Опубликовано в журнале Знамя, номер 4, 2011
Другая жизнь
Алан Беннетт. Непростой читатель. Роман. Перевод с английского и именной указатель: В. Кулагина-Ярцева. — М.: Издательство Ольги Морозовой, 2010.
“Мир прекрасно обошелся бы без литературы; еще лучше он обошелся бы без человека”. Мы можем повторять эти слова Жана-Поля Сартра сколько угодно, но без литературы мир, кажется, уже обходится. Вокруг давно никто не читает, а если читает, то всякую чепуху. Тем не менее нас, читателей, еще не так мало, мы читаем, а значит, мыслим и, следовательно, существуем, узнавая друг друга по первым фразам в любом разговоре.
Книга Алана Беннетта — бальзам на израненную душу разжалованного эпохой читателя. В нашем полку прибыло — с нами, по замыслу автора, не кто иной, как английская королева, которая, прогуливаясь по окрестностям Вестминстера, наткнулась на фургон с передвижной библиотекой. Зашла и из вежливости взяла там книгу. Потом вторую.
“Чтение ее не особенно интересовало. Разумеется, она читала, как читают все, но любить книги предоставляла другим. Чтение было хобби, а ее положение исключало хобби… Кроме того, чтение — это не действие, а она была человеком действия”. Словом, не царское это дело — авторский стиль будто зарисовывает королевские жесты с натуры, и перевод это замечательно передает. Мы видим и верим, что на королеву находит затмение: начав читать, она не может остановиться, не расстается с книгой в карете, на официальных мероприятиях держит ее вне зоны видимости окружающих и косит в нее глазом…
Любовь ее величества к чтению шокирует окружающих, к тому же из-за нее “королева заметно охладела к своим обязанностям: с меньшим пылом закладывала первые камни, спуск на воду лишился всякой торжественности”. А все потому, что дома, во дворце, ее всегда дожидалась очередная книга, а иногда и две-три, которые читались одновременно — как нам всем это знакомо, не правда ли? Приятно встретить сестру по счастливому несчастью в высокопоставленной особе. Литература представилась ей огромной страной, и королева будто отправилась по ней в путешествие. Ее гидом стал рыжий юноша, впервые повстречавшийся ей в той самой библиотеке. В свободное от чтения время он трудился на подхвате в дворцовой кухне, к тому же имел нетрадиционную сексуальную ориентацию. Нелепая привычка к чтению заставляет придворных подозревать в этом естественные признаки старения. Нелепый учитель — приводит их в ужас, особенно когда новоявленный фаворит принят в пажи. Королева уже не могла обойтись без его советов, ведь “неисчерпаемость книг приводила ее в замешательство”. Борьба придворных с новым пажом и временное удаление его от двора ни к чему не приводит, за исключением королевской мести интриганам.
“Хороший читатель встречается реже, чем хороший писатель”, — сказал Хорхе Луис Борхес. Королева обнаружила иное: “Одна книга ведет к другой, и дорога эта бесконечна”. Какие именно книги читает ее величество? По упоминаемым в романе именам и названиям, откомментированным и даже кратко отрецензированным в конце книги, за что отдельное спасибо переводчику В. Кулагиной-Ярцевой, проделавшей и этот труд, — можно составить путеводитель по британской прозе. Судя по всему, королева читает неплохие книги. Доказательством тому может послужить то обстоятельство, что ее беседы всегда затягивались, если кто-то из собеседников признавался в любви к Вирджинии Вулф или Диккенсу. Если же они читали Гарри Поттера, в ответ на это королева быстро меняла тему — у нее не было на него времени. Таким изящным образом Алан Беннетт выражает свое отношение к массовой литературе. По всей видимости, в романе раздаются и другие пинки коллегам-писателям, но для их понимания надо быть больше в теме, я же смог отчетливо почувствовать, что едва ли не на каждой странице книги встречается то, что принято называть английским юмором. Скажем, отмечается, что под влиянием чтения у королевы меняется вкус, и ей кажется невозможным “без содрогания произнести тронную речь на открытии парламентской сессии, поскольку та… была написана… чудовищным языком, настолько лишена стиля и неинтересна, что она испытывала унижение от самого процесса чтения”.
Или вот еще: королева, как ей положено, периодически ездит по стране и встречается с подданными. Вместо того чтобы вести предписанные ей советниками пустые разговоры о том, как люди живут и где работают, она находит новую тему для бесед с ними. Эти беседы стали начинаться с вопроса “что вы сейчас читаете?”. Возникают неловкие паузы, подданные огорчаются, что не проявили себя наилучшим образом.
Юмор автора еще и в том, что героиня его книги — действующий монарх его родной страны, вполне узнаваемая по конкретным деталям Елизавета II. Автор называет ее по имени не прямо, но, говоря о первой Елизавете как ее тезке, наделяет ее воспоминаниями о принцессе Диане и Маргарет Тэтчер — ошибиться невозможно. Такая дерзость со стороны писателя ошарашивает, читать роман становится еще веселее. Хотя, конечно, понимаешь, что все эти насмешки — не над высокой особой. Это ты, книгочей, а не английская королева ведешь себя странно, именно ты кажешься окружающим занудой из-за дурацкого вопроса “что вы сейчас читаете?” — ты, ты, ты. Хотя апология чтения, вложенная автором в уста королевы, выглядит всепобеждающей: “…краткое изложение не есть чтение. В сущности оно противоположно чтению. Краткое изложение — это всего лишь информация. Чтение же неупорядоченно, сбивчиво и бесконечно увлекательно. Краткое изложение закрывает тему, а чтение, напротив, раскрывает ее” — книгу, впервые найденную в королевской карете, изымают и сообщают королеве, что она взорвана как подозрительный предмет… И придворные правы: начав читать прозу, королева скоро перешла на поэзию, и состоялся ее замечательный диалог с премьер-министром о том, что дает людям стихотворение Томаса Харди:
“— О, очень многое, — сказала королева, — ведь оно показывает, что все мы подвластны судьбе.
Она смотрела на премьер-министра, любезно улыбаясь. Опустив взгляд, он стал рассматривать собственные руки.
— Я не уверен, что правительство решится одобрить это. Публике не следует позволять думать, что с миром нельзя справиться”…
“Я никогда не читаю книгу, если могу полчаса поговорить с ее автором”, — сказал Вудро Вильсон. Так мог сказать американский президент, английская королева — никогда. Следующий поворот сюжета — появление у нее интереса к писательской братии. Вначале она спрашивает о них окружающих — французского президента, например: “Теперь, когда у меня появилась возможность поговорить с вами, — сказала королева, улыбаясь направо и налево, пока они шли сквозь нарядную толпу, — я бы очень хотела расспросить вас о писателе Жане Жене… Президент, не подготовленный к разговору о лысом драматурге и романисте, пугливо оглядывался в поисках своего министра культуры”…
Королева решает узнать писателей поближе и устраивает для них неформальный прием, чтобы выразить им свои дружеские чувства, но они “говорили громко, сплетничали, и то, над чем они так громко смеялись, не показалось королеве забавным”. Так королева поняла, что “они в той же мере плод воображения читателя, что и их герои. Что они не испытывают благодарности к тому, кто оказал им любезность, прочитав то, что они написали, а скорее полагают, что это они оказали любезность, что-то написав”. Этот горький вывод кажется вполне убедительным и относится отнюдь не только к читающим царственным особам — но, как мы давно поняли, речь вовсе не о них, поэтому сошлюсь на собственный опыт. Мне довелось несколько лет прожить в подмосковном писательском поселке, и поначалу казалось, что писатели должны радоваться встрече с читателем, бескорыстно увлеченным литературой, но соседи быстро избавили меня от этой иллюзии. Все эти годы я был чужим среди своих…
“Если двое читают одну книгу, это не одна и та же книга”, — заметил Эдмунд Уилсон. Ему вторит психолингвист Л.В. Щерба, уверяя, что текст не существует не только вне его создания, но и вне восприятия. Читатель создает в своем сознании собственную проекцию текста, и эта проекция может отличаться от авторского представления. В этом смысле он не отличается от профессионального критика. На это существует гипотеза Геннекена-Рубакина о том, что текст воспринимается наиболее адекватно тем читателем, чьи психологические особенности наиболее близки авторским, поскольку между пишущим и читающим есть психическое сходство. Почитатели произведения обладают душевной организацией, аналогичной организации его создателя. Вот почему читателю может захотеться перейти рубеж, отделяющий его от писателя.
В день своего восьмидесятилетия королева устраивает чаепитие для ближнего круга и объявляет, что собирается написать книгу, и это будет не “дешевка, полная сплетен, бессмысленная болтовня о жизни-во-дворце, которую так любят таблоиды”, не мемуары, а — литература. Присутствующие понимают, что “если большинство людей, утверждающих, что собираются написать книгу, на самом деле никогда ее не напишут, то королева с ее необыкновенным чувством долга сделает это непременно”. Это-то и ужасно: монархи не могут, не должны и никогда прежде не публиковали таких книг — придворные вынуждены ей об этом напомнить. Но ее величество подготовилось к спору и ссылается на прецедент: дядя королевы герцог Виндзорский когда-то написал такую книгу. Да, но он смог написать ее только потому, что отрекся от престола, — отвечают придворные. И на это является королевский ответ: “Как вы думаете, почему вы все здесь собрались?”.
Что ж, такова наша участь. Пусть читатель оставит надежду на трон и не рассчитывает сильно преуспеть. Зато, по счастью, открыв книгу, мы оказываемся в другой жизни и оттуда медленно приближаемся к себе. Такая вот социология чтения по Алану Беннетту, от которой столь же весело, сколь и грустно.
Лев Симкин