Стихи
Опубликовано в журнале Знамя, номер 1, 2011
Об авторе
| Мария Степанова постоянный автор “Знамени”. Предыдущая публикация — № 12, 2008 год.Мария Степанова
Девушки поют
* * *
С воздуха небесного грудного
Воротились лётчики младые.
Под руки ведут они больного,
Их встречают матери родные.
Рядом с ними, на их дороге
Ездит на колёсах убогий
В золотой, слезящейся дерюге.
Лётчики тогда к нему подходят
И себя в убогом узнают.
Матерей своих к нему подводят,
Хлеба и вина ему дают.
Лютики ему к подножью содят,
Памятью черты его обводят,
Слёзы очарованные льют.
Малым шагом, нехотя уходят,
Сожалея молодость свою.
* * *
Где в белое, белое небо
Пространство холодное бьёт,
Замучен тяжёлой неволей,
Бродяга судьбу продаёт:
Возьмите, кому её надо,
И средства вложите свои
В дырявые, словно ограда,
Недавние руки мои.
Я тела уже не имею
И косо стою, как печать,
И можно сквозь эти лопатки и шею
Пустые холмы различать.
Я шёл от Одессы к Херсону,
Как ветер в безлюдной степи.
Я брёл по степям Забайкалья,
Как лодка на чёрной цепи.
Я град; я катящийся топот,
Движенье без ног и копыт:
Купите мой жизненный опыт,
Верните прижизненный быт.
И эту посмертную славу,
Вспухающую, как вода,
Отдам без раздумья за “явскую” Яву,
Какую курили тогда.
* * *
Мать-отец не узнали,
Не узнала жена молода,
Как вернулся полковник
Из-под чёрного синего льда.
Где-то пьют за победу,
Фортепьяно считает шаги.
По январскому следу
Он прошёл, оставляя круги.
Свет горит в жилконторе,
Нету записей в книге жильцов.
На гремучем просторе
Расширяется строй мертвецов.
Там горит и дымится,
Где прошёл я, откуда пришёл,
Там кипит чечевица
И варится слепой корешок.
Корабли не причалят.
До земли добирается свист,
Но подводник печален
И не дует на пальцы связист.
Я тяжёлый и страшен,
В животе ледяная вода.
Сколько танковых башен
Задевают весной невода!
Я поставил запаску,
Сжёг бумаги, замёл уголья —
Допустите прописку,
Пропустите на место жилья.
Но молчит выездная,
Документы закатаны в лёд,
И уже не узнаю,
Как жена его не узнаёт.
* * *
— Ах, мама, что у нас за дворник
Живёт в подвальном этаже?
Его рассыпчатое имя
Не вспоминается уже.
Уже нечасто он, проклятый,
Выходит на горючий лёд,
Железной шаркает лопатой,
Метлою острою скребёт.
Когда я утром одеваюсь
И на работу ухожу
Или когда я раздеваюсь
И в ящик туфли уложу,
В утробе тесного подвала
При свете ночи или дня
Он всё лежит, как покрывало,
И бездна смотрит на меня.
— Ах, дочка, мы с тобой не знали,
Что наш пропавший Алексей
Живёт в нетопленом подвале,
Полузабытый от людей.
А что сама ты не узнала,
Что это твой жених и муж,
Так эта жизнь большая зала,
По ней гуляет много душ.
А что желтее апельсина
Его нерусские черты,
Так это тоже объяснимо:
И мы с тобой давно не те.
Мы устарели, как трамваи,
Мы дотянулись до седин.
А он, как лампа восковая,
В подвале светится один.
* * *
Едет поезд по целой России
Вдоль какой-то великой реки.
Пассажиры в плацкарте босые,
Полупьяные проводники.
В сладкой корочке жира и неги
Перед лицами близких людей
Проплывают куриные ноги,
Как деревья в дрожащей воде.
По его населённым вагонам,
Как спасённые души в раю,
Я хожу в одеяле казённом
И взволнованно песни пою.
Это дело гораздо опасней,
Чем считает отец-проводник,
Потому что хорошая песня
Неизменно восходит на крик.
Голым горлом под женские ахи
И негромкий убористый мат
Я пою про дорожные маки
И что гибнет батяня-комбат.
Тонкий голос как острое шило
Протыкает вагонный уют,
И становится людям паршиво,
И они меня в тамбуре бьют.
В честном пенье такая свирепость,
Что оно возмущает сердца,
И стоит пассажирская крепость,
Как слеза в середине лица.
* * *
Зачем вы напоили почву
Противочувствием своим?
Зачем, как донорскую почку,
От нас вы отделили Крым?
Кочует облачная масса
Вдоль государственных границ,
Но тени молока и мяса
Не помнят дедовских криниц.
Когда на полные могилы
Ложится утра полоса,
Певец неведомый и милый
Поёт, что Хлоя холоса,
И над теснинами Урала,
Как тромб, блуждающий в крови,
Плывут Аляска и Курилы,
Не испытавшие любви.
* * *
В чистом поле плакали орудья
Потому, что ранило бойца.
Он лежал с полуоткрытой грудью
В ожиданье скорого конца.
Бой-прибой накатывал на уши,
Извинялся: медленно куём.
Установка женская “Катюша”
Кашею кормила окоём.
И пока она по ближним била
И полировала берега
За того, которого любила,
За того, что не уберегла,
Пух и перья смахивая с кителя,
Подставляя детские крыла,
В тёмном небе охранял родителя
Сын степного сизого орла.
* * *
Остывают пустые перины
Под влиянием сквозняка
В час, когда по стране балерины
Равнодушно встают у станка,
Разминают свои шестерёнки,
Тянут ножку на шесть пятьдесят.
На столах отдыхают гребёнки.
Фонари, догорая, висят.
И в больничные коридоры,
Разгоняя рассветную муть,
Медсестрички несут разговоры
И в стекло заключённую ртуть.
Вот и я, как она, заключённый,
Вот и я достаю до кишок,
Как запитый водой кипячёной
Неизвестный тебе порошок.
Я придурочек, я окурочек,
Имярек, незнакомый зверёк,
Распугавший бройлерных курочек,
Что хозяин не уберёг.
Ничего уже не превышаю,
Не решаю и носом клюю,
Вспоминаю про волю большую,
Как про воду сапог на клею.
И чем дальше, тем меньше я знаю
И уже не твержу “отпусти” —
В голенище вода ледяная,
Но нога продолжает идти.
* * *
Прошёл трамвай по кличке Аннушка,
Что нас с тобою подвозил.
Теперь какая-нибудь панночка
Откроет модный магазин.
Разложит белое и чёрное,
Протрет пустые зеркала,
На мониторы отключённые
Она посмотрит из угла —
Увидит в них не время пятницы,
Не покупающий народ,
Не три-четыре лёгких платьица,
А что-нибудь наоборот.
Увидит в сутолоке будничной
Походку дедовской весны,
Тебя, стоящую у булочной,
Авоську с воздухом страны.
Но это прошлое плавучее,
Его бессмысленный укор
Слезой затянется до случая
И камнем канет в монитор.
Мы открываемся, как краники,
Туда-сюда, туда-сюда,
И магазинные охранники
На нас не смотрят никогда.
* * *
Где Культура и Отдых в обнимку
На вершинах союзных дерев,
Чей-то мальчик роняет панамку
И оглядывается, присмирев:
Он впервые выходит разутый,
Разделяя вселенский озноб,
Под пузырь, непомерно раздутый,
Под его переливчатый зоб.
От военного папина марша
И от маминых шёлковых ног
Он пытается сделаться старше,
Но сегодня пропало, не смог.
Парка отдыха стать бы культурней,
Ближе бронзе, роднее стеклу.
Слышишь, урна ответствует урне
И дупло подтверждает дуплу:
Ты хотел бы понравиться месту
Вместе с выводком пухлых невест?
Ты уверен, что эта невеста
Не лягушка и мошек не ест,
Что её неестественно синий,
Непомерно раздутый пузырь —
Просто купол для звуков и линий,
Сквозь которые дышит лазурь?
Чпок! Отчаянье: хлопает шарик —
И в резиновых брызгах трава,
Где товарищеский хабарик
С пионером делила вдова.
* * *
И не пою я “купите папиросы”,
И не веду азартную игру,
А я решаю неотложные вопросы
В расчёте, что сегодня не умру.
Уже идёт сюда вагон почтовый
И паровоз не тянут за усы,
И то, что я немного не готовый,
Изгладится за первые часы.
В какую хошь из молодых республик
Я голову пустую унесу.
А сердце — бублик, сердце стоит рублик
И сладко остывает на весу.
* * *
Мы бежали бежали,
Как последние ноги,
По лежачей державе,
По широкой дороге —
А тундра всё не кончается
Лай собак не кончается
Часовой не кончается
(но всё менее замечается)
Перемат не кончается
Переход не кончается
Неземными долинами
Автоматными длинными
Небосвод отмечается
В теле смерть ощущается
Но словно бы измельчается
И как смех ощущается
И щекочет и колется —
Хорошо получается.
И нельзя уж бежание
Отличить от лежания.
* * *
У чёрной ограды церковной
На офисном стуле простом
Сижу я с улыбкой неровной
Пред самым Великим Постом.
По толстым рукам и коленям
Небесные птицы сидят;
И ходят, и смотрят, и гадят
И кроткое что-то галдят.
Зачем из стекла и металла
В руках я коробку держу?
Чтоб ты туда деньги метала,
Когда на тебя погляжу.
Там в храме младенцы и няни
Таинственный дым разжуют,
И томные, как после бани,
Охотливо мне подают —
На краснокирпичное тело,
На жизни тугую трубу.
И если бы я умереть не хотела,
Давно бы лежала в гробу.
Но голуби махом взлетают
И низко кружат, грохоча,
И, словно кусты вырастают,
Мои покрывают плеча.
И я для прохожего взгляда
Одета и обнажена,
Сама и могила себе и ограда,
Сама себе мать и жена.
* * *
Низко птица неранняя кружится
Над платформою Марк ли, Лука,
Сам-собою качается лужица
На краю твоего сапожка.
За железнодорожною веткою
Разбежался народ, как пшено,
Серо-розовое, беловетхое
Там исподнее разложено.
И маячат над книгами волглыми,
Над значками со ржавыми иглами,
Покупатели и продавцы,
Пожиратели слёзной пыльцы.
Настругавши к останкинской хлебушка,
Записавшись к врачу на приём,
Я и мёртвые мама и дедушка
Нашу жизнь по частям продаём:
Продал я и открыточки “К празднику”,
И пустой офицерский планшет,
И пластинки, где свёрнута музыка,
Развернуться же сил уже нет.
В тёплом-тёплом, на годы наглажено,
Видно, было кому приглядеть,
Жду, когда же откроется скважина,
Без неё себя некуда деть.
И войдёт оно, неприятное,
Незаказанное, незакатное,
Опрокинет столы, разольёт пивко,
Голубям велит лететь далеко,
Что ж вы сделали, скажет, комики,
Что за стон стоит в моём домике?