Стихи
Опубликовано в журнале Знамя, номер 4, 2011
Об авторе | Владимир Аркадьевич Гандельсман родился в 1948 году в Ленинграде. Окончил Ленинградский электротехнический институт. Работал конструктором, сторожем-истопником, грузчиком, гидом, театральным режиссером. Эмигрировал (1990) в США, где работал преподавателем русского языка в Вассарском колледже (Пакипси) и сторожем. Печатается как поэт с 1991 года: журнал “Континент”. Автор книг стихов: Шум Земли. Нью-Йорк, “Эрмитаж”, 1991; Там на Неве дом. Роман в стихах. Нью-Йорк, 1993; То же. СПб., “Пушкинский фонд”, 1995; Вечерней почтой. СПб., “Atheneum Феникс”, 1995; Долгота дня. СПб., “Пушкинский фонд”, 1998; Икар. СПб. — Нью-Йорк, “Абель”, 1998; Эдип. СПб., “Абель”, 1998; Цапля. Париж—М.—Нью-Йорк, “Третья волна”, 1999; Тихое пальто. СПб., “Пушкинский фонд”, 2000, 2001; Чередования. СПб., изд. ж-ла “Звезда”, 2000. Премия им. О. Мандельштама от журнала “Стрелец” (1998). Шорт-лист премии Андрея Белого (2003). Предыдущие публикации стихов — “Знамя”, № 2 за 2009; № 4 за 2010.
Владимир Гандельсман
мальчиков футбол
Из Лидии Гинзбург
Что там — январь ли, март?
Гибнет блокадный хор.
Вот он, точный стандарт
жалости, горя, ссор.
Ближний сердцу не мил.
Тут не музыка сфер —
рациональность сил
и принятие мер.
Ближний вшами зарос.
Скоро ль ему конец?
Надо ставить вопрос
по-научному, спец.
Нет любви у меня.
Есть ответственность за
жизнь, если ты родня.
Плюнуть бы ей в глаза.
Это такой загон.
Функция, сущность, факт.
Это такой закон
и ритуальный акт.
Это буквальность, в рост
смерти. Её творя,
входит Каменный ГОСТ
сжатого словаря.
Жизнь
Жизнь Христа, всем телом зрячего,
учит юношу горячего:
всё, что есть на свете, — значимо.
Время ни слезы не выветрит.
Но из крестных мук навыворот
разбитные люди вынырнут.
Ночь с дыханием безропотным
и грозу с небесным рокотом… —
всё подменят смыслом крохотным.
Моря пьяного паломники,
счастья идолопоклонники,
всё растащат на соломинки.
— Не желаем знать о “значимом”,
пусть случайно в прособаченном
мире выпадет удача нам!
Скорбный взгляд, склонясь с плеча Его,
учит старика печального:
в Божьем мире нет случайного.
Заграница
Заграница, маленькая смерть,
то витриной золота сияешь,
то раскладываешь чудо-снедь
(ты попался в каменную сеть
города, которого не знаешь),
то кольнёшь лучом из облаков,
то на площади раскинешь рынок
и скользнёшь меж храмов и домов
стайками аквариумных рыбок
с плеском чужестранных языков!
Может быть, заблудишься, листвой
приласкаешь, вовсе успокоишь
пёстрою верёвкой бельевой,
или мальчиков футбол устроишь,
двое на двое, на мостовой.
Но потом, при свете фонаря,
дверь гостиничную отворя,
беглое отставишь милосердье
и шепнёшь: вдохни нашатыря,
помни хоть о маленькой, но смерти.
Жизнь моего соседа
1. Когда метель
Когда метелью дом заносит,
тогда под собеседника
лишь ветер косит.
Но как-то бедненько.
Закрыл свой магазин лабазник,
тоскует благоверная,
и вроде праздник,
а грусть безмерная.
Так окна залепляет пряжей,
такие тают таиньки,
что мы пораньше
ложимся баиньки.
Не надо больше зло и цепко
дышать и виться полозом,
а только крепко
спать, мёртвым образом.
2. Бывает, снег
Бывает, снег идёт — а с чем сравнить его
неукоснительное выпаденье?
По синеве идёт, как по наитию,
не передать, — небесное виденье!
Бывает, не могу с виденьем справиться —
и выпью, а жена взбранится — вспыхну…
Теперь молчит смиренная красавица.
О, невозбранно выпью — и затихну.
3. Из гостей
Ты выйдешь из гостей и чуткою
спиной услышишь, как застольная,
приправленная сальной шуткою,
беседа вспыхнет своевольная,
не связанная обязательством
любви, с издёвкою привычною
и неким беглым наплевательством
на собственную душу личную.
Очнёшься возле дома отчего
и подсчитаешь сумму выручки:
в цеху Великого Рабочего
шумит листва последней выточки.
Пусть душегубы лягут сытыми,
но ты, избегнув грязной прелости,
придёшь с костями перемытыми
домой и ляжешь в чистотелости.
4. В яркости
Мне жизнь припомнилась отчётливо,
я вдруг увидел кухню в яркости,
где мать с отцом неповоротливо
готовят скромный ужин старости:
пугливым круговым движением
обнесена конфорка спичкою… —
в окне и в сердце отражением
той кухни с чиркнувшею птичкою
я взволновался весь и в трепете
стал собирать слова, чтоб выдержать
напор тоски и в этом лепете
из пристальных видений выбежать.
5. День ноябрьский
День ноябрьский, ветреный. Мне пора.
Подойду прочесть под мостом расписанье.
За стеклом таракан полумёртвый и номера
автобусов, прибыванье и отбыванье.
Ехать, ехать и ехать бы не выходя,
ни о чём не думать, то есть не думать плохо
ни о чём, — не в этом ли смысл дождя,
солнца, дерева, облака, выдоха-вдоха?
Между двух городков ослепит река.
Я зажмурюсь, чтобы людей многоокость
не нашла меня, человек — он в тягость слегка,
а зажмуришься, — сразу немного в лёгкость.
Ни за что, ни за что, ни за что бы не стал
разных страхов пугаться, если бы не мельканье
мыслей и перед глазами весь день не стоял
таракан, читающий расписанье.
6. По досточке
Не смерть страшна, а расставание
с отдельно взятым человеком,
я космосу шлю завывание,
его рассыпанным в ночи аптекам,
пусть вышлет мне в ответ лекарствие,
я буду принимать по горсточке,
чтоб в Божье перейти мне Царствие,
как лужу в детствии, по досточке.