Опубликовано в журнале Знамя, номер 10, 2012
Путешествие к себе
Владимир Огнев. Путем Одиссея. — М.: Три квадрата, 2011.
Легкость и изящество стиля, с которыми написана эта книга, задаются ее началом:
“Я родился 7 июля в Полтаве, а точнее — в фаэтоне, который опоздал к маме, когда она пыталась дотянуть до родильного дома.
Это обстоятельство я считаю решающим в моем стремлении впоследствии
уважать колеса больше, нежели кресла…”
Так, мол, сложились звезды, и все тут.
Да нет, не совсем. Не так легки были первые путешествия автора: война, потом Литинститут, выбор и становление профессии явно не простой — специалиста по истории и теории поэзии. Такой профессией особо не заработаешь. Однако тихо-тихо, своими руками подправлял он сложение звезд — на одних звездах не выедешь! Подправлял и делал свою судьбу. Работал в “Литературной газете”, в Союзе писателей (был председателем совета по литературам соцстран при правлении СП ). Писал книги и учился, учился и писал (помнится, набор первой книги о современной поэзии в издательстве “Советский писатель” был рассыпан), о поэзии народов СССР, о поэзии славянских народов, углубляясь в их историю и литературу. И ездил. Мы хорошо помним, сколько разных поездок проводил Союз писателей — декады литературы, юбилеи писателей, награждение премиями, “круглые столы”, форумы и пр., и пр. Ездил как специалист, как “чиновник по культурным поручениям”, как представитель, как организатор.
И времени даром не терял — стал серьезным славистом, переводил и выпускал книги братьев-славян, сотрудничал с их прессой, приобрел массу друзей, влюбился в Югославию…
Книга “Путем Одиссея” в каком-то смысле итоговая. В нее вошли и некоторые опубликованные ранее в журналах (“Дружбе народов”) вещи, важные для автора. Это естественно. Композиция ее свободна — очерки, эссе, новеллы, рассказы не привязаны, как правило, к точному времени, т.е. подаются не по хронологии. В некоторых вещах лишь события говорят о времени. Автор свободно “из тени в свет перелетает”, но при этом, о чем бы и как бы, в каком бы жанре ни рассказывал, всегда держит свою твердую позицию по отношению и к событиям, и к людям.
Вот встреча с любимым поэтом и человеком, другом — Миколой Платоновичем Бажаном на вручении ему Государственной премии.
Торжественный обед в ЦДЛ. Распределение мест по чинам. Рядом с именинником — Марков, Верченко, Селихов (Кому-то уже не известны эти вершители судеб). Где-то подальше Огнев (хоть и друг), к нему неуверенно подсаживается Сурков. И Огнев про себя отмечает: “Милый Бажан не до конца мог отрешиться от в кровь вошедшей старшему поколению привычки благодарить начальство в Москве”. И добавляет: “Бажан оставался верен идее интернационального братства” и в то же время боялся горячности молодого Драча, предчувствуя, что он станет одним из наиболее ярких и последовательных вождей “Руха”. (А я напомню еще об одном мощном вожаке — Иване Дзюбе. — Э.М.). Новая волна уже начинала заливать украинскую поэзию — Драч, Лина Костенко, М. Винграновский, В. Коротич. Бажан беспокоился. А вот что пишет об этом Огнев: “Рано было, видно, рано. Не светало еще…” И, как бы забегая вперед: “А вот рассвело — и новые заботы: как остановить болезненную месть за века порабощения духа, уродливое, иначе не скажешь, желание экстремистских радетелей самостийности оборвать живую пуповину связи славянской общности, русской и украинской ветвей в ее культуре”. Вопрос, кровоточащий доныне. Позиция автора здесь совершенно ясна.
“Законы истории жестоки, — идет он дальше, в другом месте. — Титульная нация несправедливо несет ответственность за грехи империи. Культура это понимает, человек — не всегда”. “Национальное самосознание берет верх над идеей соборности, европейской общности. Но ошибаются те, кто считает, что трещина возникла по вине революции, подмявшей под классовый сапог достоинство национальное, традиции былой государственности и так далее. Ничто так не болезненно для нас, славян, как “спор между собой”. Особенно поражает провидение Достоевского, что не будет у России врагов более серьезных, нежели славянские страны, Россией же освобожденные”. Этому вопросу автор посвящает главу “Славянский узел”. Незнание исторических реалий порождает незнание культуры, считает он.
Всякое незнание порождает мифы.
“Железный занавес” все еще незримо провис на рубежах России, отделяя ее от Европы. И то, что мы, как никто, открыты миру, как никто, отзывчивы — лишь еще один утешительный миф, которым мы тешим себя, как иллюзией о своем особом пути в мировом процессе”. (“Они” и “Мы”).
“Русский народ как носитель и жертва имперской идеи — вот тема, еще не до конца раскрытая нами. А в ней вся суть “национальных” проблем, потрясших Советский Союз”. (“Европа ближняя”).
Кстати, Огнев сожалеет о распаде Советского Союза, впрочем, так же, как и о распаде Югославии. Впрочем, он считает, что Югославия империей не была, и, может быть, впервые в истории государство южных славян при Тито (в “Правде” писали: “Тито — бешеная собака империализма!” — Э.М.) обрело ту естественную форму существования в Европе, к которой ее народы стремились столетиями”. Существенная поправка к общепринятому мнению! (“Любовь моя, Югославия!”).
А также что “Югославия была единственной страной в Европе, не покоренной ни Гитлером, ни Сталиным. Пятьдесят дивизий Гитлера были разгромлены, что значительно изменило соотношение сил на Восточном фронте.
Югославия открыла границы. Первая стала процветающей страной, никак не зависимой от посягательств купить ее процветание… Наши советские попытки под прикрытием славянофильских сказок получить военные базы или хотя бы временные стоянки для военных кораблей — окончились так же безрезультатно, как вояж Никсона. (! — Э.М.)
Гордость в крови югослава — поразительно красивое качество”.
А мне эти слова любви, восстанавливающие справедливость, кажутся очень красивыми.
Любовь, стремление к знанию, самопознание и есть стимул к путешествию. Автора “Одиссеи” интересует буквально все. Оказавшись в Братиславе у художника Альбина Бруновского, который иллюстрировал “мой” томик Тадеуша Ружевича (о самом Ружевиче речь впереди), он вдруг пускается в интереснейшие рассуждения — как иллюстрация участвует в восприятии содержания книги. Хочется их привести:
“Гете отмечал, что его “Фауст” во французском переводе благодаря свойству языка стал стройнее, но ушел от сумрачной беспокойной загадочности, драматичности. Однако рисунки Делакруа вновь вернули дух подлинника, уведя от ясной буквы к сумрачному миру, вновь возбуждая древнее ощущение сказочного повествования…” Замечательное наблюдение!
А побывав в горах Армении, автор понял, что Сарьян — идеальный реалист. А у македонских художников богатство цвета — лишь проявление чувства жизни, повышенное цветовое восприятие жизни.
Вообще-то дело даже не столько в пестроте красок не своего мира, сколько в логике времени, новых представлений о себе и мире в целом.
Вот так о себе и мире и раздумывает автор, путешествуя.
И, конечно, рассказывает о поразительных людях, сегодняшних или принадлежащих истории, мудрецах.
Вот горский воевода Марко Милянов, писатель-самоучка, герой войны с турками, который поссорился с владыкой Черногории Николаем I и поселился на горе Медун. Он написал книгу “О чойстве и юнацтстве”. “Юнацтство” — героизм, мужество. В труднопереводимом слове “чойство” — гуманизм и человечность как душевное состояние, “герой тот, кто защищает человека от другого человека. Человек тот, кто защищает другого от себя”. Вот мудрость, вот какая тонкость!
Еще двустишие:
Власть — что булава на шее,
Гуманность остается и после пепла власти…
Вот колыбель христианства и азбуки нашей Охрид. Основал его Наум, проповедник, живший с учениками Кирилла и Мефодия, основателями славянской азбуки — Климентом Охридским и Константином Пресвитерским.
Потрясает рассказ о партизане Млакаре из Церкно.
Отдельно — рассказ о книге Тадеуша Ружевича, любимого поэта Огнева, его детище, ибо он занимался изданием книги, о разных переводах поэзии Ружевича и об особенностях каждого перевода.
Об известном своей независимостью писателе Мирославе Крлеже, который еще в 1926 году написал книгу о новой России и с которым у СССР никак не складывались отношения.
Встречи с людьми-легендами: Нерудой, Владиславом Броневским, Ярославом Ивашкевичем, Тонино Гуэрра, гениальным венгерским поэтом Дюлой Ийешем, который “заглянул в будущее”, Збышеком Цыбульским, героем гениального фильма Анджея Вайды “Пепел и алмаз” (при этом, конечно, всегда возникает вопрос о конце героя, таком негероическом и по-человечески нелепом. Эти простыни, в которых он запутывается, этот запах крови, от которого тошнит, — он понимает, что ранен; эти ноги, от боли роющие землю… Ясно, что герой проиграл, а может… его выбор все же был правильным? — В этом фильме задается много вопросов! И до сих пор все отлично помнится, потому что — гениально, согласна с автором.)
И много других, хорошо или мало нам знакомых замечательных людей. Они — друзья, они любимы автором, они — часть его жизни и часть культуры, которой автор посвятил свою жизнь. И о каждом из них мы узнаем то, чего никогда бы не узнали без этой книги. Потому что получаем из первых рук и с любовью.
Ложка дегтя. Точнее, еще одна тема.
Так или иначе в книге звучит тема “литературных генералов” (вспомним рассказ про Бажана). Оно и понятно — жизнь автора в большей или в меньшей степени была с ними связана и даже от них зависима. Автор пишет об этом сам.
Трудно сказать, в прямой ли связи с развернувшимися далее событиями, но уже за несколько лет до них на закрытом заседании Секретариата СП, в котором принял участие и работник ЦК партии, была осуждена работа Владимира Огнева, точнее, его сотрудничество с чешским журналом “Литерарны новины”, спецкором которых наш автор был. Началось это 23 мая 1962 года (заметим — начало спада “оттепели”), а гром грянул 21 августа 1968-го!
21 августа 1968 года наши танки вошли в Чехословакию — началась акция “интернациональной помощи” “здоровым силам”.
“Ни один порядочный человек не сомневался, что это похороны наших надежд”, — пишет Огнев.
Цитируя строчку Евтушенко “Танки идут по правде”, которая “разнеслась мгновенно”, он замечает между делом: “О том, что семь “каких-то сумасшедших” вышли на Красную площадь, заговорили спустя много времени”. — Простите, но об этой акции, об этой семерке отважных (Лариса Богораз, Павел Литвинов, Константин Бабицкий, Наталья Горбаневская, Виктор Файнберг, Владимир Дремлюга, Вадим Делоне), об их знаменитом плакате “За вашу и нашу свободу”, прочно вошедшем в наш обиход, мир узнал тотчас. Где Вы были, Владимир Федорович?
А Бродский откликнулся такими стихами:
Генерал! Ералаш перерос в бардак…
Никогда до сих пор, полагаю, так
Не был загажен алтарь Минервы…
…И сюда, я думаю, нас завела
Не стратегия даже, но жажда братства.
Лучше в чужие встревать дела,
Коли в своих вам не разобраться…
(из “Письма к генералу Z”)
Какие пророческие последние строки!
Еще пример. К. Симонов (тоже литгенерал!) задумал создать межреспубликанский литературный журнал на базе “Литературной Грузии”. По этому поводу Симонов и Огнев, которого предполагалось назначить вместе с грузином соредактором, были приглашены Шеварднадзе в “большой дом” на проспекте Руставели. Лестница, ведущая к нему, скоро станет не менее известной, чем одесская у Эйзенштейна, — там, “в ночь саперных лопаток” прольется невинная кровь защитников национальной гордости.
Шеварднадзе благосклонно отнесся к идее, но прямого ответа не дал.
Литературный генерал Симонов понял, что это значит, и пояснил коллеге: “Вам еще надо многому научиться. Понимать больших людей надо уметь”.
И тут невольно мне вспомнился короткий рассказ Огнева “Животные едят красиво”, а в нем такие слова: “Революция всегда начинается со словом “свобода” и этим словом завершает свой первоначальный цикл… То, что так наглядно в мире животных, в царстве необходимости подчинения слабого сильному, — в человеческом общежитии закомуфлировано или мистифицировано”.
Вот — камуфляж и мистификация — главные способы нашего (любого) чиновничества противостоять делу. И тут примеров в книге Огнева предостаточно. Перечислю только, не вдаваясь в подробности, что было задумано сделать поэтом, критиком, издателем, директором Международного Литфонда (и протчая, и протчая) Владимиром Федоровичем Огневым и не сделано или — сделано вопреки.
17 ноября состоялась презентация первого номера журнала “Феникс ХХ” (расшифровка названия проста: рукописи не горят). На восьмой книге дело остановилось.
Пятитомник “Поэзия Европы” на пяти языках. Слышал ли кто об этом издании?
Проект “Европа на пороге ХХI века, трехтомный, билингва — “Книга мира”, “Книга природы”, “Книга человека”.
Кому известно, что при поддержке Льва Копелева в ФРГ готовилась серия документальных фильмов об исторических связях Германии и России? Копелева не стало, проект замерз.
Попытки сохранить “Всемирный день поэзии” — состоялся всего один раз, в 2001 году, в Дельфах.
Перечисление можно продолжать.
Думается, что настоящая книга родилась все же не вопреки, а благодаря. Благодаря колоссальным знаниям и стремлению ими делиться, благодаря огромной энергии и жизненному запасу сил, благодаря такому естественному желанию изменить в мире то, что несовершенно, — с уверенностью в том, что это подвластно хоть в малой доле любому человеку.
Так что спасибо звездам, когда они складываются как надо, а в случае чего их все-таки можно подправить.
Э. Мороз