Опубликовано в журнале Знамя, номер 5, 2010
“Я русский бы выучил…”
Современная русская проза — XXI век: Хрестоматия: для изучающих русский язык как иностранный. Под ред. Е.А. Кузьминовой, И.В. Ружицкого. — М.: Русский язык. Курсы, 2009. — Ч. I.
Хрестоматия “Современная русская проза — XXI век” — это книга, ориентированная в первую очередь на иностранных читателей. Изучающих русский язык, а скорее даже — владеющих русским языком. Выражаясь образно, это одна из маленьких дверок в большой мир. Международные отношения всегда чем-то омрачены. В том числе и в области литературы.
Сегодня приходится слышать о том, что нас мало переводят, а если и переводят, то исключительно одних и тех же авторов. Что нас незаслуженно забыл Нобелевский комитет, который иной раз привечает весьма посредственных писателей “оттуда” и при этом игнорирует дорогих нашему сердцу Петрушевскую, Искандера… Во всех этих несправедливостях видится дурное влияние Большой политики, а также недоброжелательность и предвзятость иностранных издателей и читателей.
Вроде бы и в самом деле. Взять хотя бы авторитетную книгу “1001 books you must read before you die” под редакцией Питера Бокселла, вышедшую пару лет назад “у них”, в Лондоне. Точнее, она дорабатывалась и переиздавалась несколько раз, и в ее последней версии наши 90-е и нулевые годы представлены “Чапаевым и Пустотой” и “Жизнью насекомых”. Внимательное отношение к Виктору Пелевину со стороны составителей очень лестно и приятно, но сразу возникает желание крикнуть вслед уходящему поезду, что мы могли бы предложить и еще кое-что. Хотя эту точку зрения, надо сказать, разделяют далеко не все даже здесь у нас. Есть мнение, что мы действительно не на уровне и получаем, вернее не получаем, по заслугам.
В то же время, если говорить об отсутствии к нам интереса со стороны зашоренной зарубежной публики, то здесь мой личный опыт постоянно входит в очевидное противоречие со столь же очевидной и неумолимой статистикой. Во Франции и Германии неожиданно сталкиваешься с тем, что люди, причем казалось бы весьма далекие от искусства, хватаются за блокноты, когда речь заходит о литературе и кино, чтобы записать российские имена и названия, просят пройтись с ними по книжному магазину, где кстати всегда оказываются в наличии книги наших соотечественников, или вспоминают о том, что недавно прочитали роман или сборник того или иного нашего писателя, неизменно прибавляя: “Oh, il est sensationel!”. На этом основании мне всегда представлялось, что наша репутация “страны великой литературы” в мире сохраняется, даже если сделать скидку на то, что Франция и Германия расположены к нам в этом отношении больше, чем кто-либо. И если никто не ждет, что мы вдруг выпустим хороший автомобиль, то литература и кино — это традиционно наша сфера, где мы можем претендовать на позиции среди условных лидеров.
Я уж не говорю о том, что в Москве среди иностранцев, говорящих по-русски, мне доводилось встречать тех, кто, несмотря на нешуточную занятость, прочитывали в русском оригинале по три книги в неделю, составляли толстые тетради собранных из разных источников комментариев и даже пытались делать собственные переводы. Изданная Хрестоматия — это шаг навстречу тем, кто, изучив русский язык, уже сделал большой шаг навстречу нам.
Любой сборник, в том числе и хрестоматийный, — это всегда некий “гамбургский счет”. Какие именно писатели и какие именно произведения наиболее значимы “в контексте современной литературной парадигмы” — вопрос, конечно, открытый, и вряд ли можно ожидать, что все согласятся с тем выбором, который предложен авторами Хрестоматии. Тем более что Катя Метелица, например, на фоне отсутствия Маканина, Шарова, Павлова, Прилепина, Толстой, Рубиной, Ерофеева, Сорокина, Акунина… смотрится в “Содержании” несколько провокационно. При всей симпатии. С Катей Метелицей получилось так, что прилагаемые к ее “Дневнику Луизы Ложкиной” комментарии оказались качественно лучше самого комментируемого текста. Можно поговорить о том, что Людмилу Улицкую лучше представить не рассказом, а фрагментом из “Казуса Кукоцкого” или “Даниэля Штайна”, Евгения Гришковца — не “Рубашкой”, а “Асфальтом” и так далее. Можно, но не нужно. Во-первых, данная Хрестоматия — незаконченный проект. Предполагается продолжение, где, вероятно, можно будет увидеть тех, кого не хватает в первой части. Во-вторых, выбор сделан, основываясь не на иерархии современных авторов, а исходя из деления литературы на подтипы: метапрозу (интеллектуальную литературу), христианскую литературу, ultra-fiction, неореализм и мидл-литературу. Как всегда бывает с литературными классификациями, здесь нет отчетливых разделительных линий: неореализм смешивается с мидл-литературой, интеллектуальная литература с ultra-fiction, душеспасительная сказка Петрушевской “За стеной” может стоять в одном ряду с Быковым и Пелевиным, а может переместиться поближе к Улицкой и Кучерской, “Коллекция пепла” Анатолия Королева — одновременно и метапроза и ultra-fiction, проза Людмилы Улицкой в какой-то части вписывается в христианскую литературу, а в какой-то — нет, “Письма к Тютчевой” относятся к метапрозе, но вряд ли тянут на суперинтеллектуальное чтение… Но это все не суть и не так принципиально. Предложенный выбор в большинстве удачен, будь то отдельный рассказ, отрывок из эссе или романа. Даже если иметь в виду, что здесь представлены произведения разного уровня. От романов “Венерин волос” и “ЖД” до вещей более скромных, но показательных в том или ином отношении. “Empire V” и “Рубашка” — повод порассуждать о тупиках гламурной культуры, глядя на нее извне и изнутри и перепрыгивая с издевательского сарказма на мягкую иронию, откуда и до лирики недалеко. “Письма к Тютчевой” Вячеслава Пьецуха в определенной мере тоже об этом, но они полезны еще с одной точки зрения. В произведении, где поэт Тютчев назван средненьким, очень подмывает обнаружить тоже признаки средненькости. И они не заставляют себя долго искать. О коллегах по цеху автор отзывается следующим образом: “нынче в именинниках ходит у нас всякая сволочь, как то: сбрендившие домохозяйки, бывшие чеховеды, сбившиеся на приключенческий жанр; молодые хищники, точно знающие, что почем; и уж совсем оторвы, пишущие про половые извращения у собак”. При этом “русский читатель за последние двести лет донельзя опустился”, и ему “невдомек, что литература — это не разновидность предпринимательства, а священнодействие”. О себе же лирический герой отзывается бережно и с любовью: “…нас всего и было-то два человека на всю Москву выкормышей старой, настоящей культуры”. Авторская позиция “все плохие, я — хороший” редко располагает к себе читателя, а в данном случае может проиллюстрировать конфликтную сторону отношений “интеллигенции и народа”, помогая понять, за что народ может недолюбливать интеллигенцию.
Большая часть произведений представлена в отрывках. И хотя составление чего-то целостного из отрывков и фрагментов — дело всегда неблагодарное, в данном случае авторам удалось сделать максимум: приведенные выдержки позволяют ухватиться за нити, которые ведут к смысловым корням произведений. Поэтому, несмотря на очевидную сложность самих текстов, Хрестоматия способствует тому, чтобы их прочли полностью. В коллекции fiction очень органично и в то же время неожиданно смотрятся эссе Андрея Битова “О литературных репутациях”, которые разворачивают русскую литературу как явление в оригинальном философско-филологическом ракурсе.
Кроме задачи отбора наиболее интересных с литературной точки зрения произведений, составителям приходилось иметь в виду специфику потенциального читателя, который не является носителем русского языка. Трудно сказать однозначно, каково будет иностранцу встретиться с: “Один вог — это количество тщеты, выделяющейся в женском туалете ресторана “Скандинавия”, когда мануал-рилифер Диана и орал-массажист Лада, краем глаза оглядывая друг друга у зеркала, приходят к телепатическому консенсусу, что уровень их гламура примерно одинаков, так как сумка “Armani” в белых чешуйках, словно сшитая из кожи ящера-альбиноса, и часики от “Gucci” с переливающимся узором, вписанным в стальной прямоугольник благородных пропорций, вполне компенсируют похожий на мятую школьную форму брючный костюм от “Prada”, порочно рифмующийся с короткой стрижкой под мальчика, но этот с трудом достигнутый баланс парадигм и извивов делается совсем не важен, когда в туалет входит натурал-терапевт Мюся с острыми стрелами склеенных гелем волос над воротом белого платья от “Burberry”, которое напоминает туго стянутый двубортный плащ с косо отрезанными рукавами….”. И насколько комментарий: “бы-бы-бы — парономазия (стилистическая фигура, состоящая в комическом сближении сл., кот. вследствие сходства в звучании и частичного совпадения морфемного состава могут иногда ошибочно, но чаще каламбурно использоваться в речи), основанная на повторе част. бы и бы- в было”, способен облегчить бедному чужеземцу его нелегкий путь к постижению глубин нашей бездонной души и пониманию российских реалий. Зато это позволяет почувствовать себя отчасти отомщенной за чтение Жака Деррида в оригинале (полным отмщением мог бы стать, наверное, отрывок из “Сердца Пармы”). Если иностранный представитель изучал русский язык не в МГУ, а каким-то более простым способом, то он, скорее всего, будет весьма озадачен. Но с другой стороны, найти произведения полегче, сократить или упростить приложения значило бы переориентировать издание на менее заинтересованного читателя, спуститься этажом ниже. Комментарии сделаны с академической добросовестностью и аккуратностью. Их объем практически везде превосходит, иногда существенно превосходит, объем художественного текста, к которому они относятся. В некоторых из приводимых произведений едва ли не каждое второе слово помечено циферкой или звездочкой. Для Майи Кучерской составлен также специальный Словарь церковных терминов.
Ольга Бугославская