Рассказ
Опубликовано в журнале Знамя, номер 1, 2011
Об авторе
| Андрей Назаров — прозаик, эссеист. Родился в 1943 году. Окончил Литературный институт им. Горького. Был солдатом, рабочим геофизических партий и археологических экспедиций, сторожем, лифтером, грузчиком, лесорубом-вальщиком. С 1981 года живет в Дании. Публиковал прозу в петербургской и московской периодике. Автор шести книг. Лауреат “Русской премии” за 2009 год. Главный редактор журнала “Новый Берег”, выходящего в Копенгагене на русском и датском языках.В “Знамени” были напечатаны миниатюры “Перекати-поле” (2009, № 11).
Андрей Назаров
Петя
рассказ
Ласковый был мальчик, тихий. Останавливался часто, прижимался к матери, смотрел куда-то вдаль. А мать рядом стояла, любила его.
Как вырос немного, научился свечку зажигать и в пламя глядел подолгу. В школу его отдали по соседству, в Фелесино. Походил год, потом учитель сказал, что школа у них начальная, четыре класса всего, а Пете там делать нечего, он и без того все знает. Сказал еще, что надо в Переславль везти в среднюю школу и в пятый класс записывать.
Но у кого он там жить будет, в Переславле? — спросил отец.
Подумали — и рукой махнули, других забот полон рот.
Сидел Петя как-то за столом, отобедали только, смотрел на свечу, да вдруг и скажи:
— Михеич умер.
— Ты что, Петя!
— В овине упал, не встает. Не встанет, умер он.
— Да Михеич нас всех переживет! — отец воскликнул. — Полторы бутылки принимает — и хоть бы хны!
— Сходи, — мать приказала, — сходи, отец, не чужой нам Михеич.
Зачертыхался отец, но шапку нацепил и пошел. А там уже с полсела набилось, в овине. Мертвым лежал Михеич. Вернулся отец, на сына смотрел, думал.
— Ты про Михеича как прознал? — спросил осторожно.
— Не знаю, тять, увидел просто. Тут, в огоньке.
Другим днем отец в Переславль собрался, в лесхоз, договор подписывать от хозяйства. Мать на дорогу собрала, расцеловались, перекрестила она мужа, а Петя от свечи своей говорит:
— Не езжай, тять, Пахом напился, возле Заливок машину перевернет, все погибнут.
Замерли домашние, что сказать, не знают. Даже у братьев не повернулось “врет он все!” крикнуть.
Побледнел отец, мешок с плеча опустил на пол.
— Пойду, — сказал, — мать, к Пахому, проведаю.
Вернулся, лица на нем нет.
— Уехали уже.
— А чтой-то за тобой не заехал?
— Запамятовал, стало быть.
К утру известие пришло — разбился уазик, все погибли с Пахомом.
Смолчал отец, потемнел. Ночью жене сказал:
— Неладно с Петей нашим, чуешь? Как быть, мать?
— Давно замечаю, — ответила мать и зарыдала вдруг в подушку: — Петенька, Петенька мой, простая душа! Потеряем мы его, потеряем Петеньку, я знаю!
Утешил ее отец, как смог, а сам из ночи мрачным вышел, в Переславль поехал, никому не сказав, а оттуда врача специального привез.
Тот попросил всех выйти, подсел к Пете и вопросы задавать начал. Петя отвечал — ровно, тихо, чисто. Так врач и сказал:
— Да, Петр, хорошо отвечаешь — ровно, тихо, чисто. Давай еще картинки посмотрим. Вот тут что видишь?
Выкладывал он свои странные картинки на стол. Петя ответил ему три раза, потом перестал.
— Мне неинтересно, — сказал. — Я знаю, что вы сами о них знаете и чего от меня ждете.
— Да, — вполголоса заметил врач. — Это случай!
Помолчал, пожевал губами.
— Что делать будем? — неожиданно спросил Петю.
— Ничего, — ответил мальчик. — В больницу я с вами не поеду.
— Ты откуда про больницу?.. Поедешь, коли надо.
— Нет, — ответил Петя. — А силой возьмете, так я все про вас расскажу.
— Это что же?
Петя зажег свечу, всмотрелся в пламя и сказал:
— Как вы прошлым годом заключение дали о болезни человека здорового. И про то, как…
— Хватит! — воскликнул врач. — Не возьму я тебя, мальчик, забудь.
— Могу еще сказать, когда умрете.
Врач на двор выбежал, с трудом в себя пришел.
— Ничего не надо, — родителям объявил. — Считайте, что сын ваш — Петр, страж порога.
— Чего он страж? — отец переспросил.
— Неважно. Ну, просто гений. А с этим жить надо.
Сел в медицинский уазик — и укатил, даже про деньги забыл.
— Правду говорят, что психиатры эти сами… того, — подытожил отец.
Петя не рос, все тоньше, прозрачнее становился, и отдельно от него жили глаза на лице.
Мать подходила незаметно по ночам к его кроватке. “Маленький мой, — думала, — нет у тебя сил тут быть. На другое твои силы уходят. Как бы мне помочь тебе?” Но ни тронуть его, ни укрыть, ни рыдать не смела — страх сковывал беспричинный.
Слух о Пете прошел селами, отец Феофан, настоятель сальяновской церкви, в дом пожаловал.
Неготовы оказались, засуетились всем домом на стол собирать, только Петя сидел молча, глядя неподвижно в пламя свечи. Отец Феофан словно и сам лишился речи, стоял перед ним, переминаясь, потом снял наперсный крест и перекрестил Петину голову. Надел крест, поднял прозрачную Петину ручонку, нагнулся, поцеловал — и вышел молча.
С тех пор совсем уже не трогали Петю, обходили молча, как святого, зачумленного.
Вскорости автомобиль прикатил, отец Феофан взял его в Переславль, к архиепископу.
Первый раз в автомобиле Петя ехал, но смотрел пред собой, прямо, на окошки не оборачивался. Подвезли к терему каменному, провели покоями и посадили за стол в трапезной. Посуду белую поставили, суп принесли.
Петя ел мало, отказался, сидел неподвижно.
Тут человек высокий, в богатом черном одеянии, подошел, руку протянул к его губам. Петя не пошевелился, рассматривал перстни на протянутой для поцелуя руке.
— Так, — произнес человек в облачении, — не воцерковлен, стало быть. Жаль. Ты что ж это, отрок, предсказываешь? Грех, большой грех. Господь Бог наш будущее от детей своих скрыл, в том великое помышление Его о нас. А ты — раскрываешь.
Петя молчал.
Человек в облачении задумался.
— Но коль наделил тебя Господь таким даром, так то не случайно. На благо используй.
Он пошарил в одеждах, достал фотографию дородного священника в белом облачении и положил перед Петей.
— Сказать можешь, когда человек этот умрет?
— Свечу, — ответил Петя.
— Свечи! — крикнул собеседник, и тут же вбежал служка со связкой свечей.
— Мне одну, — сказал Петя. — И зажигать должен сам. Спичкой.
Он зажег свечу, всмотрелся в пламя и, не глядя ни на собеседника, ни на фотографию, сказал:
— Он следующим веком умрет, на седьмом году.
Собеседник помрачнел. Взял фотографию и вышел.
Вернулся, держа несколько других.
Петя, глядя в пламя свечи, называл время смерти запечатленных людей — и вдруг перед ним легла фотография собеседника. Что-то предупредило Петю, он посмотрел на архиепископа и сказал:
— Нет, этого я не могу.
— Почему?
— Живым вижу, не могу.
— Так я выйду.
— Не надо, я не смогу.
— Значит, в тайне Господь сохранил. Неисповедима мудрость Его.
— А, вот пожар будет, все сгорит, — неожиданно сказал Петя.
— Что сгорит, что?
— Все тут погорит кругом, и дом этот тоже, только стены останутся черные, мне видно так.
— Ну, спасибо, отрок, что упредил, мы меры примем.
— Не надо, — ответил Петя, — не поможет, сгорит все.
— А когда?
— Следующим месяцем, посередке.
— Так мы меры…
— Люди подожгут, лиц не вижу.
— Может, ошибся, отрок? — спросил собеседник, но взглянул в его лицо и тяжело вздохнул.
— Чем наградить тебя? — спросил. — Проси, что хочешь.
— Не надо мне ничего, — ответил Петя и задул свечу.
Архиепископские палаты следующим месяцем сгорели. За Петей приезжали каждый день большие люди на красивых автомобилях и нанимали его для прояснения своих дел и планов. Отец теперь брал за него крупные деньги, мать плакала. Так прошло два года. Петя оставался тем же, не менялся, не рос. В какой-то день он затосковал, когда приехали за ним, сказал: “Болен”.
Он был всегда один, тихий мальчик Петя, братья и сестры никогда не садились с ним рядом. Он смотрел в оконце, там, на улице, в пыли, мальчишки гоняли мяч. Его не примут играть, да он и не умеет. Никто не интересовался им, не спросил никогда: “Как ты, Петя?”. Даже мать смотрела на него только издали и вздыхала тихо. Так и просидел он короткую свою одинокую жизнь — молча, с зажженной свечкой.
Петя никому не хотел зла, но приходилось говорить страшное, потому что в свече видел он судьбы людей. Один раз его избил человек, чью скорую гибель он предсказал. Петя после этого долго болел, лежал дома, мать приносила еду, но никогда не задерживалась у его кровати. Петя много теперь знал о жизни людей, о мыслях их и желаниях. Они помнились, застревали, и ему становилось тяжело нести непрошеное знание о тех, кто населяет эту землю.
Он предсказывал чужое, не интересное ему будущее и знал, что самого его никакое будущее не ждет. Он не захотел жить, мальчик Петя, простая душа, и он умер.