Опубликовано в журнале Знамя, номер 3, 2011
Стулья на песке
Дмитрий Веденяпин. Что значит луч. — М.: Новое издательство, 2010.
Интересен хронологический замысел книги: второй раздел, идущий после текстов 2000-х годов, называется “Пять стихотворений из восьмидесятых”. Ожидаешь, что дальше датировка пойдет по нисходящей, но обманываешься: вспышка памяти меркнет, и хронотоп возвращается в привычную колею.
С такой композиционной непредсказуемостью напрямую связано и название книги. Луч как сквозная метафора так или иначе присутствует в каждом стихотворении: он “дрожит” на древесном срезе в стихотворении про Родиона Романыча, принимает образ южноамериканского попугая (метафизическое измерение), застревает в зеркале, отражаясь фрагментами солнечного света в осколке.
Жизнь моя в столпе бесплотной пыли,
В облаке, расплывшемся от слез,
В зеркале, которое разбили,
А оно очнулось и срослось.
В комнате, как в солнечном осколке
Озера, сверкающего сквозь
Листья и ослепшие иголки,
Пляшут пряди солнечных волос.
Одно неизменно: луч скачет, непрерывно перемещаясь с объекта на объект как ему заблагорассудится. С метафорой луча так или иначе сопоставляется все, даже авторское определение поэзии в программном стихотворении:
Что такое стихи?
Гармонь в землянке?
Безутешный роман в Париже?
Или бабочка на полянке?
Бабочка — ближе.
В этом смысле книгу можно назвать попыткой взгляда на себя с разных измерений, изобразительных ракурсов. “Я, я, я… Что за дикое слово! / Неужели вон тот — это я?” — этому стихотворению Ходасевича как нельзя лучше наследует лирика Веденяпина, словно развертывая его мысль в идею целого сборника (впечатление, подкрепляемое и курсивированной цитатой “Разве мальчик в Останкине летом?” в заключительном тексте книги).
Отсюда — два основных приема, на которых базируется поэтика Веденяпина: парцелляция и приемы монтажного повествования. Отдельные строки, построенные на внешне не связанных между собой конструкциях, символизируют перемещение луча в хаотичном порядке — вещи, лица, события. Детали, буквы, бытийные категории живут словно отдельно от лирического героя. Луч выхватывает из бытия отдельные фрагменты и снова прячет их в темноте. Картинки, сменяющие друг друга, превращают стихотворение в набор прекрасно рассыпающихся случайностей.
Сон наяву, только явь как бы тоже во сне:
Полуразрушенный домик на Старом Арбате,
Низкое небо, безлистая ветка в окне;
Сумерки. Зеркало. Девочка в ярком халате.
Слова, по определению самого Веденяпина, стоят “как стулья на песке”, на почтительном расстоянии друг от друга. К самой поэтике Веденяпина тоже применимо слово “дистанцированная” — чрезвычайно осторожная, даже эпитет “прекрасные” в строке про московских евреев втиснут в четырехстопный ямб словно бы из политкорректности. Зачастую не связанные друг с другом детали, обрывочные фрагменты (агент в гостинице во Львове, субъект в канотье, Чижик-Пыжик…) затрудняют проникновение в авторскую поэтику.
Кажется иногда, что автор и сам это понимает: попыткой сблизить “стулья”, словно установить связь времен, а следовательно — собрать части рассыпающегося мира, обоснован еще один используемый Веденяпиным прием — намеренно избыточного повторения слов внутри одного катрена:
Что говорить о прочих, если даже
Мужик не перекрестится, пока
Не грянет гром и не пробьет в пейзаже
Пробоину размером с мужика…
или:
…Человек в канотье с чемоданом в пустынном отеле,
Оглянувшийся на неожиданный окрик портье,
Потому что портье примерещилась кровь на постели
И лежащий ничком этот самый субъект в канотье.
Мотив фатума, произвола судьбы постоянен для книги. Луч в следующий момент может быть направлен куда угодно — и кто знает, какие метаморфозы тогда сулит время и пространство? Неслучайно персонажам Веденяпина свойственно преимущественно бездействие, глаголы в пассивном залоге: “негр, сбитый зеркальной подсечкой”. Часто повторяется мотив “перевернутого света”, опрокидывания пространства — тут опять вспоминается Ходасевич: “Счастлив, кто падает вниз головой, / Мир для него хоть на миг — а иной”. Веденяпинские строки как нельзя лучше перекликаются с этой темой бессилия:
Ведь неважно, кто ты на доске: ферзь, король или пешка —
Продырявлен твой щит.
Черный поп в клобуке, соловецкий монах-головешка
Знал, о чем говорит.
Таким сознательным бездействием определяется и промежуточное положение героя лирики Веденяпина, нахождение его “между прошлым и будущим”: “Между той нелепой, которую мы ведем, / И другой, счастливой, которую мы теряем”.
Верность своему стилю, поэтике и вызывает уважение, и пугает: никаких кардинальных изменений лирика последних лет по сравнению с текстами 80-х не знаменует — все то же непременное присутствие света, метафизического измерения в каждом стихотворении. Биографических реалий, позволяющих разглядеть личность автора за лирикой Веденяпина, мало; все возводится в степень обобщения. Современные реалии если и появляются, то будто в чужой речи:
Какие были времена!
Теперь не то — Бен-Ладен, Путин…
А раньше — сосны, тишина,
“Во всем… дойти до самой сути”.
На данный момент в поэзии Веденяпина, на мой взгляд, достигнут некий потолок наработанных приемов. Вариантом побега может стать обнажение индивидуальной судьбы. А что на самом деле будет дальше — покажет одна из главных бытийных категорий поэта — время.
Борис Кутенков