Опубликовано в журнале Знамя, номер 9, 2012
P.S. Проза Виктора Сосноры жестка, ершиста, но в нее при этом хочется вглядываться, медленно вчитываться, несмотря на царапины. Жанр прозаических миниатюр сложно определить — здесь и притча, и трансформированный гротескный мемуар, и метафилософское эссе смешиваются воедино, то отступают, то вновь выдвигаются на первый план.
Может возникнуть впечатление, что мысль Сосноры несется по пересеченной местности, перескакивает с одного на другое.
Меж тем, можно вспомнить, как Лев Выготский описывал внутреннюю речь: “…мы могли бы сказать, что самих себя мы особенно хорошо понимаем с полуслова, с полунамека”. Внутренняя речь, ставшая литературным языком, в сущности, есть аналог поэтической, максимально неэнтропийной речи. Пропуск звеньев не означает алогизма, это не тривиальный “поток сознания”, текущий неизвестно откуда и куда, — нет, это четкое и внятное говорение, но построенное на выпуске из текста целых промежуточных звеньев. Так — но и совершенно по-разному — построены “уклейки” Павла Улитина, лирическая проза Евгения Харитонова и Леона Богданова. Таковы — но и особенны — прозаические сочинения Сосноры: разговор перед судом себя, максимально глубинное высказывание, результат, предъявленный без цепи предварительных ходов (так Шерлок Холмс огорошивал собеседников своими выводами).
Стремительность прозаической речи Сосноры, глобальность обобщений сближает его с высшими образцами будетлянской мысли, особенно с эссеистическими и манифестарными фрагментами Хлебникова. Отличие, впрочем, тоже принципиально: Соснора не утопичен, и даже не антиутопичен (хотя последнее свойство вполне находимо в этих текстах), он аналитичен; и только непривычка к подобному способу письма может помешать читателю проникнуться художественно-мировоззренческими построениями Виктора Сосноры.
Данила Давыдов
P.S. Проза Виктора Сосноры жестка, ершиста, но в нее при этом хочется вглядываться, медленно вчитываться, несмотря на царапины. Жанр прозаических миниатюр сложно определить — здесь и притча, и трансформированный гротескный мемуар, и метафилософское эссе смешиваются воедино, то отступают, то вновь выдвигаются на первый план.
Может возникнуть впечатление, что мысль Сосноры несется по пересеченной местности, перескакивает с одного на другое.
Меж тем, можно вспомнить, как Лев Выготский описывал внутреннюю речь: “…мы могли бы сказать, что самих себя мы особенно хорошо понимаем с полуслова, с полунамека”. Внутренняя речь, ставшая литературным языком, в сущности, есть аналог поэтической, максимально неэнтропийной речи. Пропуск звеньев не означает алогизма, это не тривиальный “поток сознания”, текущий неизвестно откуда и куда, — нет, это четкое и внятное говорение, но построенное на выпуске из текста целых промежуточных звеньев. Так — но и совершенно по-разному — построены “уклейки” Павла Улитина, лирическая проза Евгения Харитонова и Леона Богданова. Таковы — но и особенны — прозаические сочинения Сосноры: разговор перед судом себя, максимально глубинное высказывание, результат, предъявленный без цепи предварительных ходов (так Шерлок Холмс огорошивал собеседников своими выводами).
Стремительность прозаической речи Сосноры, глобальность обобщений сближает его с высшими образцами будетлянской мысли, особенно с эссеистическими и манифестарными фрагментами Хлебникова. Отличие, впрочем, тоже принципиально: Соснора не утопичен, и даже не антиутопичен (хотя последнее свойство вполне находимо в этих текстах), он аналитичен; и только непривычка к подобному способу письма может помешать читателю проникнуться художественно-мировоззренческими построениями Виктора Сосноры.
Данила Давыдов