Уфа: Вагант
Опубликовано в журнале Знамя, номер 7, 2010
Мои четыре строчки
Supremum {versus}. — Уфа: Вагант, 2009. —
Марианна Плотникова. Насекомия;
Алексей Кривошеев. Свободное поздно;
Дмитрий Масленников. Пятое время года;
Светлана Чураева. Прежде прежнего.
Уфимская серия “Supremum {versus}” объединила четырех во многом разных, но в чем-то и схожих авторов. Читая эти хорошо оформленные книги, я думала сразу о нескольких вещах. О том, как непросто провинциальному поэту существовать в отрыве от литературного мейнстрима и актуальной поэзии (я говорю о литературной среде, а не о возможности все прочесть в Интернете), о том, как нелегко вообще жить чувствующему человеку, и, конечно, о цели издания этих книг.
По-человечески авторы серии вызывают глубокое сочувствие. Они пишут о хаосе и дисгармоничности мира и собственной жизни. “Если дети от Бога, / то почему он дает их тем, / кто еще не созрел для счастья?” (Марианна Плотникова), “И жизнь — всего лишь пара строчек, / не напечатанных нигде” (Дмитрий Масленников), “А кругом, ей-ей, тараканьи бега: / вон один цепенеет, тот дает гопака” (Алексей Кривошеев).
Еще о сходстве. Эти стихи за некоторыми исключениями — вполне провинциальны, интересующихся “историей вопроса” отсылаю к статье Леонида Костюкова “Провинциализм как внутричерепное явление” (Арион, 2009, № 4). Дело не в том, что авторы живут в прекрасном городе Уфа, в каком-то смысле более пригодном для нормальной жизни, чем сумасшедшая Москва. И в Москве возможно писать так, как будто ты мало знаешь о современной поэзии (Масленников и Чураева), или так, чтобы получалось как можно более “художественно” (Плотникова и Кривошеев).
Различия между книгами серии мне кажутся более существенными, чем их сходство, потому что у каждого автора есть своя манера, стихи не безличны, каждый автор виден из того, что он написал.
Марианна Плотникова представляется самым многообещающим сочинителем. Вот начало стихотворения “Поле сражения”:
Не думай занять мой конец одеяла,
опасно подглядывать даже,
как роты мурашек
бегут под моим началом.
Тут чувствуется перекличка с Анной Логвиновой. У Плотниковой есть чувство ритма.
Но, к сожалению, в сборнике “Насекомия” рядом со стихами, о которых можно говорить, много общих мест, “плачущего дождя” — условно говоря, того, что сложившийся, “дописавшийся до себя” поэт, конечно, не позволил бы включить в избранное.
Твои веки закрыты, ты спишь и не знаешь,
Что за окнами дождь и ноябрьский ветер гуляет.
И пока ты во сне гордой птицей в туман улетаешь,
У меня на руках первый снег от любви твоей тает.
Тут надо оговориться, что Плотникова — автор молодой и, по всей видимости, неопытный. У нее есть выразительные строчки и образы.
Простили(сь)
Жена простила,
простили дети.
И дом простил.
И Бог
И та, что как мыло
по мне скользила
змеею и плетью, —
простила.
А я не простил —
не смог.
Себя не простил —
и сдох.
Если закрыть глаза на цветаевский отсвет и оставить на совести автора жестокоромансные “змею и плеть”, то — вполне хорошее стихотворение. Самое главное, что стихи Марианны Плотниковой — живые.
Алексей Кривошеев, в отличие от Марианны Плотниковой, — автор со стажем, издал несколько книг, входил в литобъединения не только Уфы, но и Петербурга. У этого стихотворца есть свой стиль, по которому его стихи безошибочно узнаются. Кривошеева трудно назвать неофитом. Судя по его стихам, он как минимум знаком с творчеством Мандельштама, Бродского и Сергея Гандлевского.
Надо сказать, что стихи Кривошеева очень странные. Они напоминают блуждания в потемках, когда неожиданно натыкаешься то на один предмет, то на другой и никогда не знаешь, обо что споткнешься в следующий момент.
Чтобы читателю было понятно, о чем я говорю, приведу отрывок из стихотворения с эпиграфом из Гандлевского.
Поэту
(из цикла Петербургская ностальгия)
И с мертвыми поэтами вести
из года в год ученую беседу
С. Гандлевский
памяти А. Банникова
С коллегою поговори,
пока один он на чужбине.
Шаги по Родине тори,
обереги ее, как иней.
Столпотворение не сна:
двор — в осень, бреда в ойкумену,
до нитки в ливень, в гвалт окна,
уроком исступленья в вену.
Я даже в сбивчивую речь
скольжу, в услужливую бездну,
чтоб только общество сберечь
твое (с тобой двойник, но трезвый).
Все в одиночество мое:
твой ропот, дивный друг уселся
в былой башкирский окоем —
забылся ли, заснул и спелся?
Искреннее чувство здесь перекрывается нарочитостью, выспренностью чересчур “сбивчивой речи”.
Однако сборник “Свободное поздно” заканчивается простыми и трогательными строчками.
Наугад
Может, я еще и жив-то,
что три строчки наугад
веселят иных блаженных,
им, блаженным, не претят?
Может, я еще живой-то,
а не мертвый, потому
что мои четыре строчки
упокоивают тьму.
Может, я и жив покуда,
что, когда читаю их,
право же, Бог весть, откуда
тихо так нисходит стих.
Дмитрий Масленников — кандидат филологических наук, доцент, руководитель уфимского ЛИТО “Тысячелистник”. Стихи Масленникова поэтому читаются с особым пристрастием, все-таки “учитель юношества”.
В стихах Масленникова наиболее частый мотив — мотив выпитого вчера, сегодня и предполагаемой выпивки завтра. Упаси меня Бог от проповеди здорового образа жизни — в стихах, скажем, Аполлона Григорьева или Есенина “забубенности” тоже хватает. Теперь очередь цитаты, чтобы вы “почувствовали разницу”.
И мне опять под сердце колет
Небес расколотых раскат —
Стих, порожденный алкоголем
В моих прокуренных мозгах.
В каком-то смысле сильно, но, боюсь, не в поэтическом. Несмотря на формальное несовершенство, вот такие строчки привлекли мое внимание.
Когда меня накажет Бог,
А есть за что — и он накажет,
Тогда твои подруги скажут:
“А твой-то был не так уж плох…”
Раз в год — бутылка на столе…
Супруг другой, но те же тапки…
И, удивляясь тишине,
Смотрю я в мир из черной рамки.
Про катарсис в этом акростихе говорить сложно, но здесь есть искренность. А вообще — грустно становится от этого сборника. Появляется ощущение, что человек себя истребляет, и стихи его не спасают.
Про книгу Светланы Чураевой говорить труднее всего. Эта книга представляет собой мистерию под названием “Прежде прежнего”. Как и положено, в мистерии происходит борьба добра (жизнь) со злом (смерть). Автора, как мальчиков Достоевского, волнуют метафизические вопросы. Беда в том, что жанр этот умер в Серебряном веке, и чтобы его возродить, необходимо его полное обновление, а не буквальное следование эпической традиции.
Хотя, повторюсь, бытийные поиски автора заслуживают уважения.
Вот эпилог произведения.
Эпилог
Детский и женский голоса в темноте.
— Мама?
— Да.
— Я видел, как упала звезда.
Она умерла?
— Нет.
— А может человек умереть?
Как лебедь или медведь.
— Нет.
Оформила (повторюсь, оформление прекрасно) серию Марианна Плотникова, что еще раз говорит о достоинствах этой талантливой девушки. Хочется верить, что у каждого из авторов серии есть поэтическое будущее.
Евгения Часовникова