Опубликовано в журнале Знамя, номер 9, 2011
Об авторе
| Владимир Станиславович Елистратов — филолог-русист, лексикограф, поэт, прозаик, переводчик, доктор культурологии, профессор МГУ, постоянный автор “Знамени”.Владимир Елистратов
Средневековый супермаркет
О так называемом Болонском процессе (Болонском соглашении, БС) много пишут и говорят. Впрочем, говорить и писать о нем, наверное, уже бесполезно. Там, наверху, уже все окончательно и бесповоротно решено. Как с ЕГЭ. Наш министр несколько месяцев назад то ли радостно, то ли сурово объявил что “у ЕГЭ противников больше нет”. Как в детской игре: навел пистолетик и — тж! — ты убит! То есть меня, например, и всех моих коллег, которые выступали против ЕГЭ, больше нету. Это приказ. Ну что ж, будем аннигилироваться.
Надо думать, после окончательного введения бакалавриата и магистратуры противников Болонского процесса тоже больше нет. Вокруг ходят одни призраки. Лекции читают тени, семинары ведут фантомы.
Что такое образование по-болонски?
Если отбросить в сторону и многочисленные инсинуации вокруг Болоньи и всю густопсовую ее апологетику, то Болонья сводится к знаменитым семи положениям (не буду их здесь полностью приводить: все вывешено в Интернете).
Первые два положения достаточно конкретные и вполне выполнимые. Просто говоря, дипломы и приложения к ним должны быть стандартизированы, и образование везде должно быть двухцикловым (pregraduate и graduate). Это у нас уже сделано. Ничего принципиального не произошло. Конечно, бакалавриат (сразу же окрещенный “баксалавриатом”) и магистратура (в народе без “т”) не совсем привычны для российского образования, но “эту неприятность мы переживем”.
Далее: вводится некая накопительная система кредитов (ECTS), призванная осуществить концепцию мобильного и непрерывного обучения (“в течение всей жизни”). Тут уже непонятного более чем достаточно. По каким критериям, исходя из чего кредиты накапливаются? Можно “накопить” тем, что ты просто посетил определенное количество занятий. Можно — исходя из полученных баллов на экзамене. При этом подразумевается, что студент сам выбирает, что сдавать, и сдает, разумеется, что полегче. Можно — по оценке твоей активности на занятиях, и т.д. и т.п. Максимум формализации и минимум ясности. Математизированный хаос. Честно говоря, ничего, кроме злости, эта ECTS не вызывает.
Далее: нужно расширить мобильность преподавательского состава, причем: чем больше преподаватель работал в Европе, тем он выше оценивается. Это уж — извините — дискредитация!
Далее: нужно пересмотреть систему контроля качества образования, учитывая оценку учащихся и работодателей. Вроде бы хорошо. Но, согласимся, оценка студентом преподавателя — очень скользкий “жанр”.
Наконец: нужно содействовать сотрудничеству, увеличивать мобильность обучения и т.п. Т.е. “вода благих пожеланий”, среди которых вызывает вопрос формулировка “содействие необходимым европейским воззрениям”. Что это такое? А если я фанат Конфуция? Или верю в реинкарнацию? Или я бурятский шаман?
Кроме этих положений, ни о чем конкретном БС не говорит.
Интересно, что ни слова в Болонской декларации не говорится о повышении качества образования. Вернее, слово “качество” употребляется в более чем туманной формулировке: “содействие европейскому сотрудничеству в обеспечении качества с целью разработки сопоставимых критериев и методологий”. Вы что-нибудь поняли? Я — нет.
Так или иначе, все сводится к тому, что образование надо стандартизировать “по всем фронтам”. Цели две: а) защитить права человека (“обучение в течение всей жизни”), б) сделать образование еще одним средством объединения Европы. Конечная же цель, о которой не говорится в сакральном “семипунктии”, — сделать европейское образование конкурентоспособным в мире, а значит — доходным.
Образование XXI века есть прежде всего централизованная доходная сфера услуг. В сущности это то же самое, что строительство системы-сети супермаркетов с вытеснением местных лавочек. Студент — это посетитель огромного болонского супермаркета, состоящего из бутиков-“модулей” (БС называют “кредитно-модульной системой”). Ему (студенту-покупателю) должно быть комфортно ходить по супермаркету “Болонья”, ему предоставляется система бонусов-скидок-кредитов (ECTS), в супермаркете есть множество лифтов и эскалаторов (“мобильность”), он сам выбирает “товар” (дисциплины), сам оценивает работу “продавцов”(преподавателей), желательно, чтобы он провел в супермаркете весь день (“обучение в течение всей жизни”) и т.п. Европейские университеты и БС в целом — это торговые бренды. Бренды Болоньи завоевывают все новые и новые рынки. Болонья уж завоевала в данный момент Россию, Казахстан, Украину, Грузию, Армению и Турцию. Правда, Монако и Монте-Карло почему-то Болонье не “продались”. Они остались маленькими гордыми ларьками, торгующими местной шаурмой.
Как видим: в целом ничего страшного, криминального, зловещего.
Но при всей ультрасовременности идеи БС нужно понять, что БС есть не что иное, как чудовищная архаизация образования, по сути — отказ от достижений как минимум последних трех-четырех веков.
Я буду говорить преимущественно о гуманитарной сфере. Образование по-болонски — это прежде всего нормальное (или “нормальное”, как больше нравится) возвращение к средневековому образованию. Я не выношу никаких оценок. Просто констатирую факт. Мы входим в Новое образовательное средневековье. Студент XXI века, тот, который сформирован БС, — типичный “бродячий школяр” какого-нибудь XIV века, который в буквальном смысле бродит по Европе, изучая один предмет в одном месте, другой — в другом. Да еще сам выбирает, что сдавать. Обойдет семь мест (можно и больше) и получит свой набор из семи “свободных искусств” (artes liberalis), т.е те самые средневековые тривиум (грамматику, диалектику, риторику) и квадривиум (арифметику, геометрию, астрономию, музыку). Только сейчас они уже необязательны, и их на выбор дается не семь, а семь тысяч.
Эта система действовала с IX века. Номинально она так и не прекращала существовать более тысячи лет до наших дней без всякого перерыва. Немцы учились во Франции, голландцы в Англии, чехи в Италии. Но тем не менее: во-первых, Европа все-таки не была единой и ее постоянно сотрясали войны, и во-вторых, очень серьезные научные открытия, начавшиеся с XVII века, а затем — как следствие — промышленный подъем привели к тому, что появилась необходимость готовить настоящих профессионалов-технократов, профессионалов-юристов, а затем, особенно в ХХ веке — профессиональных психологов, социологов, лингвистов, политиков и т.д.
Обмен обменом, но школярским бродяжничеством интеллектуальную элиту не создашь. Образование требует того, что в ХХ веке немецкие психологи назвали “гештальтом”, т.е. некой цельностью, наличием стержня, оси, базы, костяка и т.п., когда “части” образования подчинены его “целому”, а не наоборот. В общем-то это и есть то самое фундаментальное образование, формирующее энциклопедически и системно образованную личность, которое сейчас фактически уже не существует или — в лучшем случае — доживает свои последние дни во всем мире.
В XIX—XX веках все системно-энциклопедически-фундаментально образованные люди формировались именно “в режиме гештальта”. Они могли учиться, стажироваться и т.д. в двух или нескольких университетах, но создавала их в конечном счете определенная научная школа, например, в европейской лингвистике крупнейшими были кембриджская, пражская, женевская, копенгагенская, московская, петербургская, казанская и ряд других школ (“топосов-гештальтов” науки). Можно сказать, что XIX—XX (где-то до 70—80-х годов) века — это золотые века фундаментального образования.
С одной стороны, вузы, будучи сообщающимися сосудами, взаимодействовали (у нас — в меньшей степени, чем на Западе), с другой — сохранилась фундаментальность школ. Человек с гордостью мог сказать: “я окончил Оксфорд”, “я выпускник МГУ”, “я получил образование в Гейдельберге”.
Что случилось в конце ХХ века?
Просто говоря, случилось несколько нехитрых вещей. Мы знаем: Европа объединилась и решила создать свою общую, лучшую в мире, систему образования (“Болонья”), объявив конкуренцию США, и мы решили вступить в Болонью.
Почему Европа запустила Болонью?
Произошла, можно сказать, качественная глобализация мирового образования. Количество учащихся в западных университетах китайских, индийских, арабских и т.д. студентов перешло в качество. А именно: западное образование без них уже не может. США уже давно не могут (лет так 40—50), Европа — относительно недавно. Это их большая беда. Мы жалуемся на отток мозгов, а они — на отсутствие притока. Это называется образовательным голоданием. Иностранные студенты Западу нужны, как нефть, газ и лес. Образование в XXI веке — чистый бизнес. При этом уже лет десять—двадцать участниками глобальной конкурентной борьбы в мировом образовании стали, помимо США и ЕС, богатые арабские страны, Индия, Австралия, Китай, Южная Корея и т.д.
Если, к примеру, богатые узбеки раньше приезжали учиться в Москву, то теперь они едут в Катар или ОАЭ. Сейчас образованием активно торгуют более тысячи вузов более чем в ста сорока странах мира.
То есть — что мы видим?
Происходит переход к средневековой схеме. Но только на новом, “глобалистском” этапе. Раньше (тысячу лет назад) речь шла о европейском средневековом образовательном рынке с его полуграмотными бродячими школярами. Образование в те времена было очень дорогим, в 99% случаев — очень некачественным, без всякого гештальта и фундаментальности. Мы, со свойственной нам “всемирной отзывчивостью”, очень преувеличиваем уровень западного образования на протяжении всего его тысячелетнего развития. Исключение в виде Франческо Петрарки, Эразма Роттердамского или Рене Декарта лишь подтверждают правило. Уже в XVIII веке наш Д.И. Фонвизин был поражен тотальной безграмотностью французских академиков, о чем и написал в своих блестящих мемуарах, которые я всем настоятельно рекомендую про(пере)читать. А уж чему и как училась основная масса студентов в Сорбонне в XV веке — страшно сказать.
Сейчас, в XXI веке, — большое глобальное средневековье. Мир сейчас — это Мегаевропа, в которой китайские и нигерийские школяры бродят из Москвы в Кейптаун и из Парижа в Сингапур. И в 99% случаев они не получают, строго говоря, никакого образования. Некое “взгляд и нечто”. Кто видел уровень тех же китайских студентов в современных российских вузах — очень хорошо понимает, о чем речь.
Вузы в современном мире, по крайней мере подавляющее их большинство, — это рекреативно-коммерческие предприятия. “Рекреативно” — это значит “развлекательно”. То есть современный среднестатистический российско-европейско-американско-азиатский вуз — это просто клуб по интересам. Вход — платный. Вступительные экзамены — не сложнее фейс-контроля. И все это и в Австралии, и во Франции, и в Гонконге, и в Казани.
И в этом смысле Болонский процесс — это не какой-то там страшный глобалистский проект с масонским подтекстом, а довольно скромное местечковое мероприятие с ностальгическим душком, правда, ужасно забюрократизированное, как и любая затея в местечке, называемом Европой. Надо отдать себе отчет при всей нашей кровной любви к Европе: Европа этот процесс в конечном счете проиграет. Одно дело — организовать его на своей территории. Другое — включить себя в проект “Глобус”.
Одна из основных причин, по которой Европа обречена проиграть затеянный ею же процесс, — конец эры толерантности на этом прекрасном и дорогом каждому русскому интеллигенту континенте. “Европа для европейцев”, “демократия должна быть с кулаками” — главные лозунги второго десятилетия XXI века. И, как это ни печально, свидетелями всему этому мы уже становимся.
Еще одна причина — чисто физическая неспособность конкурировать со всевозможными Восточными и Южными Драконами.
И наконец — почему все должны зацикливаться именно на Болонском процессе?
Последний Всемирный Инновационный Саммит по образованию (второй по счету) прошел в Дохе, столице Катара. Насколько мне известно, Болонья там мало кого интересовала. Там звучали предложения ввести единые общемировые образовательные стандарты. Но то, что они возьмут за основу именно болонские, — это более чем вряд ли.
Мы (россияне) сейчас живем словно бы в трех измерениях: 1) российского образования с его традициями, остатками фундаментальных школ, своими “подкожными” проблемами и т.д., 2) образования болонского, в которое мы включились, безоговорочно приняв все условия для вступления (почти все европейские страны предъявили свои специфические требования к Болонской конвенции, и эти требования были удовлетворены, мы же не предъявили никаких), и 3) образования мирового — очень разного, сложного, но стоящего, судя по всему, на пороге своей глобализации-стандартизации.
Чего же плохого и хорошего нам дает Болонья?
Основных “плохих” моментов два.
Момент первый: Болонья сильно снижает планку высшего образования. Малое число аудиторных часов, ослабление контроля за степенью усвоения материала и т.д. Все это, кстати, относится и к школе, к детским садам. Например, в России на занятиях с детсадовцами скоро будет введен т.н. мыследеятельностный подход, предполагающий, что материал надо доходчиво объяснять, а контролировать, насколько он усвоен, не нужно. Кто умный, тот понял.
Второй момент: болонское соглашение сопряжено с огромной стандартизацией, формализацией и бюрократизацией учебного процесса. Этого у нас и без того хватает, но Болонья требует феноменального количества отчетов, планов, схем, таблиц и прочего, и прочего, причем не только от административных работников, но и от самих преподавателей. Да еще с переводами на английский. Сотрудницы моей кафедры, англистки, последние несколько недель занимаются тем, что (совершенно бесплатно) переводят на английский названия студенческих дипломов МГУ. Их много-много тысяч (дипломов, а не англисток!!). Выражения, адресуемые ими Болонье, я не буду здесь приводить.
Я несколько дней занимался тем, что, согласно новым стандартам, писал отчет о своих публикациях за последние десять лет. В отчет перед Болоньей входят: наименование работы (книги, статьи, тезисов — всех работ), точные даты выхода, точный объем, аннотация, для кого предназначена работа, в рамках какого проекта работа написана, какие есть на нее отзывы, где с ней можно ознакомиться и ее приобрести. Учитывая, что работ у меня больше пятисот, я очень плодотворно потрудился.
Есть ли у Болоньи положительные стороны? Ну да, наша система стала более открытой. Теперь можно будет на законных основаниях образовательно потусить-поклубиться где-нибудь в Мадриде или Берлине. А раньше разве нельзя было? Во-первых, если у тебя были деньги — плати и туси. Кроме того, вузы без всякой Болоньи могли заключать договор и обмениваться студентами. Европа признает наши дипломы? Ну, предположим. А зачем нам это? Чтоб облегчить трудоустройство наших граждан за рубежом? Абсурд. Ректор МГУ уже не раз заявлял, что по Болонье мы будем готовить лаборантов для западных университетов. Или, может быть, к нам хлынет поток европейских студентов? Более чем сомнительно.
Словом, Болонский процесс — очень трудоемкая затея с сомнительным общегуманитарным дивидендом. Типа вступления в ВТО, когда ты больше должен сделать, чем получишь (может быть).
И все же: почему не нужно очень сильно бояться вступления в Болонью и почему она нам даже отчасти, может быть, нужна?
Как уже говорилось, Болонья — это коммерческо-бюрократический проект местечкового масштаба, не имеющий никакого отношения к настоящей науке и настоящему образованию. В самой Европе существуют вузы, к которым Болонья отношения не имеет. А если имеет — то косвенно-формальное. Во Франции, например, есть Л’Эколь Нормаль Сюперьёр, которую в обязательном порядке заканчивает вся французская элита. Туда трудно поступить, в ней трудно учиться и еще трудней ее закончить. И “по болонским понятиям” туда не возьмут.
Болонский процесс — это то, что считается высшим образованием, муляж того, что им было раньше. В сущности, современное т.н. высшее образование — это образование среднее. А среднее — это начальное. А из почти двух миллиардов детей и подростков в современном мире около семисот миллионов практически совсем неграмотны. Это данные ООН. И значительная часть совершенно неграмотных или малограмотных молодых людей живет в т.н. развитых странах.
Среднее образование в современном мире находится в ужасающем состоянии. Поэтому оно на 99,99% не коммерческий проект. В него вкладывать деньги невыгодно. Слишком долго ждать отдачи. А высшее образование — проект коммерческий. Здесь срок ожидания продукта короче. Но “высшее” образование на глазах превращается в “предвысшее”. И остаются только “небольшие островки” “фундаментальных гештальтов”, которые тают на глазах.
Запасы мозгов на планете Земля тают, как запасы нефти. Ими, как и нефтью, отчаянно торгуют. А что дальше?
Дальше — компьютеризированное средневековье, модернизированная дикость, глобалистско-постпостиндустриальная схоластика. Все продвинуто пользуются Интернетом и не знают, кто такие Франческо Петрарка, Эразм Роттердамский и Рене Декарт. Потому что это — не про бабки. Как сейчас говорят — “это ни о чем”.
Болонский средневековый супермаркет — как система оказания образовательных услуг — будет работать в ближайшее время. Его клиент — среднестатистический потребитель интеллектуального продукта. Таких потребителей очень много. Людям хочется что-нибудь “такое” прочитать, что-нибудь “эдакое” пообсуждать и т.д. Щедрин называл таких людей “взволнованными лоботрясами”. Болонью ждет дальнейшее снижение уровня образования, поскольку, как уже говорилось, снижается уровень образования школьного. Идет поколение “грядущего хама”, сформированного в компьютерных играх и 3D. Его будет обслуживать Болонья, а потом из его рядов выберут преподавателей. Как сказал профессор И.Г. Милославский: “Троечники будут учить двоечников”.
Настоящее же образование не обслуживает потребителей интеллектуального продукта, а формирует создателей (творцов, демиургов) интеллектуального продукта (о духовном — молчу). Основные “продукты” были наработаны последними тремя—четырьмя веками. Сейчас мир в творцах интеллектуального продукта не нуждается. Он нуждается в лучшем случае в креативщиках-менеджерах, занятых тем, как бы “окучить потребителя”. Как это ни печально, для того, чтобы миру потребовались творцы (а не “креативщики”) и соответствующее образование, должен кончиться тот интеллектуально-методологический продукт, который сейчас есть у человечества. Мы живем в век технологий, эксплуатирующих выработанные ранее методологии, глобальные идеи. Он, этот методологический “продукт”, уже заканчивается. Скоро миру понадобятся новые Петрарки, Эразмы и Декарты (Марксы, Н.Ф. Федоровы, Конфуции, Ганди…) — и тогда болонский проект утеряет свою актуальность. А пока нам придется пару-другую десятилетий вместе с турками, казахами и грузинами побродить по кредитно-модульным бутикам супермаркета “Болонья”.
Отчасти, тем не менее, Болонья нам даже необходима. Мы живем в постиндустриальном обществе потребления. Предшествовавшее ему индустриальное общество было обществом конвейера. У нас к этому конвейеру готовили в ПТУ. Сейчас нам необходимо наладить постиндустриальный конвейер (менеджмент, пиар, эйчар, мерчандайзинг, копирайтерство, брендинг, трейдерство и т.п.). Болонья вполне пригодна для формирования постиндустриального офисного планктона, например, девушек, по восемь часов в день “профессионально” обзванивающих клиентов (такая девушка называется в современном бизнес-сленге “стальная ж…”), т.н. менеджеров среднего звена, рядовых фрилансеров, ежедневно заполняющих своей креативной жвачкой страницы сотен тысяч газет, журналов и блогов, сочиняющих “искрометные” рекламные слоганы, “грамотно” расставляющих товар в бутиках (это волшебное искусство называется “мерчандайзинг”, по-простому — “товароведение”), здесь, в офисах, банках, на бирже, работают свои сложные стандарты, цеховые, чисто средневековые законы, которые нужно знать. Здесь царит своя профессиональная этика. И Болонья вполне способна научить наших людей расставлять товар в бутиках так, как это делают в просвещенной Европе. Во всем этом есть что-то до боли знакомое, из петровских времен, что ли.
Все эти брокеры и копирайтеры 10-х годов XXI века — те же японцы на конвейере 60-х века ХХ. Жизнь конвейерных японцев была ужасна, можно сказать, у них вообще не было никакой жизни. Но они выполнили свою историческую миссию, став “перегноем”, сформировавшим плодородную почву “японского экономического чуда”.
Жизнь современного российского офисного планктона чуть менее ужасна, но будем надеться, что “не будет он напрасным, их подвиг благородный” и когда-нибудь произойдет и российское постпостиндустриальное чудо. И тогда мы скажем современным несчастным “стальным ж…” большое спасибо.
Болонья — это отлаженный замкнутый цикл. Болонья — это “вещь в себе”. Рынок постиндустриальных образовательных услуг порождает “колесики и винтики” этого же рынка, воспроизводит себе подобных. Планктон порождает планктон. Винтики порождают винтики. Так жили и средневековые цеха. Средневековая система “бакалавр — магистр — доктор”, как известно, — это точная имитация, воспроизведение цеховой иерархии “ученик — подмастерье — мастер”. Мастер по производству горшков в пятнадцатом веке — это тот же магистр PR в двадцать первом.
Болонья помогает России стать таким же отлаженным конвейером-супермаркетом, как и Европа. Это ее единственное предназначение.
А уж хотим ли мы быть цивилизованным конвейером-супермаркетом — это совсем другой вопрос.