Опубликовано в журнале Знамя, номер 4, 2012
По-людски… не
Николай Сидоров. ГУЛАГ НКВД: анфас и профиль. — Владивосток: Восток-контракт, 2011.
“Эту книгу писать не мне бы одному,
а раздать бы главы знающим людям и
потом на редакционном совете, друг
другу помогая, выправить всю”.
Александр Солженицын
Я за жизнью наблюдаю из-под столика.
Век двадцатый. Век необычайный,
Чем он интересней для историка,
Тем для современника печальней…
Николай Глазков
Век двадцатый во всех отношениях — век печальный. Катастрофические войны, революции, череда крушений мировых империй, возникновение тоталитарных режимов, как альтернатива сдерживания — изобретение атомной бомбы, многолетнее балансирование на грани ядерного апокалипсиса. Параллельно всем этим историческим процессам — запредельно-инфернальное существование системы ГУЛАГа. В наше время журналисты пытаются открыть terra incognitа — Зекландию, историки, навострив перья, всяк по-своему, трудятся над его величеством фактом.
Во владивостокском издательстве тиражом в пятьсот экземпляров вышел двухтомник Николая Сидорова: первый том (324 стр.) включил период с 1917 по 1953 год, второй (370 стр.) охватывает период от смерти Сталина по наши дни.
Этот документально-исторический очерк иллюстрирован листовками, редкими (иногда шокирующими) плакатами, фотографиями героев, приказами и инструкциями министерств и главков — о становлении и развитии уголовно-исполнительной системы, об учебе, прохождении службы и судьбах сотрудников УИС Приморского края. На мой взгляд, очерк имеет научное значение, что подтверждается рецензиями доктора исторических наук Н.А. Шабельниковой, кандидата юридических наук, полковника внутренней службы С.А. Лаптева и писателя Л.Н. Князева. Очерк предваряет краткая заметка ветерана уголовно-исполнительной системы, полковника в отставке Ю.А. Кузнецова “О службе окаянной”.
Что можно сказать “о службе окаянной”? Память отсылает к книге Ивана Бунина “Окаянные дни”. Получается, что более двух третей века было (и во многом осталось) и продолжается время окаянное… на смену инсценированным судам (“Шахтинскому делу”, “Промпартии”), первому и второму Московским процессам, Ленинградскому делу — пришло время заказных отстрелов неугодных политиков и бизнесменов. Однако первопроходцами и первооткрывателями этой щекотливо-вечной темы по праву остаются писатель Достоевский с его “Записками из Мертвого дома”, доктор Любимов с “На Карийской каторге”, Чехов с “Остров Сахалин”, потомок декабриста Якубович с “В мире отверженных”, журналист (король фельетона) Дорошевич с “Сахалин. Каторга”… Первые письменные свидетельства существования ГУЛАГа связаны с героическим побегом с Соловков ингуша Созерко Мальсагова и четверых его русских сотоварищей. Двое из беглецов сумели оставить свидетельства: Мальсагов — “Адский остров” (Лондон, 1926), Юрий Бессонов — “Двадцать шесть тюрем и побег с Соловков” (Париж, 1926). Да загадочный побег семьи Ивана Солоневича. Но сытая Европа не содрогнулась от ужаса, пропустила мимо ушей и сердца страдания подневольного народа. С наступлением “оттепельной” эпохи к первым летописцам каторжного труда относятся Варлам Шаламов, Дмитрий Панин, Лев Кекушев, Олег Волков, Юрий Чирков, попавший на Соловки в пятнадцатилетнем возрасте, но, конечно же, главный летописец ГУЛАГа на все времена — Александр Исаевич Солженицын: “Много издано и напечатано Основ, Указов, Законов, противоречивых и согласованных, — но не по ним живет страна…” Словно согласуясь с ним, автор очерка пишет: “…вроде бы все делалось для людей, но не по-людски… Устрашающие Указы рождались ежемесячно”.
Заметим, по этим инфернальным законам мы живем и поныне.
Не станем пересчитывать, сколько судеб перемололи жернова Системы, сколько погибло российских талантов, оставим за скобками и слащавую сагу Бориса Дьякова, полублатную исповедь Некраса Рыжего или “лекции” впрок Александра Хабарова. Тем ценнее работа Николая Сидорова, которая, безусловно, станет полезной подрастающему поколению юристов/правоведов и работникам ФСИН, изнутри проецирующая неангажированный взгляд на систему. Как он сам говорит, “анфас и профиль”.
1917 год — время высоких романтических устремлений, ломки нравственных и духовных устоев семьи, религии. Трагедия интеллигенции, героические подвиги масс, безоглядная вера в скорое переустройство старого мира; самопожертвование индивида и в то же время раскрепощение самых низменных инстинктов: популяризации свободной любви, предательство высоких идеалов, рядовое шкурничество и карьерноео подсиживание. Об этих сторонах жизни автор не пишет, но масштабы репрессий в органах были столь же очевидно велики, как в науке, искусстве, образовании, армии, на флоте и во всех других министерствах. Подтверждением тому — судьба колымских сатрапов Эдуарда Берзиня и Степана Гаранина, самоубийство Серго Орджоникидзе и Михаила Кагановича (брата известного Лазаря), Яна Гамарника и других, рангом поменьше. У многих на слуху судьба отдельных щепок: академиков Лихачева, Раушенбаха, Янгеля, Глушко, Ландау, Туполева, Королева; первопроходцев в науке Чижевского и Баттистини (Бартини), многолетних аборигенов архипелага ГУЛАГа. И что из того, что они из другого ведомства. Это те же трагические щепки из-под топора державного лесоруба.
В книге много событий привязано к главным вехам нашей истории — бесспорно. Прежде всего это относится к окончанию Гражданской войны, успешному переходу к НЭПу, трагической коллективизации деревни, велеречиво названной главным хлеборобом “великим переломом”, череде пятилеток, плакатных достижений и “передостижений достигнутого”, так и к вечной пробуксовке, если не сказать крушению, этих планов, поскольку ни один из пятилетних планов так и не был выполнен. Причину роста преступности автор напрямую связывает с показухой и тотальным обнищанием деревни: “Колхозы влачили жалкое существование. Жизнь сельского населения была кабальной… И снова очереди, снова воровство — рост преступности”.
Исследуя документы, автор приводит многочисленные примеры показной гуманизации пенитенциарной системы и параллельного развертывания “великих народных строек”, призванных нести “очистительный трудовой порыв” в массы и тем самым способствовать “перековке блатного и уголовного элемента” в добросовестного строителя нового общества. Казалось бы, после ХХ съезда КПСС народ полной грудью вдохнул воздух свободы, но последовало письмо ЦК “Об усилении партийной работы… в массах”. Письмо послужило толчком к новым арестам инакомыслящих, открылся новый этап “охоты на ведьм”. Об этом пишет физик, член-корреспондент Академии наук Армянской ССР Юрий Орлов. В 1957 году в третий раз получила срок поэтесса Анна Баркова, отсидевшая в общей сложности двадцать три года. Кстати, это было самое “оттепельное” время. В эти же годы на общественных подмостках появился талантливый ученый-правдоискатель Револьт Пименов, чуть позже — академик А.Д. Сахаров. Целинная эпопея не принесла хлебного изобилия. И далее сетует автор: “За хлебом по-прежнему стояли в очередях. В ноябре 1957 г. Донецкий областной суд к различным срокам приговорил молодых рабочих завода за создание подпольного кружка, разъяснявших в своих листовках лживую роль партии”. Книга ценна еще и как бесспорное свидетельство автора о гражданской (не подконвойной) стороне жизни советского общества. Народ поверил словам Хрущева “Нынешнее поколение советских людей будет жить при коммунизме” и ответил приростом 20 млн. населения за пятилетку 1956—1960 гг. Слово — не масло: на хлеб не намажешь. Больше никто коммунистическим байкам не верил, разве что отпетые шкурники и циники. Страна стремительно вышла на финишную прямую наших дней.
Автор досконально знакомит читателя с бюджетом, нормами питания, периодическим закручиванием гаек, смертностью контингента; социалистическими соревнованиями и регулярными побегами з/к из-под стражи. Приводит факты сожительства должностных и начальствующих лиц с зэчками; со стремительным карьерным ростом и, часто, крушением этого роста, как, например, у Данилова А.А., внезапно уволенного из органов. Интересно, что в период Гражданской войны один из циркуляров регламентировал возрастные ограничения заключения в концентрационные лагеря лиц от 17 до 55 лет, а пятнадцатью годами позже станут расстреливать 12-летних детей и 70—80-летних стариков! По свидетельству отсидентов, в лагерях встречались даже столетние сидельцы. Среди достоинств работы следует отметить упоминание автором о Кронштадтском восстании матросов и трех волнах голодомора (1921, 1932—1933 и 1947 годов), чудом уцелевшие ошметки этих безумных волн пополнили лагеря сотнями тысяч бесплатных рабочих рук. Автор отмечает важную веху ГУЛАГа — что еще за восемь лет до Большого террора (выражение Роберта Конквеста) “…в 1929 г. было осуждено свыше 56 тысяч человек, из них свыше 2 тысяч к смертной казни”.
Остается отметить недочеты в работе. Во-первых, хорошо было бы показать роль идеологов системы ГУЛАГа Натана Френкеля, миллионера, владельца газеты и “лесного короля” Черного моря, чудом избежавшего расстрела, расторопно подавшего Сталину докладную записку, в которой содержалась идея тотального использования труда невольников, а также Иды Авербах, жены Ягоды и родной сестры Леопольда Авербаха, предшественника А. Фадеева на посту руководителя советских писателей, сгинувшего почти одновременно с сестрой. Если в своей докладной записке Натан Френкель педалировал экономическую составляющую труда заключенных, то Ида Авербах теоретически обосновала политическую, плакатно-агитационную сторону дела. Во-вторых, нет ничего о восстаниях з/к в ряде колоний (Кенгир, Норильск, Воркута, Балхаш и других).
Нет и норм дневной выработки (кроме норм лесоповала) на разные виды работ: разгрузка/погрузка угля, леса, норм каменной кладки, добычи руды, ее откатки, разработки и выемки грунта и т.п.
Среди персоналий, включенных в I том, нет многих фамилий, даже начальника Владлага Данилова А.А., и бывшего главы ДВР Краснощекова Н.А., и многих десятков других имен.
К сожалению, есть и прямые неточности. Так, говоря о 1917 годе (I том, стр. 11), автор приводит цифру “… беспризорных детей в 7 млн. человек”. Я готов поверить этой цифре по состоянию на 1921 год, но никак не на 1917-й. На одной странице инициалы журналиста названы правильно, В. Куцый, и рядом — А. Куцый (II том, стр. 59) и ряд других досадных неточностей, как “ХХ съезд КПСС в 1961 г.” (II том, стр. 67), сомнительны и ряд фактов и цифр кровавой бойни в Новочеркасске в 1962 году.
Понятно, человек всего знать не может, но хотелось бы прочесть что-нибудь о воровстве золота в нашем крае, по которому в 1978 году был осужден один из братьев Маньшиных, репатриант из Китая. Прицепом получил восемь лет и начальник снабжения края Скорик, отбывавший свой срок (кажется, в колонии № 27 Хасанского района), еще и о череде загадочных “самоубийств”. Например, бывшего начальника Дальневосточного пароходства В. Бянкина и командующего Дальневосточным пограничным округом генерала Ковтуна. Но эти сведения хорошо спрятали люди Системы, которые еще в те далекие годы приступили к первоначальному накоплению капитала и на всех парах устремились в нынешний государственный капитализм. Что характерно, и в “документальной” книге человека системы Александра Токовенко “Груз 500” о многолетнем воровстве золота в Приморье нет ни слова. Промолчал об этом в двух книгах “мемуаров” самый осведомленный человек в крае генерал-лейтенант К. Григорьев… И все же у книги больше достоинств, чем недостатков.
Солженицын мечтал о коллективном труде отдельных подвижников и историков. Наиболее добросовестными из них работа уже начата. Среди этих подвижников, безусловно, и автор этого двухтомника, сумевший благополучно обойти рифы некрофилии и ксенофобии, столь модные ныне. Тем более что, по собственному же его выражению, автор — “выходец из сталинской шинели”, исторические свидетельства которого — ценны вдвойне.
Александр Егоров