Опубликовано в журнале Знамя, номер 9, 2012
Об авторе
| Евгений Владимирович Туренко родился в 1950 году в городе Венёв Тульской области. Окончил строительный факультет Тульского политехнического института, после чего по распределению уехал на Урал (1972), где работал в должностях мастера, начальника цеха, главного технолога, главного инженера и директора заводов в городах Красноуральск, Лесной и Нижний Тагил. С середины 80-х перешел на преподавательскую деятельность. С 1992 года издал семь стихотворных сборников, затем однотомное и двухтомное собрания стихов, прозы и эссеистики. В 90-х организовал литературные студии “Ступени”, “Гекзаметр”, “Миръ” (Нижний Тагил), инициировал возникновение сообщества поэтов (А. Сальников, Е. Симонова, Н. Стародубцева, Е. Сунцова, Т. Титова, В. Корнева, Р. Комадей и др.), творчество которых получило определение “нижнетагильская поэтическая школа”. В 2005 году удостоен премии “ЛитератуРРентген” в номинации “Фиксаж” за создание в Нижнем Тагиле полноценной литературной среды. С 2008 года живет в Венёве, где создал очно-заочную школу-студию “Звонница”, преподает в студии для школьников “Кашира. 115-й километр” (Кашира).Евгений Туренко
Имена и обстоятельства
Предпредисловие
Литературное образование, как, может быть, никакое другое, зависит от тех, кто его осуществляет. Потому что литературные наставники — они и организаторы, и педагоги, и критики, и, что особенно важно, писатели. Нельзя, оказывается, писать — абы как, а учить — как писать — хорошо. Или хоть как-то удовлетворительно… И много еще чего нельзя и что нужно, чтобы учеба была учебой, а не обучением.
Попробую вспомнить, с чего и как все начиналось и продолжалось до того дня, как Нижний Тагил возник на “Новой литературной карте России” в качестве полноправного литературного центра, а также некоторые постобстоятельства “Тагильской поэтической школы”, ее географические и поэтические следствия и последствия.
Город
Жители вправе гордиться своим городом, известным повсюду своей металлургией, лагерями и художниками. Правда, где-то под самым горизонтом обитают еще и вагоностроители, прославившиеся на весь свет созиданием танков и другой бронированной военщины. Архитектура здесь незаурядно заурядная, совести совсем никакой. И все напропалую врут, особенно если говорят правду.
Металлургическое производство растаскивается и разворовывается по частям, однако продолжает пышно процветать и дымить, словно ни сносу ему, ни убыли. Как у Гоголя! Тем временем уголовный элемент становится солидной составной частью населения. А художников своих знать никто не желает, хотя оные пьют, живут и живописуют на глазах у всего народа. Однако их здесь так много, что ни слуху, ни духу о них, кроме, разве что, перегара, не обнаружить.
Зато, фамилии тут все больше нарицательные: Блоки, Гессе, Гофманы, Ходасевичи… Говорят, что Пушкины и Лермонтовы есть, и что брат Твардовского ссылку отбывал, а праправнучка Толстого (Африканца) по сию пору — бухгалтер на местном пивзаводе. Одна бабушка по молодости своей позировала Петрову-Водкину. Жива ли она еще на своей Вагонке? Кто знает…
Демографическая ситуация пре-странная: мужчин, как ни в каком другом месте, больше, чем женщин. Детей все меньше. Лесбиянство — особая статья гражданского быта.
Как-никак, а женская колония не бедствует, а живет других не хуже, и ориентация ее сексуального большинства то там, то сям заголяется на стогнах городских и прочих тусовках с сучьей непосредственностью февраля, который то никак не начинается, а потом так же не кончается никак. Ничего они по-человечески не хотят и не умеют, и детей у этих самозабвенных дев не бывает. Страшно!
Как сказал однажды один местный редактор с амбивалентной фамилией Гастелло, этот город не любит выскочек. Да он вообще, похоже, никого не любит. Люди не любят людей. Вот так! А если вдруг встретишь человека — залюбуешься… Например, столько таких по-разному красивых девушек нигде не видел, хоть и много где побывал. А после 25—30 их уже почему-то не наблюдается. Исчезают, словно сами в себе, превращаются в толстых, однообразных и злых баб. А черных котов и бродящих среди недоспиленных тополей бродячих кобелей немерено. Жалко их. Какие-то они уж слишком бездомные.
Иногда мне кажется, что этого ничего нет, что изо дня в день мне показывают одно и то же темно-серое кино с неизбежным когда-нибудь хеппи-эндом на кладбище. Не дай Бог умереть здесь и остаться в этой каменной земле, где на могилах строят дома.
И живут в них.
Попугайство — рудиментарное свойство местных чиновников. Поэтому они такие же, как и везде, только наглее и тупее, потому что — вот они, здесь, а не там где-то…
Улыбаться в открытую нельзя — сочтут дауном или вором. В крайнем случае, пьяным и уж загребут в кутузку.
А выставка картин художника Голубятникова объехала чуть не весь мир, здесь же о нем — кого ни спроси — не слыхали. А еще Рафаэль в музее висит, говорят, что подлинный…
Десять лет я пытаюсь уехать отсюда, и — никак… Говорю себе: — Уж отмотал срок добровольной своей ссылки, и здесь мне нечем более дышать и жить нечем. Я ведь не металлург, не зэк и, увы, не художник. Даже не чиновник, а просто так — человек.
Все это я, конечно, вру, потому что пишу правду. Смотрю в ежедневное окно и силюсь понять, почему я люблю этот город. Нет, не — за что? — а именно — почему? Ведь если “за что?”, так сразу чернуха с порнухой выпячиваются, как на экране, как главные обстоятельства времени и места. А наяву — бело, светло — утро. Самолет пролетел. Высоко-высоко, невидимо, как ангел.
Литературное объединение
Ираида Петровна* была человеком неиссякаемым. Предполагаю, доведись ей командовать полком или дивизией (а то и корпусом!), то — хана всем врагам. Но ей пришлось довольствоваться руководством литературного объединения им. А.П. Бондина при газете “Тагильский рабочий”. Занималась она этим делом лет тридцать, не меньше. Умерла в возрасте девяноста лет, и упокой, Господи, ее неукротимую душу.
Приехала она сюда из Москвы. Свою малую образованность и очевидную неначитанность с лихвой возмещала гигантской организаторской энергией, реализованной зачастую в свирепой борьбе с литературными недругами, которых большей частью придумывала и создавала сама. Впрочем, чутье на литературные таланты у нее было феноменальное. Похоже, никто из первого поколения новой тагильской литературы не проскользнул мимо. Чему и кого она научила — не знаю. Однако ходил на занятия ЛитО с удовольствием и ждал следующего с нетерпением, пытаясь даже выполнять какие-то задания и соц заказы. Думаю, что добрые чувства от этих встреч остались не только в моей памяти.
Занятия проводились по единообразной схеме — преамбула, содержавшая чаще всего разгром кого-то из литотступников, например, Ольховикова. Иногда Ираиду Петровну осеняли некие теоретизмы, и когда слово “ассоциативность” звучало в десятый раз, мы с Телковым, начинавшие хихикать на галерке, тут же подвергались немедленному публичному остракизму. Потом кого-нибудь обсуждали с умным видом, делали замечания и давали рекомендации — как надо писать.
Случалось и иное. Помню, когда возникла идея обсудить поэзию Серебряного века, некто С., мэтр и фронтовик, встал и сказал: если вы будете обсуждать стихи врагов народа Гумилева и Мандельштама, то я сообщу, де, куда надо. Так или иначе, но меня потом вызывали один раз в “зеленый дом”, где недвусмысленно намекали на Бродского и на самиздат. Было жутковато и противно.
Спустя какое-то время благодаря усилиям Ираиды Петровны появились первые тагильские издания, например, стихотворный сборник “Пейзаж по памяти”… Но начались уже свердловские ночные тусовки, бурлила новой литературой кухня Майи Петровны Никулиной, в столицах загрохотал “метаметафоризм” и прочий “постмодернизм”. Настали благодатные годы идиотской “перестройки”, открывшие нам все и даже больше…
Алексеев
Биография, судьба… Жизнь — русского человека, которого угораздило — в поэты. Высокий, бородатый, красивый необыкновенно, а… в огромных очках, самодостаточный и стеснительный, как второгодник в первом классе. Классный электрик-электронщик, паявший схемы такими соплями, что жуть… На все, что есть настоящего и состоятельного в литературном Нижнем Тагиле, он повлиял, как никто до и после.
Познакомились в ЛитО при газете “Тагильский рабочий”, году в 1987-м, что ли…
Как это давно, оказывается! Странно, но то, что я искал, мечась по столицам и городам, оказалось здесь. В нем, им… Ошеломляющая безалаберная начитанность, дитяческие (иначе не…) целеустремленность и любопытство делали его разительным всему, что представляла от-литературная публика того времени.
Поняли друг друга практически сразу. Много потом пили, тусовались, спорили обо всем — от УФО до Моисея. Да не спорили — он был лояльным к любому собеседнику, никогда не навязывал своего мнения. Такое чувство, что тоска по мировой культуре и всечеловеческой религии, начинавшаяся от деревни типа Хрюкино и уходившая во времена и пространства не столь и столь отдаленные, и была его движущей и убийственной силой. Это из-за него я тогда понял для себя, что писать современно и правильно стыдно и неинтересно. Впрочем, Буберы и Къеркегоры, Хайдеггеры и Шри Ауробинды, а равно и библейские пророки были нашими неутомимыми собеседниками и собутыльниками. Щербатского Гриша цитировал чуть ли не всего, но не наизусть, а произвольно и точно — по-своему. Писал он много, сохранилось — почти ничего.
В ЛИТО он ходить не стал, а я ушел оттуда недолгое время спустя. Судя по всему, формальные, как и содержательные, вопросы создания текста интересовали его не в первую очередь. Не помню, чтобы мы это обсуждали. Теперь кажется, будто он смотрел сквозь текст, дышал сквозь него. Влияния Хлебникова, С. Ж. Перса, Хармса, Сосноры и других иногда заметны, но это продолжение прошлого, которым он не пренебрегал, естественно. Есть даже прямые реминисценции и центоны, но в любом контексте — он, Григорий Алексеев!
То и дело он надолго пропадал в запой, потом Люба, жена, сдавала его останки в желтый дом, откуда Гриша возвращался очень медленно. Сжигал он себя без пощады. Помню, как я стоял перед ним на коленях около утреннего вытрезвителя, умолял опамятоваться и начать беречь себя. Куда там…
Иногда он казался мягкотелым, но никакие перспективы публикаций и литизвестности его не удручали. В тексте он был непоправим.
В 91-м организовали литстудию, которую режиссер Вейде позднее назвал “Ступенями”. Там у нас бывали Кальпиди, Никулина, Санников, Казарин со свитой, Изварина, Дозморов, Мамаев, Застырец, Решетов… Мало-помалу начали публиковаться. В “Урале”, в “Следопыте”, в первом альтернативном “Подснежнике” и т.д. У меня вышла даже первая книжка, унылая и молодогвардейская, но — в Москве. Гришу почти не печатали. Отовсюду приходили вразумительные ответы о потусторонности и чаще о заумности его сочинений. Он как бы шутил, меня же успокаивал, но — Господи! — что у него в душе-то было?! Ведь понимал он свой уровень. А его даже Кальпиди не вычитал.
Летом того же 91-го поехали в Чердынь искать следы Мандельштама. Втроем с Васей Безугловым двинули сначала соликамским поездом, потом по Вишере на речной ракете и автобусом до… Путеводителем были “Воспоминания” Надежды Яковлевны. Об этом отдельно и подробно напишу потом. Сейчас лишь замечу, что нас без обиняков пустили во все архивы, кроме чердынлаговского. Думаю, этот лаг. существует до сих пор. Тогда он выглядел вполне процветающим и с динозаврообразным Ильичом местного (очевидно) ваяния перед вратами в… Никаких документов, связанных с пребыванием Осипа Эмильевича, не нашли, даже в больничном архиве, который, как выяснилось потом, сгорел в 60-х. Побывали в самой больнице, она, похоже, осталась неизменной за прошедшие годы, и все та же угольная куча под окном… Гриша все заснял, некоторые фото у меня сохранились. Местные чиновники, опамятовавшись, нагнали на нас на обратном пути, в Соликамске уже, ораву камуфлированных мужиков. В общем, еле уехали…
Вот смотрю на сверстников, да и тех, кто помоложе, и безоглядное его бескорыстие кажется невероятным. Алчным он мог быть только в походе по грибы — из-под рук подосиновики выхватывал, а то и клянчил их у меня. И все… никогда и ни в чем он не выдал малейшей зависти ни к кому. Один раз шли они с прозаиком З. в какую-то областную редакцию, несли свои и не свои рукописи. И тут З. останавливается и говорит — давай, дескать, не пойдем, а то они вдруг их напечатают, а нас — нет. Рассказывал это Гриша с физиологической, хоть и веселой, брезгливостью. Впрочем, к любой совковости он относился с презрительным изяществом, доходившим до безрассудства. Все хотел Вовочку на шарике** взорвать, чтобы только тапочки на полюсе и остались. Как-то привез из Свердловска тротиловую шашку с детонатором, прямо с вокзала — ко мне, благо, что пьян. 200 г уложили его спать, шашку я выбросил, а то бы…
Музыку любил безраздельно: Брайан Ино, Jetro Tull, “Вежливый отказ”, Курехин, конечно!.. Пил и искал Бога, утверждал, что в подпитии разговаривает с… Кто на самом деле отзывался ему? А Люба его все-таки бросила. Потом умерла матушка, и Гришу снесло окончательно. Он надолго исчез, появлялся два раза, брал еды для Линды, догини своей, потом звонил, обещал зайти. Не зашел…
Последние два года, по словам Безуглова, были жуткими. Только Василий да Санников, единственным образом заходивший к нему, что-то, наверное, помнят. Даже место, где он похоронен, мне не известно. Где-то в Екатеринбурге живут две его дочери.
Теперь Гриша знает все, что так хотел узнать, но никогда уже не расскажет этого — никому. Нет, это неправильно… Все он знал и все сказал-написал, и не его вина, что мы, глухо-слепые и самозабвенные, не восприняли его вовремя. Вот так!
Ступени
В Нижнем Тагиле я почти сразу начал работать преподавателем в строительном техникуме и одновременно стал посещать заседания литературного объединения при газете “Тагильский рабочий”. Там познакомился с Григорием Алексеевым, Борисом Телковым, Татьяной Титовой, Владимиром Чугуновым… Чугунов потом очень много помогал в организации студии “Ступени”, а Алексеев с Андреем Санниковым, что называется, свел. Бурные восьмидесятые и буйные девяностые… В оба путча угораздило меня в Москве быть — у Белого дома стоял. В Тагиле с режиссером Владимиром Вейде создавали новый театр. Весной 1990 года мы с Чугуновым ушли из литобъединения. Поводов было несколько, а причина одна — стало неинтересно. И почти сразу начались “квартирники”. Чаще всего собирались у нас с Татьяной, на проспекте Строителей, 28. Устраивали чтения на ступенях центральной площади города, откуда и появились “Ступени”. А придумал название Вейде. Чугунов договорился с администрацией, и мы обосновались в городском литературном музее. Там у нас выступали многие — Алексей Решетов, Майя Никулина, Константин Мамаев, Юрий Казарин, Андрей Санников, Аркадий Застырец… Виталий Кальпиди привез уже первую “Антологию современной уральской поэзии”. С нее-то и началось… То есть возникла ситуация достаточно полноценной литературной среды, которую не нужно так уж и стимулировать или инициировать. Сразу появились интересные молодые авторы, в большинстве девчонки. Елена Сунцова, Наталия Стародубцева, Екатерина Симонова, Николай Семенов (Вячеслав Коркодинов), чуть позднее — Оля Мехоношина и Алексей Сальников… Ну и, конечно, Татьяна Титова, которая выступала и со стихами, и с прозой. К выходу “Уральской Нови”, где в первый раз прозвучал “Нижнетагильский ренессанс”, потом переименованный в “Тагильскую поэтическую школу”, мне оставалось лишь помогать и поддерживать, ну и самому писать “на уровне”… Удалось организовать в Нижнем Тагиле сначала Всеуральское (2001), а потом и Всероссийское совещание молодых литераторов (2005). Начали издательскую работу, выпустив альманах “Низкая вода”, несколько коллективных и авторских сборников. К концу девяностых студия стала тесной для многих авторов, начались неизбежные конфликты, участвовать в которых я никогда не любил, а уж тут и вовсе не захотел. Воспользовавшись очередной безобразной, с моей точки зрения, ситуацией, я ушел, как казалось, в никуда… Ушли и все девчонки, отказавшись сотрудничать с новоявленным руководителем студии. Думаю, что причина не в разногласиях и конфликтах, а в том, что настало уже время для молодежи идти своими путями. Прошедшие десять лет полностью это подтвердили, и говорить-писать приходится уже о других городах (от Екатеринбурга и Москвы до Венёва и Нью-Йорка) и иных событиях, хотя и в связи с поэтами, вышедшими из так называемой “Нижнетагильской поэтической школы”.
После “Ступеней” у меня были еще лито в Пригородном районе Свердловской области, клуб “Гекзаметр” в гимназии № 18, студия “Миръ” при детско-юношеском центре, литературное кафе “Элегия” с Галиной Колосюк во главе проекта… Каждый проект заслуживает более подробных строк, но увы… Слишком много подробностей! Я заметил, что новые авторы возникают как-то одновременно, не по одному. Так, почти разом пришли Лена Баянгулова, Вита Корнева, Руслан Комадей. Впрочем, десятки тех, у кого не хватило терпения и желания, тоже были. Могу сказать теперь, что пишут по всей стране очень многие. Иногда думается, что пишущих стало больше, чем читающих.
Сравнительно недавно по предложению Дмитрия Кузьмина мы с Наталией Стародубцевой обсудили ситуацию с “Нижнетагильской поэтической школой”, следствием чего стал этот опус, заканчивающий или приостанавливающий двадцатилетнюю сагу. Вот он.
* * *
Исходя из соображения алчной субъективности и сугубого своекорыстия, смеем надеяться, что никаких “поэтических школ” в действительности нет и никогда нигде не было. Те или иные географические, диалектические, застольно-гламурные или альковно-метафорические признаки, которыми объединяют(ся?) несколько авторов, выглядят — как мемориально-гробовая лайба с логотипом в виде Змея Горыныча о трех и более концах:
1. Гениальный Шкловский говорил ведь об “очередных тупиках” в литературе! Любая “новая концепция”, какой бы сладенькой она ни казалась, есть велосипед! — если даже ни единого колеса не наблюдается. А тупик, судя по всему, — для того, чтобы было куда ехать однонаправленно хоть какое-то время жизни. А потом — башкой об стену — пока не проломишь(хоть башку, а хоть и стену).
2. Ленивому читателю всегда лень, каким бы тридцать трижды Белинским он себе ни казался. А — приляпал ярлык, и Вагинов — акмеист, а Поплавский — футурист. Все по буковкам расставлены — справа М, а с юго-востока Ж. А не было никогда никакого символизьму, есть Александр Блок! Алкаш, бабник и гений…
………………………………………………………………………………………….
5. Появление в таком-то времени и в таком-то месте (а хоть в Волобуевске!) Кальпиди, Гумилева, Верлена и уж конечно поэта Зюзюкина неизбежно влечет за собой (к себе) возникновение Черубины, Рембо, Сунцовой, и уж Комадея — точно!
В конце концов концу не увядать… Мы с Наташей взяли под себя ответственность в следующем заявлении:
“Нижнетагильская поэтическая школа” закрыта навсегда. Вывеска разбита пьяными учениками, а двери зашиты крест-накрест дюймовыми досками забвения. И не было никакого “Аутентизма”, который ваш покорный слуга продекларировал в 93-м, что ли? — году, а потом только и делал, что гробил и развенчивал собственную концепцию на всех углах и под всеми возможными обложками. А в итоге это вполне удалось литературным чадам — Сальникову, Сунцовой, Стародубцевой, Симоновой, Мехоношиной, Баянгуловой, Корневой, Комадею. Само собой — Титовой! Впрочем, были многие другие — пришли, потанцевали в стишки и свалили благополучно. И слава Богу!
Теперь все начинается сызнова, что это будет — я даже предполагать не могу, уверен лишь в том, что два этих десятилетия (90—00) — уже состоявшийся факт для уральской, для русской… для поэзии — вообще.
P.S. Вполне предполагая несогласия и даже негодующие протесты по поводу последовательности, хронологии и психоделики некоторых событий, изложенных выше, я без обиняков оставляю за собой право рассуждать и оценивать события и факты по своему усмотрению как автор, инициатор и реализатор большинства вышеизложенных литературных проектов. Поправить меня вправе лишь Владимир Абрамович Чугунов и Владимир Александрович Блинов, активно помогавшие мне на протяжении многих лет и бывшие в курсе большинства из них. К сожалению, Чугунова уже нет в живых, а все претензии В.А. Блинова я принимаю безоговорочно! В курсе многих обстоятельств был также Борис Телков с замечаниями которого, если таковые есть, я, видимо, также соглашусь.
P.P.S. Говорить-писать о многих и многих окололитературных и околокультурных деятелях и их деяниях, вопреки которым и состоялась “Нижнетагильская поэтическая школа”, не стану, даже перечислять их не имеет смысла… Думаю — они о себе еще напомнят, отнюдь — не стихами своими…
* Ираида Петровна — Комова И.П. — официальный руководитель литобъединения при газете “Тагильский рабочий”.
** Памятник В.И. Ленину в Нижнем Тагиле. Стереотипная фигура вождя на постаменте, имеющем вид Земного шара, покоящегося на книге, напоминающей Талмуд (бронза, известняк). (Прим. авт.)