О дефиците эмоций в современной словесности
Опубликовано в журнале Знамя, номер 11, 2011
Наталья Иванова
Запрет на любовь
О дефиците эмоций в современной словесности
Больные алекситимией неспособны к выражению собственных эмоций и осознанию чувств других людей. В основе патологии лежит конфликт между эмоциональной природой человека и отказом от этой природы.
В нашей культуре эта патология — парадоксально — стала характеристикой постмодернистского здоровья к началу ХХI века.
Что — было?
Был особый литературный мир, исцеляющий читателя чувством: “над вымыслом слезами обольюсь”. Сентиментальная русская литература. Вспомним хотя бы “Бедную Лизу” Карамзина, над которой плакали не только чувствительные барышни; и не только они ездили поглядеть на пруд, в котором утопилась героиня. Эмоциональная Татьяна, возросшая на сентиментальных французских романах (“они ей заменяли все”), едва не погибла от психологической сшибки с холодным, лишенным эмоций, светским Онегиным. Зато в тот момент, когда он открыл в себе невероятный источник чувств, теперь уже светская Татьяна, научившаяся скрывать свои чувства, эмоционально “закрылась” (теперь это называется “улыбающаяся депрессия”). Сдержанность и внешний холод — вот что демонстрирует наша замужняя красавица с разбитым все ж таки сердцем.
Сверх-эмоциональны (“надрыв”!) “бедные люди” Достоевского, как раннего, так и позднего; обладают сложнейшей гаммой чувств герои и героини Толстого, платя жизнью за любовь. В чеховских персонажах оседает эмоциональная усталость, накопившаяся к концу XIX века. В литературе “серебряного века” скорее играют, чем любят и ревнуют, — а погибают всерьез. Эмоциональность характеризует живопись экспрессионизма, переходящего в абстракцию. А дальше… Черный квадрат. Меняются стили, направления, формы, меняется общество и строй, революционная поэтика апеллирует к сверх-эмоциональности: торжество цвета! Красный цвет — на фоне угольно-черного и жемчужно-белого — сверх-эмоционален в “Двенадцати” Блока. На улицах и площадях городов — красные лозунги.
Потом наступает эксплуатация, а затем и имитация (эпоха соцреализма) чувств — крепкий советский человек, которому была чужда чувственная дрожь стихов Пастернака, курсив эмоций Цветаевой, буря слез Есенина, напряженность Маяковского, подспудная страстность Ахматовой. Советская романтическая приподнятость переходит в искусственную эмоциональность, пока включение всего спектра человеческих чувств не поднимет волну нового сентиментализма Окуджавы, Галича и Высоцкого.
Что же происходит теперь?
Мода на бесстрастность.
Из словаря ругательных слов: пафосный.
Выключение из поэзии и прозы спектра базовых человеческих эмоций: радость, гнев, страх, печаль; понижение эмоциональной температуры вплоть до нулевой.
Короче говоря, “горизонтальное положение”.
Это название — да и сама суть одноименного повествования Дмитрия Данилова — как нельзя лучше показывает степень достигнутого отчуждения от эмоций. Автор поймал знаковость этого дистанцирования и продлил ее на протяжении изображенного отрезка времени — длиною в год.
От первого лица.
Вне эмоций.
Изысканная проза Анатолия Гаврилова — один из источников литературной внеэмоциональности, равнодействия, взаимопогашения чувств. “Пришел Миша, прогулялись, холодный туман, тусклые огни”. Констатация. (Но повесть названа все-таки “Вопль впередсмотрящего.)
Этот же синдром в стихах преобразуется в аутизм, внеэмоциональное и внеконтактное проговаривание слов, лишенных эмоций.
Бесчувственный в прямом смысле слова (я здесь не оцениваю!) — отбор. Отбор без эмоций. И реакцию у зрителя/слушателя он должен вызвать соответствующую: рацио, а не эмоцио.
Эмоциональную жизнь человека — в том числе в литературе — разрывают две разнонаправленные тенденции.
Психологи встревожены возрастанием частоты и интенсивности эмоциональных нагрузок — и негативным отношением к эмоциям: от установки в обычной жизни (“Давайте обойдемся без эмоций!” “Оставим эмоции в стороне!”) до литературной моды на полную бесстрастность, отчужденность от чувства, отказ от его изображения, нежелание иметь дело со страданием и состраданием, а также гневом, радостью, страхом и печалью. Изначально безэмоционален текст Владимира Сорокина — никто и не должен воображать воочию деяния его персонажей. Безэмоциональна стиховая масса, представляемая на множестве серьезных поэтических фестивалей. Намеренно безэмоциональна. Чувство заменила констатация. А эмоция ушла к графоманам.
Однако эмоциональный голод у современного читателя никуда не делся. Человек ищет эмоцию, как кот — полезную травку, и находит ее совсем в другом литературном месте.
Миллион, миллион, миллион
Алых роз!
Из окна, из окна, из окна
Видишь ты!!
Кто влюблен, кто влюблен и всерьез
Свою жизнь!!!
Для тебя
Превратит в цветы!!!!
Я нарочно записала все не так, как у Вознесенского, в первоисточнике, — а так, как поет Алла Пугачева, ретранслятор эмоций всей страны. А стихи Ильи Резника? Означает его “асадовская” популярность одно: утоление эмоционального голода.
Это опровергает мнение об антропологическом повороте. Об изменении компьютеризацией самой природы человека. И не надо презрительно относиться к миллионам, предпочитающим условную Донцову.
Дефицит чувств был понят чутким Тимуром Кибировым — отсюда его стихи и проза последнего времени, небоязнь вынести даже в заглавие книги немодное, шокирующее сегодня слово “радость” (“Лада, или Радость”). Кстати, и роман “НРЗБ” Сергея Гандлевского — прежде всего о любви, а потом о поэтическом (и прочем) андеграунде. Но и то, и другое — не тенденция, а скорее исключение. Вместо любви: такой подзаголовок можно дать роману Вл. Маканина “Испуг”. (Старческий секс — заменитель любви.)
Любовный роман как жанр экспроприировал роман о любви. Изучив список финалистов “Букера русских Букеров” за десятилетие, представленный членам жюри последних лет, я поняла, что романов, в основе сюжета которых лежит конфликт чувств, практически нет. Все, что угодно, — от распада семейных связей и социальных отношений до романа воспитания, от исторической стилизации до военной прозы, — а в списке из шестидесяти если не лучших (в этом я сомневаюсь), но отобранных разными членами разных жюри романов каждого года из “нулевых” роман о любви обнаружить трудно, если не почти невозможно.
На этом фоне выделяется особая линия женской прозы, заточенной на чувство — назову следом за Михаилом Эпштейном, автором эссе “Власть души, или похвала сентиментализму” (стало предисловием к роману Ирины Муравьевой), имена Людмилы Улицкой, Дины Рубиной, прибавлю к ним имя и Наталии Соколовской (ее книга с правильным названием “Любовный канон” недавно издана в Санкт-Петербурге).
В наших толстожурнальных палестинах чувство — редкий гость.
Именно поэтому редакция “Знамени” и решила представить читателям специальный номер, сосредоточенный на этой теме — проблеме? — в разных форматах, размещенных в разных рубриках. И вот что еще обнаружилось в процессе отбора: самые сильные любовные эмоции запечатлены (документально) в текстах, связанных с прошлым. Мемуары, архивы, свидетельства. Письма.
Не жизни жаль с томительным дыханьем,
Что жизнь и смерть? А жаль того огня,
Что просиял над целым мирозданьем,
И в ночь идет, и плачет, уходя.
Уходя — плачет.
Презентация этого номера журнала и дискуссия “Эмоциональный дефицит в современной словесности” состоится 30 ноября в 15-00 в рамках Международной ярмарки интеллектуальной литературы NON/FICTION (ЦДХ, Крымский вал, 10, пресс-центр). Приглашаем всех — авторов, критиков, читателей |