Опубликовано в журнале Знамя, номер 8, 2011
Об авторе
| Николай Григорьевич Чернышов в 1961—1969 годах работал на космодроме Байконур. Участвовал в подготовке к пуску около 30 космических аппаратов. В 1972 году по окончании Военно-дипломатической академии 18 лет служил в структурах ГРУ: помощником военного атташе в Нидерландах, оперативным офицером в Разведывательном центре в Кабуле… С 1994 года работает в службе безопасности группы компаний “Протек” — крупнейшего в России дистрибьютора фармпрепаратов. Живет в Москве. В “Знамени” печатается впервые.
Николай Чернышов
Начальник расчета
Я родился в мае 1938 года в Краснодарском крае в крестьянской семье. Окончил Харьковское высшее авиационно-инженерное военное училище в 1961 году, получив образование военного инженера-электрика по специальности “Электроавтоматические системы и приборы подвижного и стационарного специального оборудования”. Так замысловато под этим названием скрывалась специальность инженера по автономным системам управления межконтинентальных баллистических ракет. Тогда многое было засекречено, и вот такую мудреную специальность записали в мой диплом. Да и мое родное авиационное училище еще зимой 1960 года было передано в состав формировавшихся в то время Ракетных войск стратегического назначения (РВСН), сохранив в своем названии слова “авиационно-инженерное…”. В 1961 году это “авиационное” училище произвело первый выпуск инженеров-ракетчиков многих специальностей для РВСН.
12 апреля 1961 года в зале дипломного проектирования рядом со мной сопели за своими кульманами мои однокурсники, вырисовывая замысловатые электросхемы. Тема моей дипломной работы была “Прибор по автоматической проверке бортовой кабельной сети межконтинентальной баллистической ракеты”. Все старательно работали, в зале стояла деловая тишина, изредка у кого-то вырывалось нецензурное слово, когда капля туши срывалась с рейсфедера и жирной кляксой падала на ватман. Неожиданно резко открылась входная дверь, и дежурный по курсу закричал истошным голосом: “Человек в космосе!”. В моем мозгу лениво проплыло: “В каком космосе… Человек может оказаться за бортом, а не в косм…”. Через две—три секунды дошел смысл сказанного, и мы, переворачивая стулья и толкая друг друга, бросились в коридор, где над столиком дежурного висел репродуктор, из которого доносился могучий голос Левитана: “…выведен на орбиту вокруг Земли первый в мире космический корабль-спутник “Восток” с человеком на борту…”. Слушали молча и почти не верили тому, что слышали. Вернулись к своим кульманам, работать совсем не хотелось. В моей душе кипело разочарование: “Великое свершилось… Я опоздал…”.
Тогда я еще не знал, что уже через четыре месяца окажусь на той самой земле, с которой человек был запущен в космос.
Июль 1961 года. Государственная комиссия распределяет выпускников. Мне выпал Тюра-Там. Именно так (по названию ближайшей железнодорожной станции) в своей среде мы чаще всего называли Научно-исследовательский испытательный полигон № 5, известный сейчас всему миру как космодром Байконур. Огорчился ли я и еще десять моих однокурсников, получивших назначение на космодром, или обрадовался? Местность — полупустыня, песок да саксаул, климат — не сахар, на сотни километров вокруг — ни одного сколь-нибудь цивилизованного города (и это после Харькова), а работы — непочатый край… Назначение воспринял спокойно, пожалуй, больше обрадовался — в глубине души билась мысль: это необыкновенное, интересное, передовое.
Жарким августовским днем 1961 года я и двое моих однокурсников сошли с поезда Москва—Ташкент на железнодорожной станции Тюра-Там. Бросили свои чемоданчики в кузов грузовичка и через несколько минут оказались в… сказке: чистые улицы, аллеи высоких деревьев, трех-пятиэтажные жилые здания, большая площадь в центре, река Сыр-Дарья с километровым чистым песчаным пляжем — ну просто Канары. Мы оказались на знаменитой жилой площадке № 10 (на нашем жаргоне — “десятка”), позднее известной как город Ленинск, а теперь — Байконур.
Я был направлен на площадку 31, находящуюся примерно в шестидесяти километрах от “десятки”. Здесь несла боевое дежурство войсковая часть, состоявшая из групп, группы — из команд, команды — из отделений, отделения — из расчетов. На вооружении части состояла мощная баллистическая ракета стратегического назначения (изделие 8К74 — знаменитая “семерка”) с дальностью полета до 12 000 км. Меня назначили начальником расчета автомата управления дальностью ее полета — АУД. Именно от этого прибора зависела точность попадания в цель, находящуюся за много тысяч километров от стартовой позиции. Начальник расчета — первичная должность любого инженера-лейтенанта, выпускника высшего училища (или академии). Именно он собирает испытательные схемы, устанавливает приборы, проводит испытания систем, то есть является первичным исполнительным винтиком, без которого огромный и сложный испытательный комплекс не может работать.
С помощью наземного пульта в АУД вводилась информация о дальности полета. На тренировках на учебной ракете мы оттачивали эту процедуру до тонкостей. Передо мной были ярко освещенные круглые циферблаты со стрелками, которые вращались с разной скоростью. Именно за моей спиной собиралось больше всего контролеров и различных представителей. В соответствии с полетным заданием я вводил в АУД величину скорости (а значит, и дальность полета), при достижении которой от ракеты-носителя должна была отделяться ядерная головная часть, которая несла свой разрушительный заряд к запланированной цели. К счастью — моему и всего человечества, — она ни разу не взлетела со штатной ядерной головной частью. Были пуски на Камчатку и в объявленные ТАСС районы Тихого океана, но это были учебные пуски с имитатором ядерной боеголовки.
Осенью 1961 года проходили очередные испытательные работы с ракетой. Испытали ее на технической позиции, установили на стартовую позицию. Тут в результате ошибки боевого расчета произошло замыкание в бортовой кабельной сети, и она практически вся вышла из строя. Это был сильный удар по авторитету войсковой части. Заместитель командира части по инженерно-ракетной службе начал методически и целенаправленно искать причины происшедшей ошибки. Мы задыхались от различных технических заданий, которые он ставил перед каждым из нас с жесткими сроками исполнения. Приближался приезд из Москвы комиссии по расследованию ЧП. Заместитель командира начал заслушивать инженеров и начальников расчетов, ответственных за работу той или иной системы ракеты-носителя и наземного оборудования. “Повезло” и мне: чуть ли не в десять вечера я был вызван в его выездной рабочий комитет, расположенный на втором этаже МИКа (монтажно-испытательного корпуса). Он попросил меня подробно рассказать о работе АУД. Рассказывал я минут тридцать, отвечал на его вопросы, даже на школьной доске (обязательный атрибут его кабинета) мелом писал формулы (благо, теория на тот момент еще не забылась), объясняющие момент появления скачка напряжения, который автоматикой использовался в качестве сигнала для отделения головной части от ракеты-носителя…
На полигоне очень остро стоял вопрос досуга. Мы, офицеры-холостяки, жили на 32-й площадке в офицерском общежитии барачного типа. В свободное от службы время деваться просто было некуда: единственным культурным заведением на площадке был солдатский клуб, где несколько раз в неделю крутили фильмы — и только. Добавьте к этому ужасающую малочисленность женского персонала, действующий на полигоне “сухой закон” (на полигоне не продавалось даже пиво). В резерве оставались книги, спорт, радиоприемник (телевидение в начале 60-х годов на площадке отсутствовало), преферанс по вечерам. Особенно было скучно в выходные дни, когда не было испытательных работ. И вот что иногда выкидывали офицеры-холостяки: втроем-четвером на перекладных (попутном автотранспорте) добирались до железнодорожной станции Тюра-Там, садились в вагон-ресторан проходящего московского поезда, заказывали закуски и изысканные спиртные напитки и под стук колес неторопливо беседовали о жизни, своих планах, проблемах, родных и близких до ближайшей железнодорожной станции Джусалы (километров восемьдесят южнее Тюра-Тама). Там выходили, переходили на другую сторону платформы, опять-таки садились в вагон-ресторан и двигались в обратном направлении. Иногда, захмелев, проезжали мимо Тюра-Тама и оказывались в Казалинске, примерно в ста километрах севернее Тюра-Тама. И снова… в обратный путь в вагоне-ресторане очередного московского поезда, главное — успеть выспаться и не опоздать на развод боевого расчета нашей войсковой части, который в 9.30 утра понедельника обязательно состоится на плацу 32-й площадки и который завершится командой оперативного дежурного: “К боевому дежурству по защите нашего государства — Союза Советских Социалистических Республик — приступить!”.
До полигона все мы учились в крупных городах Советского Союза, многие из нас там серьезно занимались различными видами спорта. Выяснилось, что среди нас имеются спортсмены-разрядники по гандболу (как и по другим видам спорта). Провели определенную работу и с помощью пошедшего нам навстречу командования полигона организовали первенство полигона по гандболу, которое оказалось неожиданно популярным среди жителей “десятки” (все игры проводились именно на ней) и офицеров полигона. Своими руками и с помощью бесплатной рабочей силы — солдат хозяйственного взвода — подготовили гандбольное поле, поставили ворота с сетками, соорудили простенькие лавки для зрителей. Наладили “информационную” работу: на Центральном универмаге, Доме офицеров, у общежитий вывешивались афиши с графиками проведения игр. Набралось десяток команд с символическими названиями: “Космос”, “Восход”, “Восток”, “Зенит”, “Молния”, “Залп” и др., представляющих различные площадки полигона.
Осенью 1962 года команда по гандболу нашей войсковой части на маленьком автобусе ехала на “десятку” на очередную игру первенства полигона. Подъезжаем к КПП, установленному на развилке с дорогой, ведущей на 2-ю (Гагаринскую) площадку. Увиденное насторожило: шлагбаум опущен, вместо лихо заломленных панам (на полигоне солдаты и офицеры в жаркое время года носили не пилотки и фуражки, а панамы) на их головах красовались каски, через плечо переброшены противогазы, на груди угрожающе висели автоматы… Солдатик открыл дверцу автобуса и не по возрасту серьезно произнес: “Вам приказано вернуться в часть”. Тревожно заныло сердце. Минут через двадцать наш автобус на полном ходу подъехал к МИКу на 31-й площадке. И почти тут же рядом остановился “уазик” командира нашей части. По тому, как он быстро выскочил из автомашины, забыв даже закрыть за собой дверцу, и почти бегом бросился в МИК, где на втором этаже находился командный пункт, мы поняли, что произошло что-то неординарное. Тревожное ожидание усилилось. Мне даже показалось, что день потускнел, а звуки полупустыни приумолкли. Через несколько минут построили личный состав, и было объявлено: наша часть переводится в повышенную боевую готовность. Мы тут же приступили к проведению технологических операций по переводу ракеты в более высокую степень боевой готовности. “Головники” привезли настоящую ядерную головную часть, началась ее пристыковка к ракете-носителю. Все были молчаливы, серьезны, озабоченны, выполняли свою работу быстро, четко, без ошибок…
Так для нас начался Карибский кризис. Офицерский состав (включая семейных офицеров, т.е. тех, кто жил на “десятке”) был переведен на казарменное положение, поездки к своим семьям на “десятку” разрешались только по уважительным причинам. Ни техника, ни “человеческий фактор” не подвели: все работало штатно. Ежедневное томительное ожидание команды “Приступить к подготовке ракеты к пуску” тяжелым психологическим прессом давило наши души. Мы ее, конечно, выполнили бы, но очень не хотелось ее получать, прекрасно понимая: на этот раз к ракете пристыкован не имитатор. Слава богу, пронесло. Благоразумие политического руководства СССР и США предотвратило ядерный конфликт, и через несколько недель, где-то в конце октября 1962 года, наш маленький автобус с командой гандболистов весело бежал на “десятку” — на пропущенную игру первенства полигона…
В том же году к нам приезжал Космонавт № 2 — Герман Титов. На плацу поставили небольшую трибуну, украшенную красным кумачом. На встречу пришли все свободные от боевого дежурства солдаты, офицеры и служащие. Один за другим на трибуну поднимались ораторы и приветствовали космонавта. Ведущий в очередной раз объявляет: “Слово предоставляется старшему лейтенанту Гагарину Юрию Алексеевичу”. Смотрю — у Германа Степановича глаза расширились от удивления. А к трибуне уже прорывается тройной тезка космонавта № 1 — выпускник нашего Харьковского училища Юрий Алексеевич Гагарин. Когда 12 апреля 1961 года ТАСС сообщил о запуске первого в мире космонавта, родители нашего Юры, которые знали, где служит их сын, никак не могли понять, как это он так быстро оказался на орбите. Жена Юры в этот день находилась в роддоме, и, когда сестры и врачи вбежали в ее палату с поздравлениями, у нее чуть не произошли преждевременные роды. Но передали биографию космонавта № 1, и стало ясно: в космосе был другой Гагарин…
Однажды на площадке появился и Космонавт № 1 — Гагарин Юрий Алексеевич. Пришел один, без всякого сопровождения, оваций и аплодисментов. Остановился у объекта и молча наблюдал за работой боевого расчета. Конечно, его заметили, но никто не бросил свою работу, каждый продолжал выполнять возложенные на него технические операции. Царила обычная трудовая атмосфера, каждый занимался своим делом, и только команды по громкоговорящей и шлемофонной связи да мерцающие транспаранты наземных пультов говорили о том, что идут испытательные работы. Я достал из кармана записную книжку и авторучку, подошел к Юрию Алексеевичу и попросил автограф. Он молча ее взял, расписался на первой странице и так же молча вернул…
В 1963 году наша площадка стала готовиться к кардинальным переменам: предстояло нашу войсковую часть снять с боевого дежурства — состоявшая на ее вооружении баллистическая ракета морально устарела. Стартовое сооружение надо было переоборудовать под ракеты, выводящие в космос спутники-разведчики, и смонтировать оборудование для испытаний этих спутников. Нас направили на площадку № 2, где проводились летно-конструкторские испытания первого в истории Советского Союза спутника-разведчика “Зенит-2” (изделие 11Ф61, в дальнейшем — объект) — космического аппарата, оснащенного фотоаппаратурой и специальной разведывательной радиоаппаратурой. Фотоаппаратура вместе с заснятой фотопленкой доставлялась на землю на спускаемом аппарате. Данные радиоаппаратуры передавались на наземные пункты управления полетом по радиоканалу.
Мы учились работать на наземном контрольно-испытательном оборудовании, изучая устройство бортовых систем и техническую документацию. Стажировка продолжалась более месяца, после чего меня назначили начальником отделения автономных систем объекта. Вскоре на площадку прибыл первый объект, и начались рабочие будни по его подготовке к пуску. Работу моих расчетов контролировали инженеры-испытатели 1-го Испытательного управления полигона и представители промышленности и ОКБ-1 (фирма С.П. Королева). Уже через несколько дней после начала испытаний мы выбились из графика из-за многочисленных “бобов” — так на нашем языке мы называли любую выявленную неисправность — и перешли на круглосуточную работу. Помнится, что первый объект мы готовили к пуску более месяца. Его пуск состоялся, если мне не изменяет память, в апреле 1964 года (“Космос-28”). А в 1965 году на вооружение был принят модернизированный спутник-разведчик “Зенит-4” (11Ф69) с улучшенными тактико-техническими характеристиками, прежде всего фотоаппаратуры. Оба типа спутников-разведчиков регулярно запускались в космос в соответствии с заявками военного руководства страны. В средствах массовой информации все они объявлялись как полеты искусственных спутников земли серии “Космос”. За все время работы по программе “Зенит” мне довелось участвовать в подготовке к пуску более двадцати объектов. Для проверки фотоаппаратуры на функционирование и зарядки ее фотопленкой у нас были две смежные комнаты. Вход в них был возможен только после набора специального кода доступа. Работа расчета тщательно и непрерывно контролировалась офицерами Главного Разведывательного управления Генерального штаба ВС СССР в высоких званиях (полковник, подполковник): все технологические операции на фотоаппаратуре можно было проводить только при их присутствии и участии. Меня очень интересовали результаты нашего труда: какого качества, с какой разрешающей способностью получались фотоснимки заданного района земной поверхности, сделанные из космоса подготовленной нами фотоаппаратурой? За все время работы на полигоне мне так и не удалось эти фотоснимки увидеть.
В августе 1972 года в Москве, в службе информации ГРУ, куда меня направили после окончания Военно-дипломатической академии, мне как ракетчику с восьмилетним опытом работы на испытательном полигоне определили участок работы: межконтинентальные баллистические ракеты наземного базирования США (системы “Минитмен-1”, “Минитмен-2” и “Титан-2”). Теперь вся информация по теме, поступающая из самых разных источников, в том числе от воздушной, морской, космической, радио- и радиотехнической разведок, ложилась мне на стол. Однажды в мой кабинет вошла секретарь по секретному делопроизводству и будничным голосом произнесла: “Николай Григорьевич, распишитесь за получение космических фотоснимков”. Я замер… Расписался. Когда она вышла, торопливо вскрыл конверт и впился глазами в фотоснимки: это была одна из ракетных баз иностранного государства. Все элементы инфраструктуры базы прекрасно видны, включая мелкие детали. Так через несколько лет после моего отъезда с площадки № 31 я увидел результаты нашего труда…
В марте 1965 года на Байконуре я женился на двадцатилетней красавице, которая работала в вычислительном центре (ВЦ). Великий космос вмешался в наши личные дела сразу же. За несколько дней до свадьбы ко мне подошел командир части и сказал: “Надо перенести свадьбу на неделю: в понедельник — пуск в космос, а ты пригласил на свадьбу практически всех офицеров боевого расчета. Как они будут работать после свадьбы?” Аргумент весомый, и пришлось согласиться: мы расписались 20 марта, а свадьбу перенесли на неделю. Перенести-то перенесли — это не проблема. Но вот проблема: где достать обручальные кольца? На всем огромном космодроме, средоточии современнейшей техники и интеллекта, их днем с огнем не сыщешь: обручальных колец просто не было в продаже. По-видимому, руководящая и направляющая сила нашего социалистического общества не предполагала, что молодые люди космодрома будут влюбляться, заключать браки и обмениваться кольцами. Спасибо знакомым представителям промышленности: они вовремя прислали нам из Москвы и обручальные кольца, и фату, и длинные белые перчатки для невесты. А свадебное платье моя Людмила сшила у местной портной из белой материи, “добытой” в военном универмаге с помощью записки начальника ВЦ.
Комсомольцы ВЦ и нашей войсковой части организовали нам свадьбу, которую сыграли в единственном тогда на “десятке” кафе “Березка”. На свадьбе присутствовало более ста человек, на столе главных гостей было несколько бутылок водки и, конечно, шампанское. На остальных наряду с шампанским — полулитровые бутылки из-под нарзана, наполненные напитком, сделанным по особому рецепту одним умельцем из… разбавленного спирта и растворимого кофе, по цвету и вкусу — почти армянский коньяк; а где достать водки в условиях “сухого закона” более чем на сто человек? Командование моей части подарило нам ключи от комнаты в двухкомнатной коммунальной квартире, солдатскую металлическую кровать и шкаф, друзья — холодильник “Днепр” и “продвинутый” по тем временам радиоприемник с дистанционным пультом управления “Фестиваль”… И наша личная жизнь стала частью общей жизни на космодроме.
Один факт из жизни космодрома меня удивляет до сих пор: первым иностранным гостем космодрома (в июне 1966 года) был руководитель капиталистического государства — и это в разгар “холодной” войны, — президент Франции генерал Шарль де Голль. Комплекс мероприятий, посвященных его визиту, назвали операцией “Пальма”. Президенту показали образцы ракетно-космической техники, выставленные специально для его приезда в зале МИККО, и два пуска: один — демонстрационный в космос (космического аппарата “Метеор”) и второй — боевой ракеты из шахтной пусковой установки. На безопасном расстоянии соорудили наблюдательный пункт, откуда Шарль де Голль и сопровождавшие его наши и французские официальные лица наблюдали за пусками. Мощное стартовое сооружение с космической ракетой было видно как на ладони. Раздался мощный грохот, ракета окуталась клубами дыма и огня, медленно и величаво, как бы нехотя, поднялась над стартовым сооружением и, набирая скорость, устремилась в небо. Шарль де Голль неотрывно наблюдал за ее полетом в бинокль, пока она не исчезла в небесной голубизне. “А теперь, господин президент, посмотрите в этом направлении”. Посмотрел, ничего приметного: такая же полупустыня, до самого горизонта жидкая низкорослая растительность. И вдруг земля вздрогнула: прямо из ее недр, с оглушительным ревом ракетных двигателей, в огне и дыме появилось хищное сигарообразное тело боевой ракеты, которая, не в пример космической, стремительно набирая скорость, через несколько секунд исчезла в небе. Увиденное произвело сильное впечатление на президента. Франция стала проводить более независимую от США внешнюю политику, вышла из военной организации НАТО (в политической организации НАТО Франция осталась). А меня как участника операции “Пальма” наградили денежной премией в размере 60 рублей…
Политические дивиденды, полученные руководством нашего государства в результате визита президента Франции на космодром, по-видимому, сыграли свою роль: в октябре 1966 года на космодроме была проведена операция “Пальма-2” — комплекс мероприятий, посвященных визиту на космодром руководителей стран социалистического лагеря. Для них также были организованы показ ракетно-космической техники в МИКе (на площадке 2), пуски космических и боевых ракет.
Летом 1966 года меня перевели в 1-е Испытательное управление, запускавшее, помимо многих прочих, первый искусственный спутник Земли и первого космонавта. Теперь уже мне пришлось контролировать работу ранее подчинявшихся мне расчетов. Первый запуск космического корабля “Союз” под названием “Космос-133” с 31-й площадки в беспилотном варианте был осуществлен в ноябре 1966 года. Подготовка его к пуску сопровождалась многочисленными “бобами”: мы выбились из графика — приходилось выполнять много разных частных программ по выявлению причин неисправностей, перешли на круглосуточную работу. Корабль не удалось вернуть на землю: из-за ошибок в работе малых двигателей системы ориентации спуск начался не по расчетной траектории, и корабль был ликвидирован системой аварийного подрыва. Стали готовить к пуску второй беспилотный корабль “Союз”. Картина примерно та же: много неисправностей. Тем не менее, корабль прошел весь цикл штатных проверок, был признан годным к запуску и где-то в декабре 1966 года был вывезен на старт 31-й площадки — начались заправка ракеты-носителя и другие предстартовые операции. Пуск этого “Союза” закончился трагически. Предназначенный для пилотируемых полетов, этот корабль был оборудован системой аварийного спасения космонавтов. Если ракета-носитель слишком отклонится от расчетной траектории, произойдет преждевременное отделение боковых блоков, потеря скорости и т.п., и от соответствующих датчиков поступит команда системе спасения, которая уведет отделяемый головной блок, где находится спускаемый аппарат с космонавтами, от аварийной ракеты на безопасное расстояние, после чего аппарат спустится на парашютной системе.
При пуске этого “Союза” на старте не запустился один из двигателей ракеты-носителя. Автоматика ракеты-носителя сняла бортовое электропитание, и ракета обесточилась. Старт не состоялся. Была дана команда к подготовке ракеты к снятию со стартового сооружения. Боевой расчет начал сосредотачиваться на “нулевой” отметке. Минут через 20 раздался сильный хлопок — сработала система аварийного спасения, и все увидели, как от ракеты-носителя вверх и в сторону устремился головной блок. Через несколько секунд произошло отделение спускаемого аппарата, который на огромном красивом парашюте начал спускаться на землю и приземлился в сотне метров от стартового сооружения. Все завороженно созерцали эту впечатляющую картину. Потом взглянули на верхушку ракеты-носителя — а она горит! И тут началось: все, кто был на стартовой позиции, включая пожарные и служебные машины, бросились в разные стороны. Все успели убежать на безопасное расстояние, когда произошел мощный взрыв, подобный ядерному: это взорвалась ракета-носитель, заправленная жидким кислородом и керосином общим весом более 250 тонн. Оборудование, многие коммуникации, стартовое сооружение были полностью уничтожены, осколки разлетелись вокруг на сотни метров. А убежали не все. Один инженер-испытатель спустился вниз, чтобы осмотреть незапустившийся ракетный двигатель. Услышав хлопок и не поняв, что случилось, он, вместо того чтобы бежать наверх, как это сделали два сержанта, находившихся рядом с ним, закрылся в одном из бетонных помещений. Он погиб. А на следующий день погибли два солдата: они обследовали подземные кабельные каналы на предмет их повреждений в изолирующих противогазах, которые оказались неисправными, и они задохнулись.
Третий пуск “Союза”, также беспилотный, состоялся в феврале 1967 года. “Союз” (“Космос-140”) выполнил программу полета, однако спуск был неуправляемый — по баллистической кривой, в результате корабль приземлился… на лед Аральского моря. Несколько часов лед терпел космического пришельца, потом покряхтел-покряхтел, треснул и… “Союз” оказался на дне морском. Была проведена уникальная спасательная операция, и аппарат был поднят на землю. Так космическому кораблю довелось искупаться в воде относительно небольшого Аральского моря. А еще одному нашему космическому кораблю выпала более высокая честь — поплескаться в волнах Индийского океана. Но об этом чуть ниже…
После этих трех беспилотных пусков корабля “Союз” было принято решение о проведении пилотируемого полета. Решение оказалось роковым.
Весной 1967 года мы приступили к подготовке корабля “Союз-1”. Пилотом-космонавтом был назначен В.М. Комаров, руководителем испытаний от ЦКБЭМ — инженер-космонавт К.П. Феоктистов, летавший на “Восходе” в 1964 году вместе с Комаровым и Б.Б. Егоровым. Как и в предыдущих трех случаях, мы очень быстро выбились из графика и перешли на круглосуточную работу. Ночами за пультами вместе с нами работал и требовательный Феоктистов, проявлявший жесткость в выяснении причин того или иного “боба”. Помню одну цифру: в бортжурнал подготовки корабля “Союз-1” к полету только на технической позиции было записано более ста замечаний. По всем были проведены частные испытательные программы для выявления причин и устранения неисправностей, и корабль благополучно запустили.
24 апреля 1967 года я сидел в беседке под окнами административного здания, на втором этаже которого работали члены государственной комиссии. Нам, рядовым испытателям, уже было известно, что на корабле Комарова не открылась одна панель солнечной батареи, плохо работал солнечно-звездный датчик (прибор 45К) системы ориентации, поэтому запланированный пуск второго корабля с тремя космонавтами на борту не состоится, а “Союз-1” решено запустить досрочно. Было жарко, окна второго этажа были открыты, и до нас доносились отрывки докладов поисково-эвакуационной службы по громкоговорящей связи. И вдруг из окон донеслось: “Космонавту требуется медицинская помощь на месте”, и за этим: “Войсковая часть (цифры не разобрал) берет всю связь на себя”. В динамиках раздался щелчок, и наступила мертвая тишина. Мы похолодели. Через некоторое время из здания вышел Феоктистов и, не видя дороги и спотыкаясь, пошел в никуда. Стало понятно, что случилась трагедия. Несколько часов спустя мы узнали, что космонавт В.М. Комаров погиб при приземлении. Все мы, участники подготовки его полета, глубоко переживали случившееся. Потом мы узнали, что в результате конструктивных недостатков основной парашют не смог выйти из контейнера, а купол сработавшего запасного парашюта запутался в стропах тормозного. Начались доработки — запуски “Союзов” были приостановлены до осени…
21 сентября 2006 года в своем московском кабинете я слушал по радио последние известия, и вдруг: “Администрация Мещанского района Москвы приняла решение снести памятник дважды Герою Советского Союза космонавту В.М. Комарову, установленный возле школы, в которой он учился. Памятник мешал развертыванию дополнительных торговых палаток, торгующих спиртными напитками. С этой целью к нему были направлены бульдозер и экскаватор. И только экстренное вмешательство представителей Роскосмоса предотвратило снос…”. Вот она, благодарность потомков земляку, отдавшему жизнь за освоение космоса…
Поскольку практически все космические корабли того времени не являлись серийными объектами, при их испытаниях на полигоне и подготовке к пуску обязательно присутствовали специалисты заводов-изготовителей. Часто это были конструкторы или разработчики систем, участники заводских испытаний — люди, в совершенстве знающие эти системы. И нам, военным инженерам, не успевающим до тонкостей изучить устройство и работу этих систем из-за их многочисленности и разнообразия, “гражданские специалисты”, как мы их называли в обиходе, оказывали колоссальную помощь, особенно в поисках неисправностей. За восемь лет работы на полигоне мне довелось сотрудничать с десятками таких специалистов. Больше всех запомнился Виктор Томасович Иннелаур, инженер ЦКБЭМ (Центральное конструкторское бюро экспериментального машиностроения, фирма С.П. Королева), один из разработчиков и испытателей системы СОУД кораблей “Союз”. Почти три года (вплоть до августа 1969-го) мы работали вместе на испытаниях и подготовке к пуску всех “Союзов” того периода.
И вот однажды… Гаага, Голландия, 1978 год. В Голландию с официальным визитом прибыл космонавт, Герой Советского Союза О.Г. Макаров. Мне, помощнику Военного Атташе при Посольстве СССР в Нидерландах, не пришлось участвовать в официальных мероприятиях. На следующий день после их завершения я был приглашен в кабинет Посла СССР в Нидерландах А.И. Романова. В кабинете было двое — посол и космонавт. Посол познакомил нас и, обращаясь ко мне, сказал: “Николай, покажи космонавту Голландию”.
Я пригласил космонавта в мой служебный автомобиль (“копейка”, но с дипломатическими номерами), и мы поехали прекрасными голландскими дорогами “показывать” Голландию. Посетили Делфт, Амстердам, Роттердам, любовались знаменитыми каналами и ветряными мельницами, памятниками архитектуры, витринами магазинов… К концу дня, уставшие, зашли в кафе перекусить.
Во мне шла нешуточная внутренняя борьба. Так хотелось рассказать о себе, о своей, пусть небольшой, причастности к программе “Союз” (на этом корабле космонавт О.Г. Макаров трижды летал в космос: в 1973, 1975 и 1978-м), да легенда не позволяла: для официальных военных властей Голландии и всех сотрудников нашего посольства мое предыдущее место работы — преподаватель военно-воздушной академии. На космодроме я никогда не работал.
И я не выдержал: “Олег Григорьевич, а как там поживает Виктор Томасович Иннелаур?”. Выпавшая из рук космонавта вилка громко звякнула о тарелку. С огромным удивлением он уставился на меня: откуда этот чиновник за тридевять земель от Родины знает полузасекреченное имя одного из ведущих инженеров ЦКБЭМ? Я скороговоркой рассказал о своей работе на 31-й площадке космодрома, о совместной с Виктором Томасовичем испытательной работе по программе “Союз”. Знакомые слова: 31-я площадка, СОУД, МИККО, испытания — успокоили космонавта, и он ответил: “Виктор Томасович продолжает работать в ЦКБЭМ, занимается системой управления долгосрочной орбитальной станции “Салют””. Я попросил космонавта передать инженеру привет от меня. Не знаю, передал ли. Но до самого конца нашей встречи бросал на меня заинтересованные взгляды…
Кроме “Зенитов” и “Союзов”, мне довелось участвовать в подготовке других космических аппаратов (точнее, их систем ориентации): в ноябре 1965 года — автоматических межпланетных станций “Венера-2” и Венера-3”, которая впервые в мире совершила межпланетный перелет и благополучно достигла поверхности Венеры, доставив туда вымпел с гербом СССР; в 1965—1966 годах — космических аппаратов типа “Луна”, в том числе “Луны-9”, впервые в мире совершившей мягкую посадку на поверхность Луны; осенью 1968 года — космических кораблей типа “Зонд” (изделие 11Ф91), предназначенных для облета Луны и возвращения на Землю; спутников связи “Молния”, метеорологического спутника “Метеор”…
“Зонд-5” впервые в мире облетел Луну, его спускаемый аппарат с черепахами на борту благополучно приводнился… аж в Индийском океане — “заданный” район приземления из-за отказа звездного датчика расширился до океана, но “пассажиры” остались живы и невредимы! К точке приводнения спускаемого аппарата устремились находившиеся в том районе американские корабли, но советский корабль опередил их и поднял спускаемый аппарат на свою палубу.
Многие пуски по этим программам были неудачными: ракеты-носители отклонялись от расчетной траектории, не запускались их последние блоки, космические аппараты не стартовали с околоземных орбит в сторону планет, пролетали мимо планет или разбивались об их поверхность… Количество неудачных пусков в сторону Венеры, Марса и Луны в те годы в 6—8 раз превышало количество удачных.
А с космическим аппаратом “Зонд-6” вообще произошел невероятный случай. ТАСС сообщил, что “Зонд-6” полностью выполнил намеченную программу (облетел Луну и сделал цветные снимки ее поверхности) и приземлился в заданном районе Советского Союза. Сообщить-то сообщил, а вот найти спускаемый аппарат (СА) никак не удавалось. Сначала нашли парашют, а затем, уже через несколько часов тщательных поисков, на значительном удалении от него, — сам спускаемый аппарат, зарывшийся в песок так, что на поверхности была видна только незначительная его часть. При обследовании аппарата выяснилось, что СА приземлился с неотстреленной, но сгоревшей остронаправленной антенной, которая должна была отстрелиться от СА перед входом в плотные слои атмосферы, а парашют отделился от СА на значительной высоте, задолго до приземления, тогда как должен отстреливаться на земле. К счастью, информация о полете и цветная фотопленка со снимками Луны, находившиеся в сильно разбившемся СА, оказались неповрежденными. Но самое удивительное было то, что СА приземлился на полигоне в полутора десятках километров (!!) от стартовой площадки, с которой он стартовал в сторону Луны несколько дней тому назад: неслыханная точность в мировой космонавтике! Солдат, первый обнаруживший зарывшийся в песок СА, получил десятидневный отпуск домой…
Прошли десятилетия, мне уже за семьдесят, но я до сих пор с гордостью вспоминаю восемь незабвенных лет работы на полигоне. “На пыльных тропинках далеких планет останутся наши следы…” Уверен, останутся. Ведь отпечатки пальцев моих рук и рук моих товарищей уже имеются на Луне, Венере и Марсе: они остались на космических аппаратах, которые готовились к пуску и лелеялись нашими руками и которые достигли поверхности этих планет. И до следов было недолго.
Тем временем моя судьба заходила на новую траекторию. Как-то жарким летним днем стоял я под козырьком МИККО на 31-й площадке — кажется, это был 1966 год. Из здания вышел чем-то озабоченный офицер особого отдела. Подошел, поздоровался и тоскливо сказал: “Никак не могу найти достойного офицера — кандидата на учебу в Военно-дипломатическую академию”. “А я не подойду?” — неожиданно для самого себя выдавил я. “Так ты не член партии”, — ответил особист. “Я стану им”, — упорствовал я. “Вот когда станешь, тогда и будем говорить”, — отрубил чекист.
Через некоторое время я подал заявление с просьбой принять меня кандидатом в члены КПСС, а через год стал членом партии. Но к тому времени этот особист перевелся в Киев…
…Весна 1968 года. В комнате расчета СОУД в МИККО после ночных испытаний очередного “Союза” я собирался домой. Зазвонил телефон. В трубке раздался голос моего коллеги по работе и хорошего друга, звонившего с “двойки”: “Пришла разнарядка”. “Какая разнарядка?” — не понял я. “В ВДА” — прозвучал ответ. Через час я был на “двойке” и в строевой части читал совершенно секретный документ, круто изменивший мою дальнейшую жизнь.
Написал рапорт с просьбой зачислить меня в кандидаты на учебу в эту академию. Начальник отдела после непродолжительной беседы и предупреждения о трудностях избранного мною пути его подписал. А вот начальник 1-го Испытательного Управления долго терзал меня вопросами: “Сколько рационализаторских предложений имеешь? Какие усовершенствования ввел в технологию испытаний? Какие есть правительственные награды? Почему так мало работаешь в 1-м Управлении? Зачем ты решил поступать именно в эту академию? И вообще, я тебя чуть ли не в первый раз вижу” — мы действительно почему-то очень редко пересекались по работе. Одним словом, я вышел из его кабинета, глубоко уверенный в том, что мой рапорт он не подпишет…
В мае 1969 года я был вызван в Москву для сдачи вступительных экзаменов. Прошел медицинскую комиссию, легко сдал зачет по физической подготовке, экзамены по русскому и немецкому языкам, затем последовали психологические тесты, собеседования, испытания на детекторе лжи…
На заключительном заседании приемной комиссии произошел любопытный случай. Председатель комиссии всем офицерам, прибывшим с полигона (а их было 11 человек), задавал один и тот же вопрос: “А за что министр обороны наградил именными часами сержанта такого-то (к сожалению, фамилию сержанта не помню)?”. Офицеры были с разных площадок, но никто не знал ответа на этот вопрос. Пришла и моя очередь (моя фамилия по алфавиту — одна из последних в списке). Вошел в комнату заседания приемной комиссии, представился. Мне был задан тот же вопрос. Отвечаю: “Во время заключительных операций по подготовке ракеты с космонавтом на борту к пуску этот сержант, находясь на своем рабочем месте на ферме обслуживания на значительной высоте, на слух определил, что один из бортовых преобразователей напряжения ракеты-носителя работал не штатно — сильно шумел, впоследствии выяснилось, что у него сломался подшипник. Удивительно, что прибор, контролировавший работу данного преобразователя, показывал, что величины напряжения и частоты находились в норме, но в полете этот преобразователь наверняка вышел бы из строя. На ферму обслуживания был поднят запасной преобразователь, и этот же сержант заменил вышедший из строя преобразователь на новый. Температура воздуха была ниже десяти градусов, был сильный, пронизывающий до костей ветер, пальцы сержанта прилипали к холодному металлу ракеты, оставляя на ней кусочки кожи, но задачу по замене преобразователя он выполнил блестяще. Космонавт Шаталов В.А., уже находившийся в космическом корабле, только после возвращения на землю узнал, какую роль сыграл в его судьбе этот сержант”.
Я был рекомендован приемной комиссией к поступлению в академию вместе с тремя коллегами по полигону. В Тюра-Там полетела телеграмма с текстом: “Кухонный гарнитур купил, высылаю контейнером”, означавшим, что я поступил.
Отдохнув недельку у родителей в Крымске, в конце мая я вернулся на полигон, где опять с головой включился в круглосуточную работу по испытаниям космических аппаратов. Загруженность была колоссальная, казалось, что испытательным программам не будет конца. В частности, в августе мы приступили к подготовке (последовательной) к пуску трех пилотируемых “Созов” (“Союз-6”, “Союз-7” и “Союз-8”), которые полетели в космос в октябре, когда на полигоне меня уже не было.
В конце июля пришел приказ о зачислении меня слушателем ВДА с указанием места и даты прибытия в Москву, а я продолжал работать, как будто в моей жизни ничего не изменилось. В двадцатых числах августа отправил жену и дочь в Крымск, а контейнер с вещами — в Москву.
Неотвратимо приближался день расставания с друзьями, испытательной работой, Тюра-Тамом. На прощание друзья подарили мне небольшой альбомчик объемом в 80 страниц “От космических кораблей — к орбитальным станциям”. Тогда в открытой печати мало писали о Байконуре, и эта книжечка — одна из первых, выпущенная в 1969 году издательством “Машиностроение” тиражом всего лишь семь тысяч экземпляров. Все в ней причесано, приглажено, о взрывах на стартах, о гибели Комарова, о других неудачах — ни слова…
В последних числах августа поезд Ташкент — Москва стремительно уносил меня от города моей молодости и приближал к столице нашей Родины — Москве. Меня ждала трудная учеба в ВДА, изучение иностранных языков, работа в службе информации Главного разведывательного управления ГШ ВС СССР (почти 8 лет), аппарате Военного атташе в Нидерландах (более четырех лет), Разведывательном центре в Кабуле (более двух лет), краткосрочные командировки в бывшие ГДР (Германская Демократическая Республика) и МНР (Монгольская Народная Республика) и многое другое, совершенно не связанное с освоением космоса. Но это уже совсем другая история, а в истории про Байконур пора поставить точку.
Но один эпизод из моей жизни, совершенно не связанный с космосом, никак не дает мне покоя до сих пор. Наверное, о нем надо рассказать, чтобы успокоиться.
…Под вечер жаркого июньского дня 1987 года в международном аэропорту “Шереметьево” приземлился военно-транспортный самолет из Кабула. Отрулил на самую дальнюю от аэровокзала стоянку и замер в полном одиночестве. На поданный через некоторое время трап из салона самолета начали выходить те, кто, выполнив свой интернациональный долг, вернулся на Родину: офицеры, служащие СА, специалисты. Мы, люди из разных ведомств, работавшие в разных точках Афганистана, до этого рейса ни разу не видевшие друг друга, не разговаривая, молча садились в подъехавший к трапу автобус. Подъехали к зданию аэровокзала, прошли пограничный контроль. Ни официально встречающих лиц, ни цветов, ни духового оркестра — одна из странностей необъявленной войны в Афганистане…
И вот я на привокзальной площади. Живой, здоровый, свободный, хочу — иду направо, хочу — налево, а можно и прямо, ничто не ограничивало мою свободу, ничто не угрожало. Но какое-то щемящее чувство мешало полностью отдаться этой радости. Прислушался к себе, понял причину: в этом радостно-бушующем море прилетающих-встречающих-отлетающих я был совершенно один, поделиться своей радостью было не с кем.
Сел в такси, назвал адрес. Из-за дорожных работ такси остановилось в сотне метров от моего дома, и к своему подъезду я пошел пешком с чемоданчиком в руках. Во дворе нашего дома мальчишки играли в футбол. В воротах (две воткнутые в землю палки) спиной ко мне стоял мой сын Ромка. Я сразу узнал его. А нападающие стремительно гнали мяч к его воротам, в мою сторону, но вот они заметили странного незнакомца с чемоданчиком в руках, скорость начала падать, мяч бесконтрольно покатился куда-то в сторону. Недоумевая, что случилось, Ромка оглянулся назад — туда, куда смотрели нападающие. И — крик на всю Вселенную: “П-а-а-а-ап-ка-а-а-а!”. Через секунду он висел у меня на шее. Мальчишки стояли и молча смотрели на нас. Кто-то из них обронил: “Ромкин папка вернулся из Афгана”…
Очень не хочется иметь таких встреч в будущем. Лучше — без крика, мирно и обыкновенно: вернулся сын из школы, начал делать уроки; пришел отец с работы, хлопнул сына по плечу, спросил: “Как дела в школе?” — “Две четверки и одна тройка”. — “Тройку надо исправить”. — “Исправлю”.
И никаких войн и душераздирающих встреч. Лучше — мирная работа, в том числе и на космос.
Вот теперь окончательная точка.