Опубликовано в журнале Знамя, номер 5, 2011
Об авторе
| Сергей Вадимович Цирель родился в 1958 году в Ленинграде, по образованию горный инженер-физик и математик-механик, доктор технических наук (1998). Работал в Ленинградском горном институте и Институте маркшейдерского дела и геомеханики, а также в Институте горного дела в Москве и на производственном объединении “Экибастузуголь” в Казахстане. В настоящее время — главный научный сотрудник Санкт-Петербургского горного института. Всю жизнь занимаясь взрывами, составами взрывчатых веществ, разрушением горных пород, горными ударами в шахтах и сейсмическими рисками, параллельно интересовался гуманитарными и общественными науками, начал публиковать свои работы в 2002 году. К настоящему времени имеет около пятидесяти публикаций по экономике, социологии, истории и демографии и клиодинамике (математическим методам в истории). Впервые статистически обосновал значимость влияния кондратьевских циклов на процесс роста мирового ВВП. С 2009 года в качестве профессора Петербургского филиала Высшей школы экономики рассказывает студентам о возможностях и ограничениях математических подходов в истории. В “Знамени” публикуется впервые.
Сергей Цирель
Великая Отечественная война спасла Советский Союз?
Для ответа прежде всего построим грубую характеристику состояния сталинской России перед началом войны — до того момента, когда выдвинутая версия из разряда исторических реконструкций переходит в разряд альтернативной истории. Сильные стороны предвоенного Советского Союза общеизвестны, но тем не менее перечислим их еще раз, хотя бы для того, чтобы лучше понять, насколько неожиданной для граждан СССР (и, по-видимому, для самого Сталина в том числе) стала катастрофа лета 1941 года. В число сильных сторон предвоенного СССР прежде всего входили:
— успех индустриализации и построения мощной военной промышленности, сумевшей обеспечить армию вооружениями и боеприпасами (хотя и не без помощи ленд-лиза) в течение всей войны;
— простая и достаточно логичная идеология, считавшаяся передовой, прогрессивной, правильной и т.д. не только в СССР, но и среди левых интеллигентов всего мира;
— хорошо организованная пропаганда и полное отсутствие возможности распространения других взглядов (небольшое исключение — православная церковь, большей частью также присягнувшая на верность правящему режиму);
— практически полное отсутствие у людей представлений о других формах организации общества, за исключением воспоминаний о дореволюционной России, проигравшей войну и развалившейся, а посему признанной неуспешной;
— фанатично преданная партии и лично Сталину городская молодежь;
— поддержка всех “прогрессивных” сил в мире (несколько поколебленная после заключения пакта Риббентропа—Молотова, но восстановившаяся после 22 июня);
— могучий репрессивный аппарат с развитой системой слежки за любым самым мелким проявлением фрондерства и достаточно эффективная система эксплуатации несчастных, попавших в жернова репрессий;
— полное отсутствие контрэлит и мало-мальски организованного сопротивления режиму (за исключением Чечни и самых укромных уголков Средней Азии);
— хорошо организованная мобилизационная система, способная быстро перевести народное хозяйство на военные рельсы и насильственно мобилизовать всех уклоняющихся.
Как мне представляется, этот во многом перекрывающийся список полностью описывает сильные стороны Советского Союза. Также полагаю, что с этим списком согласятся как сторонники, так и большинство противников Сталина.
Посмотрим теперь на Советский Союз с другой стороны.
1939 год. Сверхмилитаризованная, хорошо вооруженная Советская Россия. Все газеты и журналы, радиопередачи, речи политических вождей и пропагандистов посвящены войне. В армии не меньше танков и самолетов, чем во всех остальных странах Европы, взятых вместе. Дети, начиная с ясельного возраста, воспитываются в ненависти к врагам Родины. Около границ построены прочные преграды, редкая птица вылетит за пределы госграницы СССР или залетит к нам из соседней страны. Все вкалывают с зари и до зари, и в основном на нужды обороны. Прогулы, опоздания и брак в работе караются тюремными заключениями. Военные (пока их не посадили и не расстреляли) окружены почетом и подлинным уважением, их жалованья и льготы в разы превосходят зарплаты самых высококвалифицированных штатских людей.
И что же? Победа над крохотной Финляндией, которую этому колоссу полагалось бы раздавить как червяка, дается громадными усилиями и многочисленными жертвами. Хорошо вооруженные и идейно подкованные дивизии Красной Армии попадают в окружение финских полков и даже батальонов. Колючая проволока и пулеметы линии Маннергейма оказываются на месяцы непреодолимой преградой для танков и дальнобойных орудий Красной Армии.
Проходит два года еще более мощной и упорной милитаризации страны. И после них июнь-июль 1941 года показывают, чего стоит эта армия в столкновении с настоящим врагом, пусть даже существенно уступающим нам по численности танков и самолетов. Особый позор — это украинский фронт, где советская сторона имела многократное качественное и количественное превосходство практически по всем показателям и не сумела даже оказать достойного сопротивления.
За первый год войны, по разным оценкам, от двух до четырех миллионов воинов Красной Армии сдалось в плен, несмотря на самые жестокие требования сопротивления до последней капли крови в любой ситуации, которыми пестрили уставы и приказы командиров. Сами командиры либо вели свои части в лобовые атаки и превращали в мишень для врага, либо, наоборот, бросали своих подчиненных, бежали в тыл, сдавались в плен, спарывая знаки отличия. В хорошо организованной и высокоидейной армии миллионы рядовых были брошены на произвол судьбы или просто потеряны уважаемыми и высокооплачиваемыми командирами.
Разумеется, военные теоретики и защитники сталинского режима сумели объяснить причины позорного разгрома. Мы прочитали тысячи страниц про всепобеждающий блицкриг, про наступательные и оборонительные армии, про огромный военный опыт немецких новобранцев, про “золотое сечение танковой дивизии” (в дивизии на один танковый полк приходится два моторизованных полка и один артиллерийский), про нехватку автомобилей, тягачей, бензина и дизельного топлива, недостаточное знакомство с новой техникой и т.д. и т.п.1 Однако после потери всей западной части страны во времена обороны Сталинграда и Курской битвы проблемы Советской Армии и всего СССР были никак не меньше, но тем не менее армия могла не только противостоять натиску оккупантов, но и одерживать замечательные победы.
Тезис, наиболее заслуживающий внимания и чаще всего повторяемый в книгах российских и западных авторов, — это достоинства блицкрига, поэтому про него стоит сказать несколько слов. Идеи быстрых локальных танковых прорывов в сочетании с массированным применением авиации (по скоплениям войск, штабам или промышленным центрам) появились еще в конце Первой мировой войны, активно обсуждались и развивались в межвоенные годы и не были новостью для французских, советских и прочих военачальников2. Причем им были известны не только достоинства, но и недостатки подобной стратегии (растянутые слабые фланги, отрыв моторизованных частей не только от тылов и источников снабжения, но и от более тихоходных частей, проблемы логистики и т.д.). Но для того чтобы использовать эти знания на практике, в первую очередь нужны были стойкие и мужественные солдаты, ведомые решительными и грамотными командирами, а не армия, едва сумевшая справиться с крохотной Финляндией. Поэтому оставим военным теоретикам вести их военно-теоретические споры, а любителям военной техники обсуждать ТТХ тех или иных вооружений. Поэтому, будь выучка и вооружение немецкой армии несколько лучше или несколько хуже, будь достоинства блицкрига больше или меньше, существовали или нет эффективные методы борьбы с ним — серьезного влияния на ход летней кампании 41-го года это не оказало бы.
Сражаются люди и, если в их руках не палицы против реактивных самолетов, то побеждает та сторона, чей дух сильнее. Если солдаты не хотят воевать, а командиры не могут, не умеют, боятся командовать, то автоматы и пулеметы не спасут от сабель, луков и стрел. Никакие тонкости стратегии, тактики, оперативного искусства не спасут тех, кто не видит резонов рисковать своей жизнью ради такой отчизны.
Пацифистская, внутренне расколотая Франция не смогла оказать достойного сопротивления Гитлеру при примерно равном соотношении сил. Но монолитный и милитаризованный до предела Советский Союз при заметном перевесе сил в первые месяцы войны сумел оказать только такое же или еще более слабое сопротивление. Скорость наступления гитлеровской армии летом 1941 года, по разным оценкам, была такой же или даже более высокой, чем во Франции в 1940 году, несмотря на весь тот внушительный список сильных сторон сталинского режима, который я приводил в начале статьи.
На М. Солонина (см. книгу М.А.Солонина “22 июня, или Когда началась Великая Отечественная война?”, издававшуюся в 2005 и 2007 годах, а также другие более поздние книги, детализирующие его позицию), который впервые это громко сказал вслух, были вылиты не меньшие ушаты грязи, чем в советское время на А.И. Солженицына3. Интернет-патриоты и просто историки, более внимательные к документальным данным, подметили его фактические ошибки (которых, к сожалению, оказалось немало), грубое поведение на форумах и т.д. Но ничего, кроме частностей, его оппоненты сказать не смогли, ибо не сумели сделать главного — выдвинуть версию, которая убедительно объяснила бы, что случилось в 1941 году. Многочисленные опровержения зачастую вполне справедливо описывали оперативные и тактические слабости Красной Армии, ее плохую организацию, недостатки тех или иных видов оружия и боеприпасов, но так и не смогли объяснить, почему их роль была роковой летом 1941 года, и почему при примерно таком же вооружении советская армия могла побеждать в 1943—1945 годах или даже зимой 1941 года.
Чтобы еще немного оттянуть момент объяснения основной идеи статьи, сделаем исторический экскурс в начало XVII века. Вспомним, как небольшой и недружный отряд Лжедмитрия I перешел российскую границу, каким крохотным он был по сравнению с армией Бориса Годунова, как трудно начинался поход и каким блестящим успехом закончился. Ухмылки про страшный и жалкий конец Лжедмитрия здесь ни к чему (его преемник Лжедмитрий II, кстати, еще немало повоевал), ибо сейчас мы рассуждаем не об этом, а о том, как перед откровенным самозванцем с горсткой вооруженных людей иной веры (или считающихся принадлежащими к иной вере) распахнулись ворота Кремля. Куда исчезла вся мощь России, недавно разгромившей татар (сражение при Молодях в 1572 году) и долго воевавшей (хоть и не слишком успешно) с сильными ливонскими, польскими и шведскими армиями?
Вероятно, почти каждому читателю в этот момент приходит на ум голод, ослабивший Россию и делегитимизировавший Бориса Годунова. Дескать, после страшного голода начала XVII века Борис превратился в самозванца, короновавшего самого себя с помощью неправильного Земского Собора. Но почему такой крах произошел именно после этого голода? А почему голод 1567—1570 годов и последовавшая за ним эпидемия чумы не оказали такого влияния? Только потому, что он произошел еще при жизни законного грозного царя и в силу одной этой причины не мог вызвать смуты? На этот вопрос очень трудно ответить. Массовое бегство населения с мест былого проживания еще при жизни Ивана IV говорит о том, что тот голод не прошел бесследно для социальной жизни страны. Мог ли второй голод, произойди он при жизни Ивана, поставить под вопрос его легитимность в глазах элиты и простого люда (царь — многоженец, сыноубийца, выжил из ума, ведется с иноземцами и приносит стране несчастья) — на этот вопрос у меня нет однозначного ответа. Единственный тезис, который я хотел вытянуть из исторического экскурса в XVI—XVII века, состоит в том, что второй голод — это уже угроза существованию режима.
Так, на мой взгляд, массовое недоедание в колхозах, возникшее через пять—семь лет после страшного голода 1933 года из-за чрезмерного перенапряжения в погоне за военной мощью, сделало значительную часть населения безразличным к защите страны.
НКВД, ГУЛАГ, идеологические накачки, тюремные наказания за опоздания и политические анекдоты могли заткнуть рты, но не могли заставить полуголодных людей воевать за сталинскую державу. У меня нет места в короткой статье для попыток обосновать сомнительный тезис, что мысль о восстании или даже не о восстании, а о каком-то чудесном избавлении от страшного режима шевелилась в умах людей. Ограничусь одной фразой — “один и тот же страшный фокус нельзя повторить дважды”.
Вполне законный вопрос: имею ли я право писать о втором голоде? Ведь не вымирала же Россия в 1939—1941 годах, как в 1933 году. История России ХХ века знает после страшного голода 1933 года голодные годы войны и относительно небольшой (демографические потери всего около миллиона человек — пустяк, мелочь, жалкий уровень потерь 1892 года) голод 1946—1947 годов, но все остальные трудности с продовольствием и смуты вели лишь к недоеданию, но не к голоду. Да, настоящего массового голода не было, но краткий период облегчения 1936—1938 годов, использованный Сталиным для расправы над элитой, закончился, и массовое недоедание в деревне началось снова, к тому же развернулись репрессии против простых людей, хотя и не сопровождающиеся массовыми казнями, но затронувшие широкие слои населения.
Для обоснования этого тезиса приведу несколько длинных цитат из книги В.А. Исупова4. “Время стабильности закончилось. Советский Союз вновь вступил в полосу глубокого кризиса. Качество жизни населения в 1939 г. стало ухудшаться. Уровень материального благосостояния понизился даже по сравнению с небогатым периодом второй пятилетки. Зимой 1939 г. большинство советских людей столкнулось с продовольственными трудностями. В городах и рабочих поселках фактически были введены карточки: продукты распределялись через закрытые распределители, по спискам, с ограничением продаж в одни руки. Чтобы купить булку хлеба или килограмм крупы, горожанам приходилось выстаивать многочасовые очереди. Еще хуже было положение на селе. Многие сельские районы СССР вновь были поражены голодом, носившим, правда, локальный характер. Но людям, проживающим там, от этого не было легче. Вскрывались скотомогильники: в пищу употреблялось мясо павшего скота. Десятки тысяч крестьян, спасаясь от голода, хлынули в города.
Из-за недостатков финансирования и нехватки ресурсов, которые отныне направлялись в военно-промышленный комплекс, ухудшилось качество работы здравоохранения. Это наглядно продемонстрировало, что советское демографическое благополучие, достигнутое в 1935—1936 гг., опиралось на очень непрочное основание. Малейшее ухудшение ситуации в стране и первый же сбой в работе медицинских служб вызвали волну инфекционной заболеваемости и рост смертности, особенно детской. Одновременно сокращалась рождаемость. Таким образом, общий социально-экономический кризис обусловил возмущение всей демографической подсистемы советского общества.
Общий коэффициент смертности населения СССР в 1939—1940 годах вырос примерно на 2—3% (т.е. примерно в 1,15—1,2 раза. — С.Ц.). В основе увеличения общих коэффициентов смертности гражданского населения СССР, как и в прежние годы, лежал значительный рост детской смертности. По расчетам ЦУНХУ, в СССР из каждой тысячи новорожденных в 1939 г. до годовалого возраста не дожили 168 младенцев, тогда как в 1940 г. — 190 младенцев… Об этом же говорит и увеличение случаев мертворождаемости. Если в 1939 г. появлением на свет мертвого ребенка заканчивалось 0,9% родов, то в 1940 г. — 1,1%”.
Другим свидетельством ухудшения уровня жизни может быть снижение жизнеспособности людей, родившихся в 1939—1940 годах. Например, по оценке С.В. Захарова (Захаров С.В. Когортный анализ смертности населения России (долгосрочные и краткосрочные эффекты неравенства поколений перед лицом смерти) / Проблемы прогнозирования, 1999, № 2), смертность людей среднего возраста, родившихся в 40-м году, была на 20% выше, чем родившихся в 37—38 годах.
По данным В.Н. Земскова5, количество заключенных в ГУЛАГе (ИТЛ и ИТК) к началу 1941 года превысило количество заключенных к концу 1937 года и достигло 1,93 млн. человек, кроме того, 300—400 тыс. человек сидели в тюрьмах и еще неясное количество сотен тысяч невольников находилось в лагерях НКВД и других местах заключения и ссылки, не входивших в систему ГУЛАГа. Особой вклад в рост населения тюрем и лагерей в предвоенные годы внесли рабочие и колхозники, получившие относительно короткие сроки заключения за опоздания, прогулы, брак и ошибки в работе, кражу “трех колосков” и т.д.
М. Солонин в своей книге “22 июня” приводит данные, что “по Харьковскому военному округу по состоянию на 23 октября 1941 г. прибыло всего 43% общего количества призванных”. При этом “по сообщениям военкоматов Харьковской и Сталинской областей, в конце октября 1941 года процент дезертиров из числа новобранцев составлял по Чугуевскому райвоенкомату — около 30%, Сталинскому — 35%, Изюмскому — 45%…”. Вообще говоря, процент призывников, явившихся на мобилизационные пункты, является неплохой характеристикой настроений людей — 96% призывников, пришедших на мобилизационные пункты в 1914 году, явно свидетельствуют о патриотическом подъеме, практически полностью угасшем к 1917 году. Однако в войне сталинского и гитлеровского режимов даже этот показатель может давать искаженное представление о реальной ситуации. Вдалеке от линии фронта люди, по тем или иным причинам стремящиеся уклониться от призыва (неприязнь к советской власти, антисемитизм, семейные обстоятельства, принципиальный пацифизм, трусость, состояние здоровья и т.д.), из-за страха перед советскими карательными органами демонстрировали преувеличенный патриотизм и покорно шли в военкоматы. Напротив, при приближении немецких войск деградация системы мобилизации, а также страх за своих родных и близких, которые не сумели эвакуироваться до немецкой оккупации, могли привести к тому, что не шли служить в армию истинные патриоты и преданные сторонники правящего режима.
Однако хуже всех оговорок то, что я не знаю источника сведений М. Солонина и не могу их проверить. Мне придется опираться на менее определенные свидетельства о настроениях людей в 1941 году6 и совсем непроверяемые сведения — мои собственные беседы с умными и наблюдательными людьми, родившимися в начале 30-х годов и раньше. Из их воспоминаний всплывают вещи, которые редко упоминаются в учебниках истории:
– голодное колхозное предвоенное детство;
– ненависть крестьян к городским эвакуированным во время войны;
– широко распространенная в 1941 году надежда на Гитлера как на избавителя от Сталина (особенно у раскулаченных);
– распространенные стратегии избегания посылки на фронт (и, кстати, редко отмечаемый феномен огромной тыловой части РККА во время войны);
– бытовой антисемитизм с той или иной долей антисоветизма.
Можно не верить ни указанным источникам, ни, тем более, моим обобщениям, но на какой еще почве могли вырасти массовое дезертирство, еще более массовая сдача в плен (даже с оружием в руках) в 1941 году, а также сотни тысяч людей, включающие полковников и генералов, служивших в армии Гитлера. Какая еще почва могла взрастить такое нежелание воевать, такое количество брошенного оружия и столь массовую измену? Или это следствие монолитного единства советского народа и его преданности партии и лично Иосифу Виссарионовичу, о котором твердила советская пропаганда?
Разумеется, у читателя есть полное право считать, что предвоенные проблемы были временными трудностями, с которыми потом Советский Союз, как и случилось на самом деле, непременно справился бы, хотя бы ценой закупок зерна за границей. Во всяком случае, в подлинной истории с начала 50-х годов в России настоящего голода не было, дело ограничивалось лишь недоеданием тех или иных слоев населения.
Но как и когда с этим справились бы в альтернативной истории, где голодные 40-е годы нельзя было бы списать на Вторую мировую войну? Как могли планы создания 30 мехкорпусов, наращивания военного флота и проведения новых репрессий помочь избавиться от надвигающегося голода? Что остановило бы Сталина, уверенного в долготерпении народа, почти безропотно перенесшего 1933 год? Что в политике тех лет (включая аграрные глупости под руководством Лысенко) могло помочь справиться с голодом? Какую еще помощь могла принести пропагандистская машина, если она и так работала на пределе своих возможностей?
Другое, более сильное возражение против моего тезиса состоит в том, что в России некому было поднять недовольных (а понятных лозунгов, кроме националистических и антисемитских, нельзя было и предложить). После миллионной эмиграции старой элиты и массовых репрессий всех элит, включая новейшие, в стране практически не было людей, способных и готовых вести за собой7. Согласно получающей все большую популярность структурно-демографической теории Дж. Голдстоуна8, именно присутствие готовых контрэлит превращает пассивное недовольство или народные бунты в революционные ситуации и дает шансы антирежимным выступлениям.
Впрочем, и безо всяких теорий понятно, что запуганные НКВД люди, не имеющие альтернативной идеологии, вряд ли были способны поднять настоящее восстание. Как известно, при первом голоде 1933 года народ вымирал в страшных мучениях, но безмолвствовал. Необходим был какой-то толчок. Смерть (или убийство) Сталина или выступление извне, подобно отряду Лжедмитрия.
И в этот момент в настоящей истории толчок был. Мощная армия Гитлера перешла границы России. Но перешла не с целью освободить людей от неправедной власти и непосильных поборов, а с целью уничтожить Россию как страну, превратить русских в обслуживающий персонал для немцев.
Однако содержание последней фразы предыдущего абзаца, которое нередко повторяется и сторонниками и противниками сталинизма, представляет собой скорее штамп, чем реальную оценку ситуации. Да, Гитлер действительно хотел превратить местное славянское население в обслуживающий персонал, действительно не планировал существования даже автономных русских территорий западнее Волги. Но кто на оккупированной территории знал о так и не принятом плане “Ост”, чья разработка лишь начиналась в недрах немецкой бюрократии? Кто читал “Майн Кампф” (изданную в СССР в сокращенном переводе только для партийных работников)? А те, кто читал, обязательно ей верили? Мало ли слов о немедленном построении коммунизма и рая на Земле произнесли классики марксизма-ленинизма, и что с того?
О действительных преступлениях фашистов против славян — зверском отношении к советским (в первую очередь русским) военнопленным знали очень немногие, иначе бы не продолжалась сдача в плен целых частей. А расправы над славянским населением в 1941 году были редкими исключениями, либо локальными эксцессами, либо ответами на намеренно жестокие провоцирующие действия партизан (по-видимому, оставленных или заброшенных за линию фронта сотрудников НКВД). Большинство же источников не сообщает об особо жестоком отношении немцев к местному населению в 1941 году. Да и ответное отношение крестьян к немцам, как описывают многие авторы, поначалу было скорее выжидательным и настороженным — люди одновременно и боялись чужой оккупационной армии, и надеялись на избавление от жестокости сталинского режима. До Хатыни было еще очень далеко.
Неуважительное отношение, презрение к бедности и грязи, продолжение многих тяжелейших советских поборов — да, это было. Презрительное отношение чужих переносится труднее, чем презрительное отношение своих? Согласен. Но как-то этого очень мало для такой метаморфозы — перехода от почти полного нежелания воевать к героической защите Родины. Кроме того, столь ли своими были советские начальники для русских и тем более для украинцев и белорусов, если среди начальства было непропорционально много евреев, а также немало иных “нацменов” — от грузин до латышей9.
Я думаю, что дела обстояли еще сложнее и горше. Настоящая расправа в 1941 году на оккупированных территориях шла над евреями и цыганами. Евреи, убитые в 1941—1943 годах в западной части СССР, — это почти половина всего Холокоста. Для того, чтобы это утверждение не звучало голословно, приведу оценки распорядка убийства евреев Украины, сделанные И. Альтманом10: “Число еврейских жертв — жителей Украины было наибольшим на территории СССР. Они составили не менее половины советских и около четверти всех погибших евреев Европы — свыше 1 миллиона 400 тысяч человек. Только в летние месяцы 1941 г. было уничтожено около 95 000 евреев, осенью — свыше 320 000; зимой 1941/42 г. — свыше 180 000”.
Причем местное славянское население, как правило, в этом геноциде играло роль не жертв, а сторонних наблюдателей, а часто получателей имущества убитых, подручных палачей, и даже самих палачей при одобрении и поддержке немцев. Советская пропаганда старалась не акцентировать в сводках Информбюро истинную и практически неизменную национальность жертв. По данным Информбюро, жертвами являлись коммунисты (что, и правда, нередко случалось), комсомольцы и, главное, простые люди (по умолчанию славяне), хоть раз косо глянувшие на немцев.
Как аккуратно указывает И. Альтман, “уже на первом этапе уничтожения евреев СССР советское руководство крайне осторожно сообщало о еврейских жертвах, неизменно оговаривая, что точно так же нацисты поступают и с представителями других народов. Сталин в своей речи 6 ноября 1941 г. первый и последний раз упомянул (в ряду других) о еврейских жертвах, обвинив гитлеровцев в организации погромов в стиле средневековья и периода самодержавия, сравнив нацистскую партию с черносотенцами… Судьба еврейского народа, если и упоминается в таких заявлениях, то служит обычно далеко не самым ярким примером нацистских злодеяний”.
Народная молва не верила россказням Информбюро о героической и успешной борьбе РККА с фашистами на фоне массовой сдачи городов, но в то же время, когда поняла, что пряников от немцев ждать не следует, приняла и распространила эту ложь. Менее стыдно оказаться жертвами геноцида, чем мародерами и подручными палачей. Ложь о немецких зверствах над славянским населением в тылу (в то время как русские военнопленные действительно умирали от голода и холода в импровизированных лагерях) поползла по стране по официальным и неофициальным каналам одновременно.
Впрочем, здесь уже пора несколько смягчить тон. Не только желание оправдаться, но и просто страх оказаться следующими жертвами заставлял принимать официальную версию. Если немцам ничего не стоило за год уничтожить более миллиона человек, в первую очередь женщин, детей и стариков (и еще более миллиона военнопленных довести до голодной смерти, о чем распространители слухов не знали), то страх стать следующей жертвой преследовал и тех, кто просто трусил, и тех, кто молчаливо одобрял, и тех, кто поживился добром убитых, и тех, кто осуществлял геноцид. Страх людей, что будет с ними “под немцами”, — вероятно, даже более важный мотив распространения советской полуправды, подогревающей ненависть к фашистам, чем стыд за участие в геноциде. Более того, если на первых этапах антиеврейские акции, даже массовые убийства, широко афишировались гитлеровской пропагандой, то уже в 1942 году самые жестокие акции начинают скрываться от славянского населения. Как пишет И. Альтман, “Уничтожение евреев на территории СССР велось совершенно открыто. Только весной 1942 г. командующие тылом групп армий, действовавших на Восточном фронте, отдают приказы своим подчиненным о том, что при “ликвидации евреев службой безопасности необходимо строжайшим образом обращать внимание на то, чтобы население не видело и не слышало про это””.
Слух о зверствах и жутких целях Гитлера, распространяемый одновременно официальными и неофициальными путями, глушил начавшееся было антисоветское движение и ростки антисоветской самоорганизации (типа “Локотской республики” или “республики Зуева”), превращал пораженцев в патриотов. Битва под Москвой была выиграна не только из-за ранней и холодной зимы и ошибок Гитлера, не готовившегося к зимней войне, но уже к началу битвы надежды на избавителя Гитлера увяли, не успевши расцвести. Легенда про 28 панфиловцев — плод сочинительства советской пропаганды, но она верно указывает на возросшую стойкость армии и населения (в т.ч. “дивизий народного ополчения”). У глиняного колосса начали расти настоящие ноги. Как бы ни был жесток Сталин, сдача Гитлеру Москвы не могла принести освобождение русскому народу.
Страшно представить, что было бы, если бы Гитлер послушал своих генералов, видевших невозможность управлять с помощью кратких команд типа “Дай!”, “Принеси!” десятками миллионов людей на оккупированных территориях, или изменника Власова, или генерала Лукина11, или Б. Бажанова12, предлагавшего исполнить роль помощника Лжедмитрия для него, если бы оценки Гитлера не в такой мере опирались на расовые теории, в том числе на презрение к славянам. Но (слава Богу!) он жил в мире гениальных психологических прозрений и расовых бредней; опираясь на расовые бредни, ошибся, и своей ошибкой спас Россию тогда, когда мог добить ее мановением руки. Именно в начале зимы 1941 года у последней черты, когда враг стоял под Москвой, началась вторая канонизированная жизнь Советской власти. И, скорее всего, причиной ее новой жизни стала фашистская расправа над евреями и нежелание найти хотя бы два добрых слова для русского народа, нежелание еще один раз солгать человека, который лгал всю жизнь. Он не дал себе труда перехватить знамя русского патриотизма у Сталина, когда тот выдавливал из себя “братья и сестры”, строя планы второго похабного Брестского мира.
В этой второй жизни марксизм отступает на задний план (впрочем, иногда возвращаясь на первый, как, например, в разгар хрущевской оттепели), а национализм, доходящий порой до шовинизма, выходит на передний. Самое страшное для историка, пытающегося восстановить картину увядания и воскрешения советской власти, состоит в том, что большинство участников и свидетелей войны не помнит своих довоенных мнений и настроений. Фронтовики в первую очередь помнят (или верят в то, что помнят) победы второй половины войны, а не поражения 1941—1942 годов, причем для объяснения поражений массово используются официальные штампы типа “Сталин не ждал нападения Гитлера”, “у нас не хватало оружия”, “наступали с одной винтовкой против танковой группы”, “небо чернело от немецкой авиации” и т.д.
Кто же из героически сражавшихся под Сталинградом, Курском и тем более под Берлином будет вспоминать о том, что он же летом 41-го года бежал, позорно бросив винтовку. Тот, кто рисковал своей жизнью ради спасения Родины, не хочет восстанавливать свое предшествующее безразличие к ее судьбе, нежелание сражаться за столь жестокое и несправедливое государство. Такие воспоминания могут сохранить либо люди, очень трезвомыслящие и честные перед самим собой, либо те, кто попал в немецкий плен или советский лагерь в начале войны и остался навсегда с настроениями 41-го года13. Но где их найти через шестьдесят пять лет после конца войны? Остается полагаться на единичные свидетельства14, выделяющиеся из общей массы, и косвенные аргументы, не способные переубедить оппонентов.
Мне кажется, что наш долг перед прошлым состоит в том, чтобы восстановить истину, точнее, постараться приблизиться к ней на минимально возможное расстояние. Но как это сделать, если итогом может стать лишь разрушение единственного мифа, склеивающего все наше общество? Более того, восстанавливаемая истина слишком сильно отдает альтернативной историей, чтобы казаться правдой.
Пожалуй, чтобы предлагаемая реконструкция обрела плоть и кровь, необходимо домыслить, каким образом мог развалиться Советский Союз. Ибо мелких картинок локальных крушений советской власти при приближении немецкой армии, бегства советских начальников, массовой сдачи в плен, тысяч брошенных танков, образования крестьянской республики в Локотском районе, разумеется, недостаточно. Надо нарисовать огромное полотно “последнего дня Помпеи”, пусть даже и не случившегося. Но мне не хочется строить гипотетические картины: обстоятельства крушения любой империи так сильно зависят от действий конкретных людей, международной обстановки, даже погодных условий, что их не стоит сочинять за пределами беллетристики.
Поэтому я не буду придумывать альтернативной версии крушения советской власти, — то ли наступает страшный голод, то ли умирает Сталин, отравленный начальником охраны, то ли новый Лжедмитрий переходит границу России. Все равно этого не случилось в 40—50-х, а к концу 80-х годов советская власть обветшала настолько, что среди миллионов членов КПСС не нашлось единиц, готовых отдать жизнь за коммунистическую веру.
Скажу лишь, что не надо слишком полагаться на то, что обстановка всеобщего страха и полное отсутствие контрэлит надежно защитили бы советскую власть. Ближайшие сподвижники Сталина, опричники и идеологи опричнины, если бы им предоставилась такая возможность, легко бы предали тирана и до ХХ съезда КПСС, тем более у многих из них жены, братья, ближайшие друзья сидели в лагерях или уже лежали в могиле. Более того, среди сталинской элиты было не так мало тех, кто лично прошел через лагеря и пытки. И их марксистские убеждения отнюдь не помешали бы им объявить кого-нибудь другого лучшим учеником Маркса и Ленина, и даже найти другое знамя более изящного оттенка, под которое было бы не стыдно встать, убедив себя в отсутствии измены своим прежним идеалам. Да и пример Локотской республики и других крестьянских общин на оккупированной территории говорит о том, что при отсутствии грамотных вождей первого и второго сорта находится третий, неграмотный сорт, готовый взять на себя управление если не всей страной, то хотя бы ее отдельными кусками.
И в заключение — два апокрифа из более ранней истории страны.
Апокрифический Лжедмитрий выступает не во главе маленького отряда, а во главе огромной польской армии, жаждущей захватить Русь, навязать ей католицизм и вассальную зависимость от Польши. Если Минины и Пожарские нашлись потом в состоянии всеобщего разброда и хаоса, то уж подавно они обнаружились бы в эту минуту. Царь Борис возглавляет сопротивление Лжедмитрию и Польше, одерживает трудную победу и становится национальным героем. А династия Годуновых правит Россией до 1917 года.
Другой апокриф. Вильгельм II в 1914 году делает ставку на разгром России, а не Франции, при этом строит планы расчленения России и готовит русскому народу ту же участь, что и Гитлер. Очень вероятно, особенно учитывая, что Вторая Отечественная (Первая мировая) война в России, в отличие от Великой Отечественной, начиналась в обстановке патриотического подъема, что в таком случае Россия собирается с силами и до последней капли крови сражается с Германией и Австро-Венгрией, несмотря на все недостатки подготовки русской армии к большой войне. При этом также весьма вероятно и то, что современные “патриоты” спорили бы о мудрости Николая II, как нынче спорят о мудрости Сталина. Особенно если бы Николаю хватило здравого смысла провести земельные и политические реформы после окончания войны.
Однако в реальной истории, как мы знаем, ума Вильгельма не хватило на западный фронт, зато хватило на восточный, и, наоборот, ума Гитлера хватило на западный фронт, но он перегнул палку в отношении России, приняв плохую подготовку к Финской войне и слабую мотивацию советских солдат и офицеров за безнадежную слабость всей России. И поэтому мы учим именно ту историю, которая написана в школьных учебниках.
И последнее замечание. Вопреки своим намерениям спасение Советского Союза и лично Сталина Гитлер начал не в 1941 году, а на год раньше, в ноябре 1940 года, когда отказал Молотову во вступлении СССР в Тройственный союз. Бесчисленные жертвы Великой Отечественной войны и решающий вклад России в победу над Германией заставили мир (хотя далеко не всех людей в мире, как наглядно демонстрируют наши отношения с Польшей) забыть секретный протокол к пакту Молотова—Риббентропа вместе с Финской войной и Катынским расстрелом. Однако официальное вступление в Тройственный союз привязало бы СССР к фашистской Германии в такой мере, что только смена режима (например, казнь Сталина и Молотова на манер казни Муссолини) могла бы позволить СССР числиться в составе антифашистского блока победителей. Военная слабость самой милитаризованной страны мира, продемонстрированная во время Финской войны, спасла Россию от дальнейшего участия в пире триумфаторов 1940—1941 годов.
Россия заплатила страшной ценой за Победу, но Победа стала звездным часом России, которым до сих пор гордимся мы, еще не родившиеся в те времена. Такие же жертвы во время американских атомных бомбардировок Москвы и Берлина стали бы не только позором всей страны, но в первую очередь позорным концом ее советской инкарнации. Удивительная способность России проигрывать малые и несправедливые войны и побеждать в великих и справедливых в сочетании с кровавым антисемитизмом Гитлера и его презрением к славянам спасли Россию от бесчестья и гибели, а страшную диктатуру Сталина и самого тирана превратили в “спасителей человечества”.
1 Пожалуй, основные позиции изложены в трех книгах — В. Суворов. Ледокол. М.: АСТ, 1999; М.А. Гареев. Неоднозначные страницы войны (очерки о проблемных вопросах истории Великой Отечественной войны). М., 1995; А.В. Исаев. Антисуворов. — М.: Эксмо, Яуза, 2004, хотя список можно было бы продолжать едва ли не до бесконечности.
2 См., например, Дж.С. Корум. “Корни блицкрига”: Ганс фон Зект и германская военная реформа. (http://militera.lib.ru/research/corum_js/index.html) или книгу Дж.Ф.Ч. Фуллера “Вторая мировая война 1939—1945 гг. Стратегический и тактический обзор”, опубликованную еще в СССР в 1956 году.
3 Во многом книга М. Солонина — это развитие и конкретизация рассуждений о войне, высказанных А.И. Солженицыным в “Архипелаге Гулаге” почти без опоры на документальные источники.
4 В.А. Исупов. Демографические катастрофы и кризисы в России в первой половине XX века. Историко-демографические очерки. Новосибирск, 2000.
5 В.Н. Земсков. ГУЛАГ: историко-социологический аспект. Социологические исследования, 1991, № 6.
6 См. М.А. Вылцан. Крестьянство России в годы большой войны 1941—1945. Пиррова победа. М., 1995; И.Г. Ермолов. Три года без Сталина. Оккупация: советские граждане между нацистами и большевиками. 1941—1944. М., 2010; Советская повседневность и массовое сознание. 1939—1945. М., 2003 и др.
7 Это, кстати, существенно влияло и на ситуацию на фронте, где катастрофически не хватало опытных и решительных военачальников, готовых самостоятельно действовать в сложной ситуации отступления и хаоса.
8 См. J. Goldstone. Revolution and Rebellion in the Early Modern World. Berkeley, 1991. Опыт применения этой теории к истории Великой Отечественной войны представлен в статье П.В. Турчина “Выстоять — исторический долг”, опубликованной в журнале “Эксперт”, 2010, № 16—17 (702).
9 Да и сами советские начальники и их жены жили несколько иной жизнью на фоне недоедания и нищеты, получали продукты и промтовары в закрытых распределителях, ездили на “эмках” и мотоциклах, имели прислугу, распространявшую слухи об их невероятном богатстве. А бесконечные расправы над элитой — разве они вызывали жалость, скорее (как я предполагаю) складывалось впечатление временности каждого начальника в отдельности и всей советской власти в целом.
10 И.А. Альтман. Холокост и еврейское сопротивление на оккупированной территории СССР. М.: Изд-во фонда “Холокост”, 2002.
11 Протокол допроса военнопленного генерал-лейтенанта Красной Армии М.Ф. Лукина 14 декабря 1941 года / Новый часовой. Русский военно-исторический журнал. (СПб.), 1994, № 2.
12 Бажанов Б. Воспоминания бывшего секретаря Сталина. — СПб., 1992.
13 Впрочем, слова пленных и заключенных могут казаться (и даже быть на самом деле) самооправданием, а не подлинным воспоминанием о своих и чужих настроениях 1941 года.
14 Как мне кажется, достаточно точно настроения в самом начале войны и потом на оккупированной территории передает “Дневник коллаборантки”, опубликованный в Интернете (самый полный вариант — см. (http://labas.livejournal.com/886903.html).