Опубликовано в журнале Знамя, номер 7, 2011
Об авторе
| Татьяна Владимировна Воеводина родилась в Коломне в семье инженеров. Закончила: МГПИИЯ им. М. Тореза по специальности “переводчик” и МГЮА со специализацией по гражданскому праву. Работала в Минвнешторге СССР представителем итальянской компании в Москве. С 1998 года — президент торговой компании “Белый кот”. Владеет агробизнесом в Сальском Ростовской области. Замужем, двое детей, живет в поселке Салтыковка Московской области.
Татьяна Воеводина
Капитализм, который у нас получился
Дефектная ведомость
С тех пор как в России завелся бизнес, а тому уж ни много ни мало — четверть века — целое трудовое поколение, — с тех самых пор просвещенная публика недовольна его моральным уровнем. Бизнес, рынок, здоровая конкуренция — это, конечно, хорошо, но, господа! Бизнес должен быть нравственным, цивилизованным, а у нас он — увы! — безнравственный, не такой, как грезилось в кафедрально-кухонных мечтаниях.
Предпринимателей у нас не любят. Впрочем, надо сказать, не только у нас. Не надо воображать себя национально исключительными, хотя бы и по этой части. Предпринимателей и вообще людей выше среднего достатка не любят везде. Особенно тех, которые разбогатели недавно. Французы, например, еще так-сяк прощают историческое, наследственное богатство (по принципу “сын за отца не отвечает”), но недавние, сегодняшние, тепленькие денежки не простят ни за что на свете. Итальянцы, узнав, что кто-то разбогател, в первую очередь задаются вопросом: “А где он это украл?”. Надо видеть, с какой специфической интонацией и ужимочкой произносит средний итальянец: “Un arrichito!” — разбогатевший.
Есть только одна страна в мире, где с детским восторгом выслушиваются success stories — истории о том, как кто-то сделал деньги с нуля. Эта страна, как легко догадаться, Соединенные Штаты Америки. Сравните ауру (наукообразно выражаясь, “коннотации”) слов self-made man и nouveau rich. Английский селф-мейд мен — это прекрасно, уважаемо, достойно восхищенного подражания. А французский нувориш — это… ну, сами знаете, что это такое. А ведь по существу эти слова значат одно и то же: человек, самостоятельно и недавно заработавший свои деньги.
Моральные претензии к предпринимательскому классу перечисляем, не особо задумываясь — все это известно каждому из практики, из книг, из телевизора и вообще носится в воздухе. Предприниматели “кидают” друг друга и вообще всех подряд — это их основное профессиональное занятие. Захватывают чужие бизнесы. Не платят налогов — из чего социалку развивать будем? Не развивают промышленность, а все только купи-продай. Обманывают покупателей, впаривая некачественные товары и услуги. Трудящихся за людей не считают. Дают взятки чиновникам. Не занимаются благотворительностью. Выбрасывают деньги на пьянки с девочками, а нет бы отдать старушкам. Имеют низкий культурный уровень, темны и невежественны. И вообще все они — бывшие бандюки.
Ежели кто думает, что я примусь этот список опровергать, то он не прав. Не примусь. Потому что все перечисленное — истинная правда. Такие именно они и есть, российские нувориши. Почему нувориши? А просто. Бизнес-то у нас молодой, все миллионеры-миллиардеры — в первом поколении. Не каждый предприниматель выполняет все пункты народных претензий разом, выполняй он все разом — вышло бы чересчур картинно. Опереточный злодей бы получился, а не скромный отечественный бизнесмен. Вот я, к примеру, никого не кидала, а налоги “оптимизировала”. Пыталась сыграть роль отечественного производителя, но взятки давала. Денег не выбрасывала, но и благотворительностью особенно не занимаюсь… Конечно, многое зависит и от отрасли: водочный торговец — это одно дело, а IT-бизнесмен — другое, разные это персонажи. Но только вот не следует надеяться, что в будущем, в том неопределенно-светлом будущем, в которое мы иногда по привычке верим, возобладают айтишные интеллектуалы. Все это — наноманиловщина, ничуть не меньшая, чем представления нашего детства о том, что в ближайшее время мы все улетим на Луну и работать будем на межпланетных станциях. Большая часть деятельности есть и будет проста и даже брутальна: строительство, простое производство (отнюдь не нано), сельское хозяйство и переработка сельхозсырья. Плюс торговля всем подряд. Соответственно и предприниматели будут — простые ребята. Других предпринимателей у Господа Бога для нас нет. Так что нашему народу удивительно не везет: климат — холодный, история — повышенно трагическая, теперь вот новая напасть — аморальный бизнес. И откуда только эта напасть прилетела и почему именно на наши головы?
Из кого же сформировалась наша предпринимательская прослойка? Не требуется особого умственного напряжения, чтобы ответить на этот вопрос. Из нас с вами она и сформировалась. Иностранцы в нашем бизнесе — скорее редкость, хотя мы и ждем их уж третий десяток лет — со времени выхода закона о совместных предприятиях. Но наш Штольц все не едет, и, знаете, я его понимаю. В любом случае иностранное участие — дело немассовое и касается только очень крупного бизнеса. В мелко-среднем бизнесе у нас орудуют строго национальные кадры. Так что уродства организовали наши любезные соотечественники. Всем миром. Соборно организовали.
Помните, на рубеже 80—90-х, еще в эпоху кооперативов, бытовало выражение “уйти в бизнес”? В бизнес уходили инженеры, ученые, учителя, труженики бесчисленных НИИ и “почтовых ящиков”, госслужащие тоже уходили. Это сегодня госслужба — сама по себе бизнес, тогда-то все было патриархально-скромненько. Вот они-то и сформировали современное “третье сословие”. И продолжают формировать, потому что в него вливаются новые пришельцы: врачи, инженеры, учителя, военные. Лица без профессий. “Юноши, обдумывающие житье” и пришедшие к выводу, что “так жить нельзя”. Все они пытаются “замутить бизнес”, как теперь принято выражаться, и удержаться в нем. Не буду рассуждать о дальнем и абстрактном. Вот пример ближнего и хорошо известного. Наша семья участвует в нескольких бизнесах. Какие-то нам принадлежат полностью, какие-то наполовину, но все они созданы с нуля и непосредственно нами — это типичный средний бизнес. Кто мы? Инженер-физик, военный строитель, учительница и инженер-экономист химического производства. И это самое рядовое и типичное положение.
Вырисовывается пренеприятная история. Гадкие они, которые “кидают”, впаривают фуфло, коррумпируют чиновников — на самом деле это мы. Ровно те же самые мы, которые вместе учились в школе, жили по соседству, ездили в пионерлагерь, участвовали в олимпиаде по физике. Кстати сказать, точно такие же мы — это ненавистные всем чиновники. Взяточники, распильщики бюджетов, гонители и утеснители, продавшие и разворовавшие Отчизну. Говорить о моральном облике, как выражались в оны дни, предпринимательского сообщества — это говорить о моральном уровне всего общества. Бизнес, а равно политика, госуправление и все остальное, у нас ровно таковы, какова господствующая общественная мораль. Не выше, не ниже. Мысль неприятная. Но, к сожалению, это так. Все, что делает человек, — это эманация его духа и производное его морали. Есть даже такая мысль, что именно конкуренция моральных норм является базой эволюции человеческих сообществ. Побеждают те, у кого мораль выше. Такая конкуренция играет ту же роль, какую естественный отбор — в природном царстве. Эта мысль высказана австрийским экономистом и философом Ф. Хайеком в книге “Преступная самонадеянность”. В начале 90-х Хайек вошел в интеллектуальную моду вместе с неолиберализмом, которого он придерживался, вместе с либерализмом из моды и вышел. Но и немодные мысли могут быть полезными и ценными.
Мы, давно и надолго ушибленные школярским истматом, привычно думаем обратное. Вот-де жизнь такая — ну и мы такие: лживые, ленивые, жуликоватые. А была бы жизнь другая — вот бы тогда… Было бы у нас правовое государство: нормальные законы, цивилизованные порядки, помощь малому бизнесу со стороны государства — тогда и люди, естественно, вели бы себя по-другому. А так — от нас ничего не зависит. Истмат изумительно наложился на нашу родную обломовщину и привычку “всякое несчастье вешать, как кафтан, на чужой гвоздь”, как верно заметил великий автор “Обломова”.
На самом деле и бизнес, и жизнь во всех ее аспектах — ровно таковы, какова общественная мораль. Хотелось бы, конечно, чтобы добрые, но невезучие мы были такими, каковы мы есть: врали бы, ленились, опаздывали, тянули по мелочи что плохо лежит; а вот они были бы всегда безукоризненны, корректны и профессиональны, словно герои брошюры “Английский для делового общения”. Хотелось бы, но, к сожалению, так не бывает. И нужно собраться с духом и признать этот факт как обстоятельство непреодолимой силы.
Поэтому говорить об уродствах бизнеса — это говорить об уродствах всего общества. Нужно ли это? Считаю — очень нужно. Потому что нет ничего полезнее прямого взгляда на вещи (тоже прекрасное выражение из “Обломова”) и на себя. Любое усовершенствование начинается с признания несовершенства. С составления дефектной ведомости.
Бандитский стиль
Есть ли какая-то специфика в морали бизнесменов? Или вообще в них самих? Специфика есть. Очевидно, что к тем или иным профессиям притягивается определенный тип людей. Поэтому бухгалтеры не похожи на актеров, а врачи на таксистов. Это очевидный и повсеместно наблюдаемый факт. Но основные, базовые поведенческие реакции у всего народа — едины. На то он и единый народ. Вполне вероятно, что, наряду с общностью языка, территории и бытового уклада, эти самые реакции и представляют собой “народообразующий фактор”. К счастью или к сожалению — это уж как посмотреть.
Бизнесмены — это наиболее витальная, активная часть общества. Люди с пониженным уровнем тревожности: “как бы чего не вышло” — не их вопрос, и повышенным — рисковости. При этом люди творческие — придумщики, сочинители. Кто-то сочиняет на бумаге, а кто-то — в жизни.
Наш бизнес имеет блатной привкус. В бизнес в числе первых двинулись бандиты. Ну, бандиты — не бандиты, а люди с уголовным прошлым, тертые, посидевшие. Это верно. И это понятно и естественно. Дело было новое, а ко всякому новому делу немедленно липнут сомнительные персонажи. Потом, им было нечего терять: у них не было приличной работы, накопленной инерции, они — люди быстрых решений и прямого действия. Такие же плыли когда-то через Атлантику во вновь открытую Америку: в Европе им было нечего ловить, а их нередко ловили. Статуя Свободы приветствовала зачастую просто беглых уголовников…
Бизнес 90-х по своему стилю был уголовным: вспомните малиновые пиджаки, цепуры на шее, бритые затылки… У нас в поселке несколько шикарных домов принадлежат бизнесменам того, первого призыва. В основном, да что там в основном, просто на 100% это был водочный бизнес. Потом с этим стало труднее, некоторые отпали, сильные укрепились.
В один из таких домов была я вхожа лет 8—10 назад. Жил там симпатичный парень с уголовным прошлым, сделавший деньги на водке. Я бывала в его вместительном доме на 900, как говорится, “квадратов”, вокруг — 45 соток территории распроданного под коттеджи бывшего пионерлагеря. Хорошая семья, гостеприимный хозяин, любивший компьютеры и “умственные” разговоры. Потом он как-то не адаптировался к новым условиям, проморгал какие-то изменения на водочном рынке и оказался вне игры. Пытался что-то затевать в области общепита, дело не пошло, дом пришлось продать, перебравшись подальше от Москвы в жилище поскромнее. Я утратила его из виду, а в его роскошном доме периода первоначального накопления капитала живет, как выражаются в округе, “прокурорша”. Такая вот произошла у нас в поселке смена элит. Впрочем, произошла она не только в нашем поселке…
Бандитская составляющая бизнеса — это заметная, импозантная, всесторонне обсосанная литературой и кинематографом сторона дела. Но при этом сторона не слишком существенная. Это естественный этап становления, вроде детской болезни. По-другому быть не может. Первыми идут те, кому нечего терять. Кто привык к риску, борьбе без правил, кто мало укоренен в жизни. Любопытно, что в эпоху кооперативов первыми вступили в игру те, кто не сделал карьеры в советской жизни, а кто сделал — тем было жалко ее потерять. Это я не о бандитах, а о приличных людях — учителях, инженерах, научных сотрудниках. Бандиты — это предельный случай социальной неуспешности. Поэтому неудивительно, что первыми двинулись они.
Конечно, лучше бы, чтоб были не бандиты, а улыбчивые менеджеры с дипломом МВА и fluent English. Вы его подвели, а он не “Ты, козел…”, а “Я крайне разочарован нашим сотрудничеством”. Но период первоначального накопления капитала притягивает иных персонажей. При этом бандюки все-таки имеют в своей среде благодетельную конкуренцию. У них есть система сдержек и противовесов, хотя бы в виде аналогичных бандитов. В наших хозяйствах (бывших совхозах) в Ростовской области мы их видели и даже взаимодействовали с ними, правда, по касательной. Представьте, они куда меньшие беспредельщики, чем госчиновники. Выстроенная за последнее десятилетие “вертикаль власти” — гораздо более страшное образование. И гораздо менее конструктивное. Многие бандюки и полубандюки хотя бы пытались заниматься чем-то конструктивным: сельским хозяйством, скупкой сельхозсырья. А вот чиновники только торгуют разрешениями и постановлениями. Но я ни в коем случае не склонна противопоставлять одних другим. Напротив: хочу подчеркнуть общее. Общее — это атмосфера и стиль. Стиль — это вообще важнейшее дело, и дело не внешнее, а глубоко внутреннее. В промежутке между мировыми войнами общий стиль жизни был военный, теперь — бандитский.
Бандитский стиль — это собирать где не сеяли; не создать, а отнять чужое. Не созидательный, прямо сказать, стиль. Ожидать в нем какой-то там модернизации, мягко говоря, не вполне реалистично. Да никто, по-моему, всерьез и не ожидает.
Этот бандитский дух, дух отъема, а не созидания, породил и нашу приватизацию. Наша приватизация государственной собственности вдохновлялась духом разграбления и мародерства, а не надеждой создать эффективного собственника. В этого самого собственника вряд ли кто-нибудь верил: человек, не управлявший даже ларьком, сможет ли эффективно руководить промышленным предприятием? Просто растаскивали кто до чего мог дотянуться.
Результаты такой приватизации оказались многообразными. Физические результаты — развал промышленности и сельского хозяйства. Менее заметный, но более труднопреодолимый результат — потеря народом индустриальных навыков и деиндустриализация сознания. Но и этим дело не исчерпывается. Есть еще результат — падение народного правосознания, и без того невысокого.
Одной из несущих конструкций народного правосознания, возможно, даже главной, в цивилизованном государстве является уважение к собственности. Частной, государственной — любой. “Не тронь чужое!” — этому учили всех и сызмальства. Учить-то учили, но не везде научили. У нас с этим всегда было неблагополучно, “римского сознания собственности” (выражение Н. Бердяева) не было, но что-то все-таки было: мое, твое, казенное — различались. И вдруг оказывается, что казенное — почему-то чье-то. Почему? Потому что ближе стоял. А я где был? Это был культурный шок и полная потеря ориентиров, которые не найдены до сих пор. Ощущение гигантской несправедливости произошедшей дележки как бы освободило массы народа от необходимости уважать собственность, как когда-то падение монархии освободило солдат от присяги, данной царю, и они мгновенно превратились в дезертиров.
Даже если человек не особо думал обо всем происшедшем — мы люди маленькие, что нам до олигархов, — он все равно подвергся этому культурному шоку. Ориентиры смещены. Барьер перед всеобщим “потоком и разграблением” невысок. Поэтому, когда вы упрекаете бизнесменов за не слишком трепетное отношение к чужой собственности, вспомните, что выдающийся, всеобъемлющий пример полного отрицания права собственности продемонстрировало само государство. Пример настолько всеобъемлющий, что об этом как-то не принято говорить в приличном обществе: ну, было и было, забудьте.
Дело даже не в том, что что-то развалилось, что промышленность погибала отраслями, гораздо важнее — духовные разрушения. Заводы можно разбомбить и отстроить заново. Дух “строится” гораздо труднее и дольше. Сегодня вообще в целом господствует дух не созидания, а присвоения. Бизнесмены, бывает, отнимают друг у друга бизнесы. Плохо, конечно. Но, когда об этом говорят, как-то остается в тени, что в любом рейдерском захвате необходимый элемент — это подкупленный судья. Иначе — не выйдет.
У нас в районе, непосредственно примыкающем к Москве, земля дорогая. И на этой земле строит свой бизнес районное начальство. Бизнес незатейлив: землеотвод под коттеджи. Под них уже продали три пионерских лагеря (это только из тех, что я знаю) и спортивную школу с прилегающей территорией. Я не буду возмущаться чиновниками-бизнесменами, не буду печалиться об исчезновении лагерей, о неизбежной вырубке деревьев — тоже не буду, все это важные, но другие темы. Из всех безобразий видится мне самым разрушительным такое: дух нашего капитализма — извлечь выгоду из того, что уже есть, а не создать новое. К сожалению, этот дух не рожден капитализмом, приватизацией и всем, что ей сопутствовало. Дело обстоит обратным образом. Этот дух и породил приватизацию. Нетрудовой, мародерский дух.
У меня есть приятельница, жившая при советской власти в арбатской коммуналке. Когда-то ее бабушка вселилась в буржуйскую квартиру, завладев собственностью прежних жильцов. Сама бабушка, понятно, ничего ни у кого не отбирала: комнату ей дали. Внучка рассчитывала овладеть всей квартирой, и дело вроде к тому шло. Но не дошло. На новом витке исторической спирали новые хозяева жизни выгнали из квартиры внучку: дом им потребовался под реконструкцию. Выгнали, слава Богу, не на улицу, но как же она возмущалась: “Мы — коренные москвичи…” — ну, знаете, что говорится в подобных случаях. Мне же кажется, что это по закону бумеранга вернулась та давняя экспроприация. И не впервые. “В России вся собственность выросла из “выпросил” или “подарили”, или кого-то “обобрал”. Труда собственности очень мало. И от этого она не крепка и не уважается”, — писал Василий Розанов еще до всех ужасов революционных экспроприаций.
Всероссийское кидалово
Там и тут слышно: товары поддельные, сертификаты купленные, бизнесмены нас мало что обирают — еще и травят. По телевизору — целые циклы передач о том, как дурят нашего брата…
Обмана на рынке очень много. Обманывать сегодня не стыдно. Это почти норма. Вся деловая жизнь проникнута духом взаимного кидалова. Ежели кидалово не слишком велико — оно даже и дурным делом-то не считается. Разного рода “липа” — дело настолько рядовое, что никто иного и не ждет. И дело это поистине всенародное — отнюдь не ограничивается предпринимательским сообществом. Просто, как учит наука маркетинга, у каждого товара — своя целевая группа. Бизнесмен покупает сертификат и продает по нему липовый товар. А наемный работник покупает диплом и продает свою неквалифицированную рабочую силу по цене квалифицированной. При советской власти это называлось “идейно-политическим единством советского народа”. Сейчас названия нет, а единство есть. И такая мелочовка, как покупка водительского удостоверения, гораздо общественно опаснее, чем покупка диплома какого-нибудь менеджера по международным отношениям или справки о состоянии здоровья. В сущности, в деле кидалова определить, кто злодей, а кто жертва, иной раз не так просто: оба хороши. Оно и понятно: на той и другой стороне — один и тот же народ.
Вот несчастные, обобранные, плачущие на камеру обманутые дольщики, ставшие уже почти социальной группой. Им негде жить, а зима уже катит в глаза, они отдали сбережения всей жизни злодеям, которые сбежали с их деньгами, недостроив дом. Конечно, это ужасно. Но если глубоко вникнуть в дело, то вырисовывается не вполне однозначная картина. Жертвы вступили со злодеем-застройщиком в договор соинвестирования, став не клиентами его, а компаньонами. Зачем придумана такая схема? Элементарно: чтобы граждане потом не платили налога с продажи квартиры, если будут ее продавать. А продавать собираются очень многие. Будь их сделки оформлены как, положим, продажа с отсрочкой поставки — пришлось бы гражданам платить налог. Но зато и уровень правовой защиты у них был бы выше: сделка подпадала бы под закон о защите прав потребителей. А так — что ж, компаньоны не сумели вовремя сделать то, что намечали, бывает… Но граждане возмущаются, митингуют и требуют помощи от государства, которое вообще-то планировали кинуть, вступив с компанией-застройщиком в притворную сделку ради неуплаты налога.
Безусловно, бизнесмен имеет больше возможностей кинуть простого потребителя, чем наоборот. А государство в лице своих чиновников имеет еще больше возможностей, чем все бизнесмены и потребители вместе взятые. И возможностями своими широко пользуется.
На этом фоне опоздание на какие-то там несчастные месяцы — это вообще пустяки, о которых и говорить-то неприлично. Мой сын-строитель по первости очень переживал, когда оказывалось, что они не успевают построить дом в срок. Потом с изумлением заметил, что никто на него особо не обижается и сатисфакции не требует. Сроки у нас вообще вещь не важная, какая-то ритуальная, всерьез в них никто не верит — нешто мы немцы? Что-то сделанное в срок вызывает почтительное изумление. А если еще и качество приличное — то тут вообще что-то подозрительное.
С качеством, и не только продукции, у нас давняя, застарелая беда. Старшее поколение вошло в жизнь под аккомпанемент разговоров о качестве и эффективности. Была даже пятилетка качества, то есть советское руководство проблему ощущало. Про это сочинена куча анекдотов. При этом все ищут каких-то внешних причин столь прискорбного положения. А проблему качества нельзя решить внешне — с помощью мероприятий, кампаний, организации уполномоченного органа, введения новой формы сертификата… Она и не была никогда решена. Качество работы человека коренится в его духовной глубине. Дело здесь не только в технических навыках, здесь первична некая нравственная ценность качественного труда. Есть она — приобретутся и технические навыки. Капиталистическое двадцатилетие не повысило качества труда даже в тех отраслях, которые на виду, вроде торговли или жилищного строительства, и тут нет ничего удивительного. Удивительным было бы обратное.
Советская интеллигенция мыслила совершенно в стиле советских руководителей: проблема качества виделась ей тоже чисто внешней. Советские интеллигенты грезили в вольнодумных мечтах: вот был бы капитализм, конкуренция, умеренная безработица, не было бы нашей советской уравниловки — тогда было бы и качество. Сегодня есть и капитализм, и безработица, и собственников навалом, и конкуренция какая-никакая, а качества как не было, так и нет. Даже в строительстве, которое “наше все”, — и там нет. Недавно знакомая купила жутко дорогую квартиру в центре Москвы. Так вот дом, свежепостроенный, в котором еще не все квартиры проданы, уже начал облупляться. Сын-строитель говорит: штукатурку неправильную сделали. “И это элитка!” — негодовала я. Но недавно я увидела с близкого расстояния рядовой новый дом и поняла, что там была в самом деле “элитка”. В рядовой — проданной — квартире — ни одной прямой линии. Криво все. Очевидно, что после спрямления стен площадь “однушки” уменьшится на несколько метров. Метров, оплаченных покупателем. Не стыдно? Нет. Стыдно сегодня одно: не иметь денег. А застройщик их, вероятно, имеет.
Чаадаев, как известно, считал, что Россия должна служить другим народам каким-то важным поучением. Не знаю уж как другим, но самим, во всяком случае, точно следует поучиться у своей истории построения капитализма.
Поучение, которое можно и нужно извлечь, такое. Капитализм сам по себе ничего не решает. Решает человек. Дисциплинированная личность с упругой волей. Эта воля может быть у мириад отдельных маленьких человеков или, как это было у нас в эпоху высших достижений Советского Союза, одна централизованная воля на всех. Результат будет и так и так. Что лучше? По мне лучше — маленький движок у каждого, да где ж взять?
В Советском Союзе были приняты многообразные меры против воровства: наличный и безналичный оборот денег, невозможность нецелевого использования средств. Я вовсе не утверждаю, что все это было прекрасно, — я только о том, что советские начальники более-менее понимали, с каким человеческим материалом они имеют дело. Энергичная личность с упругой волей — это и в масштабе человечества редкостный тип. “Водится” он, по-видимому, только в самых развитых странах “старого” капитализма. Именно эти страны и были рассадником качества труда, технического прогресса и деловой этики. Потому что нет отдельного от трудовой этики технического прогресса, они существуют только вместе. Экспортированная технология всегда приобретает нашенский акцент — и в этом нет ничего удивительного.
У нас эти буржуазные добродетели не кажутся пленительными и достойными подражания. Из русских писателей, пожалуй, только Гончаров говорил, что должно у нас в России явиться много Штольцев под русскими именами. Нам Штольц скучен своей узкой, серой добродетелью: считал каждый потраченный рубль и каждый потраченный час — фи, как скучно. То ли дело Достоевский в “Игроке” прошелся насчет немецкого “фатера”, вся вина которого в том только и состоит, что он добродетельно копит пфенниги, учит детей воздержанной, честной и скромной жизни, и вот — внуки “фатера” становятся капиталистами. Игроку, понятно, этот образ отвратителен, но он не симпатичен и нам, неигрокам.
Я была в том казино, где играл Достоевский. Ради экзотики поставила и тут же проиграла десять евро. Там повсюду висят портреты Достоевского как местной исторической достопримечательности. Лучше б, право слово, портрет “фатера” повесили — для укора. Впрочем, им это не требуется: город Висбаден ухожен, респектабелен и вычищен, как собственный двор того “фатера”: так что дело его живет.
А капитализм, который у нас получился, похож на нас: расхлябанный, безответственный, вороватый и лживый. После этого капитализма, можно надеяться, мы перестанем наконец верить в фокусническое решение всех вопросов. Русская интеллигенция, по наблюдению Николая Бердяева, любит простые решения и карманные катехизисы: чтобы решить все вопросы, нужно свергнуть самодержавие или удушить гидру тоталитаризма.
Но этого совершенно недостаточно. В этом — главное поучение нашего капитализма.