Стихи
Опубликовано в журнале Знамя, номер 3, 2011
Об авторе | Григорий Михайлович Кружков родился 14 сентября 1945 года в Москве. По первому образованию физик. Публикуется с 1971 года. Автор нескольких книг стихов: “Бумеранг” (1998), “На берегах реки Увы” (2002), “Гостья” (2004), “Новые стихи” (2008), и ряда сборников переводов, в том числе “Английские поэты Возрождения” (2006), “Пироскаф: Из английской поэзии XIX века” (2008), “Избранные переводы в двух томах” (2009). Лауреат Государственной премии РФ по литературе (2003). Предыдущая публикация в журнале “Знамя” — 2007, № 8. Живет в Москве, преподает в РГГУ.
Григорий Кружков
Достигший моря
* * *
Стихи мои, птенцы, наследники…
А. Тарковский
Стихи мои, клочки, плоды безделья! —
напрасно я вас вымолил у Бога;
смотрю и вижу: мало в вас веселья
и горя настоящего немного.
О, если бы вам заново родиться,
чтоб стать на этом чёрном белом свете
игрушками, которыми в больнице
играют умирающие дети!
Мёртвая голова ищет пуп Земли
Shoot from the left eye of the death’s head.
Edgar Alan Poe
Так где же он, омфалос, пуп Земли?
Геодезист фуражкой вытер пот.
За ним, прихрамывая, шла тренога,
Как лошадь в поводу, а впереди
Легавая бежала, то и дело
На месте застывая и в пыли
Ища знакомый след… Вот он свернул
В проход между глухими гаражами,
А там тупик — пожарная стена,
На кирпиче эмблема “Спартака”
И череп со скрещёнными костями…
Назад! Назад! Заборами, садами —
Рёв электрички и вагонов гул
(Скала епископа и чёртов стул) —
И дерево с огромными ветвями!
Стреляй из глаза мёртвой головы —
теперь — отмерь от линии шагами
на запад восемьсот и сто на юг —
…Здесь дом стоял.
Тропинка шла вокруг
Веранды. Двор заросший, как ковром,
Гусиною лапчаткой. За окном
Крапива и расшатанный забор,
За ним на турнике сосед Егор
Подтягивался раз до сорока
И, спрыгнув, говорил: “Броня крепка!”
Мяч залетал туда, и мы его
Искали средь картофельной ботвы.
А по ночам с дивана моего
(Стреляй из глаза мёртвой головы!)
В квадрате форточке я видеть мог
Меж веток звёздочку одну. Волхвы
Её бы не заметили. Тусклей
Старушечьей слезы, она была,
Как крошка с королевского стола,
Ничтожной, — но она была моей.
Увы! Как мне узнать её теперь
Без рамочки прицельной? Дом снесён.
И не войти мне снова в ту же дверь.
Один на берегу реки времён
Стою — смотрю вокруг — и не могу
Найти ни клёнов тех, ни липы той,
Что я облазил в детстве. Где росла
Вот эта вишня: около крыльца
Иль дальше, у сарая? Хоть какую
Найти зацепку, привязаться к ней —
И я бы мог определить то место,
Где мой диван стоял. Не из него ли,
Из этого дивана, я украл
Все строчки до одной? — “Милее нет
Той стороны, где резали пупок”. —
Каков же плод науки долгих лет
И в чём же, так сказать, её урок?
Что, наконец, подсмотрят очи зорки
На высоте всех опытов? Увы! —
Засни в Перловке и проснись в Нью-Йорке.
Стреляй из глаза мёртвой головы!
1990—1995
* * *
И мнится во сне, что лежишь покорно
в долине под плавным изгибом дёрна,
как Шляпа, проглоченная Удавом, —
а над тобой пасутся коровы,
и тянут ноздрями воздух здоровый,
и радуются полносочным травам.
И ты ощущаешь сдавленной грудью
их мясо-молочное многопудье
и терпишь — как суждено пьедесталу
терпеть назначенного Арапа.
(А это лишь кошка, мягкая лапа,
ходит по твоему одеялу.)
Двери Тимура
Они стояли, как стражники перед дверями Тимура,
с копьями, луками и колчанами за плечами,
самые верные, самые стойкие в мире стражи.
Могучие ли? Высота дверей скрадывала их богатырство,
но если приглядеться, один из них совсем коротышка,
угловатый и щуплый, как отрок. Другой немного повыше
и, казалось, мягче очерчен природой. Впрочем, об этом
можно было лишь догадываться. Пока они там стояли
перед дверями, правитель знал, что смерть не ворвётся
в эти двери, он мог пировать, наслаждаться игрою в шахи,
ласками жён и благоуханным кальяном,
ибо знал: царство его под надёжной охраной, и смерть
не войдёт, пока двое несут свою стражу, — оба в шапках
и широких халатах, стоящие прямо и твёрдо.
И вовсе не важно, что один из них выше другого,
и не важно, смогли бы они или нет натянуть свои луки:
ибо знали враги сего царства, что оно неприступно,
пока охраняемо этими верными насмерть —
сероглазым стражем, похожим на отрока, и кареглазым.
Закат в Больяско
Как достигший моря пилигрим,
лягу навзничь и сниму кроссовки.
Высоко под облаком седым
ангелы летают без страховки.
Вдоль скамеек пробегают псы,
публика пьёт кофе на террасе.
Медленно качаются весы,
музыка поёт о смертном часе.
Солнца шар всё ниже над водой,
но лучи его, как прежде, ярки;
слышен чей-то оклик молодой,
вдоль слоистых скал скользят байдарки.
Ветерок подул… Пора домой.
В октябре прохладные закаты.
Время не виновно, милый мой,
часики одни лишь виноваты.
Обронить их, что ли, где-нибудь,
положить на камень, на скамейку —
или в море с берега швырнуть,
как на счастье мелкую копейку?