилизации, доведенной до предельного идиотизма), Уркаганат (либертарианский аналог современной России “с пристяжными”, погруженный в грязь, кровь, нищету и дурость), а также… милую пейзанскую вариацию на тему Жана-Жака Руссо. Она представляет собой нечто новое в творчестве Пелевина. Сельская тишь, простота отношений, отказ от бурного техницизма мегаполисов, от лживых идеологий, от пресыщенности технологиями виртуального мира. Пожив на просторах нищего, пьяного, свирепого Уркаганата, а потом попробовав первертных “прелестей” Бизантиума, один из двух главных героев оказывается за пределами “ойкумены”, в обществе свободных, сильных и чистых людей. И он ни при каких обстоятельствах не вернется. Второй главный герой, прочно укорененный в реальности Бизантиума, не способен к побегу, а значит, непригоден для спасения. Он страстно желает уничтожить беглеца, он пытается совершить убийство, да руки коротки.
И хотелось бы сказать: пелевинский деурбанизированный рай — не более чем портрет дауншифтинга! Ведь столько богатых людей отходят нынче от дел, чтобы вести простую жизнь в тихом месте… Но нет, звучит в кратком описании этой руссоистской цивилизации искренность, столь необычная для изощренного насмешника Пелевина. Как будто паяц пытается сорвать маску, а маска уже намертво приросла к лицу, и рвется кожа, рвется плоть, кровь течет по плечам…
Автор романа преподносит и другую неожиданность.
С той же прямотой, с той же эффектностью, с какими раньше Пелевин “деконструировал” СССР и РФ, он разносит Европу и Америку. В “S.N.U.F.F.’е” крепко достается либерализму, феминизму, “правам меньшинств” и “демократической журналистике”. Советский взгляд на мир был пустотой? Ну так и либеральный взгляд на мир, с точки зрения Пелевина, — та же пустота, лишь декорированная чуть посложнее. Просто еще несколько “глыбищ”, только взятых для деконструкции из иного культурного пространства. Деконструировали? Итог: никакого отличия. Аналогичная бессмыслица.
“Чума на оба ваших дома!” — словно восклицает он вслед за Шекспиром.
Автор этих строк никогда не сочувствовал антимиссионерам: слишком часто они лишают прочности то, без чего нормальная жизнь человеческая в принципе невозможна. Но данный конкретный антимиссионер хотя бы оказался храбрым и последовательным человеком. Он довел свою схему абсолютной “пустоты” до логического завершения. Он остался нравственным релятивистом до конца, он был до конца логичен: уж ни в чем нет смысла — так ни в чем! Уж ничто не свято — так ничто…
Все — дыра!
Разве только… хорошо бы пожить на природе, в тишине и покое.
Дмитрий Володихин