Стихи
Опубликовано в журнале Знамя, номер 11, 2010
Об авторе
| Дмитрий Андреевич Мухачев родился 13 марта 1985 года, в поселке Южном Алтайского края в преподавательской семье. Окончил Алтайский государственный университет в степени магистра литературоведения. Учится в аспирантуре филологического факультета АлтГУ, работает в СМИ. В центральной периодике никогда не печатался . Живет в Барнауле.
Дмитрий Мухачёв
на три затяжки
* * *
Если в детстве играл ты не с теми детьми
И неправильной клюшкой по шайбе лупил,
Твоя тихая жизнь будет бита плетьми
На холодном плацу, среди бритых терпил.
Закрывают шлагбаумы правильный путь,
Волоокий майор произносит “нельзя”.
Так охота от злобы кого-нибудь пнуть,
Но врачи в сапогах гауптвахтой грозят.
Здесь у них что ни пёс, то надменный шарпей,
Что ни меч — то рубином блестит рукоять.
Ты сиди в уголке и кури свой шалфей.
Тут нормальной травы не достать.
* * *
Улица у вокзала, частный сектор, дома-конурки.
Привычным фоном трогательный многоэтажный мат.
Невысокое здание с облупившейся штукатуркой.
Это — военкомат.
Холодные вёсны в нескучной стране.
В паспортах у нас — много букв и цифр.
Какой-то остряк на военкоматной стене
Нарисовал пацифик.
Шеренга подростков в трусах по всему коридору.
Визгливые голоса. Содержательные разговоры.
Линии судеб без пунктиров, разрывов, пробелов:
этот — откинется, по синему делу догнавшись белым,
тот на мебельной фирме будет всю жизнь столяр,
а ещё один посчитает, что наш город его недостоин,
уедет за длинным рублём,
и все забудут о нём.
На небесах лучше знают, кого, зачем и куда,
Нам остаётся смотреть, как горит огонь и течёт вода.
А пока — к психиатру, потом к окулисту.
Без возражений, бодро и по возможности быстро.
* * *
положи винтовку на плечо целься аккуратно, не спеши
скоро будет очень горячо тяжело для нервов и души
спрячь в большой карман сухой паёк чтобы на посту не голодать
помнишь, как в людей стрелять не мог и стеснялся под шинелью спать?
раньше было солнце и цветы девушки ходили в луна-парк
и грустил о чешском пиве ты среди яблонь и влюблённых пар
всё же есть таинственная связь между этим юношей-цветком
и солдатом, лёгшим в злую грязь, пьющим самогон с политруком
ночь, болота, белая луна съест свинья и молча выдаст бог
это бестолковая война лучше бы ты маленьким подох
* * *
Двадцать пять офигительных лет в равнодушной тиши,
Без надежды на друга, правительство и просветленье,
Не пытаясь прорваться наверх, не желая смешить
Чьи-то тапочки или подвыпившее населенье,
Я ходил в магазин, на разборки, в больницу к родным,
Я дружил с продавцом беляшей и с помощником мэра.
Пил просроченный сок, был участливо нежен к одним,
А других не любил за цинизм и дурные манеры.
Кто подскажет, что ждёт дурака на дальнейшем пути?
По любимой реке проплывает игрушечный катер.
О, прекрасная песня, бросай на людей серпантин!
Я бы только и делал, что пел, но за это не платят.
* * *
Мама купит “миндальных лепёшек”, в полседьмого вернётся отец.
Мы прогоним на улицу кошек и засядем за стол наконец.
Разговоры, цитаты, подначки. Ритуальный коричневый чай.
Три стакана, “Парламента” пачка да привычка о важном молчать.
День за днём, как удар за ударом по славянскому злому лицу.
Эта дрянь тебе вовсе не пара. Доверяй же родному отцу.
Жизнь учила, мочила, лечила. Развевался над мэрией флаг.
Догорай, молодая лучина, до утра добредём кое-как.
Да, я просто с других киноплёнок, нецелованный мальчик-зима.
Ствол без пороха, гадкий утёнок, психиатр, сошедший с ума.
Неполадки в пробирной палатке. Рельсы-шпалы, мазутная Русь.
Подари медсестре шоколадку, а не то я от боли загнусь.
Отщепенцев не любят соседи, их ругают газеты, друзья.
Одиноко на белом на свете. Даже “Вальтер” врачами изъят.
Пропивая последние кольца, я скажу, заглушив чей-то плач:
Плохо жить там, где все — комсомольцы и развешан по миру кумач.
* * *
Автопортрет идиота в юности: джинсы с карманами, уши проколоты.
Он никуда уж сегодня не сунется, так как на улице очень холодно.
Ходит судьба полупьяным призраком по пустырям и проспектам, шалая.
Хмурятся окна в Омске и Сызрани. Скоро аукнутся нам наши шалости.
Медленно, мерно качается маятник. Длинное, ломкое, тонкое тело.
Вот он стоит — неприкаянный памятник свободе, с которой не знаешь, что
делать.
* * *
Что-то другое поселилось во мне.
Обживается на новом месте, переклеивает обои,
Проводит Интернет, налаживает отношения.
Задумывается о ремонте.
Может быть, стану ментом или визионером.
А может, уеду в далёкие азиатские степи.
Любоваться цветами, смотреть на казахские кладбища.
Кызыл-Орду штурмовать.
* * *
Семафоры, разъезды, развилки, дома, пригороды, провода.
Рай, где отсутствие сигарет — единственная беда.
Декабрь не щадит понаехавших нас — от мороза слезятся глаза:
это Казанский вокзал, мама, это Казанский вокзал.
В переходе на “Комсомольскую” можно купить газет и воды,
а пустое сиденье в вагоне будет наградой за все труды,
компенсацией всех убытков и возмещением всех потерь.
От жизни не спрячешься ни за углом, ни под стулом, ни в темноте.
Гуляя возле билетных касс, воздухом горьким дышу.
Из Казахстана сюда привозят фрукты и анашу.
Здесь несколько дискомфортно, да, но кто бы что ни сказал,
это Казанский вокзал, мама, это Казанский вокзал.
Как писал когда-то один мудрец, то ли Троцкий, то ли Басё,
феномен выученной беспомощности усложняет всё.
Неврастеник, не вросший в жизнь, не способен к реально великим делам,
все это знают, хоть мнит себя гением сей человеческий хлам.
Несмотря на свою оголтелую мрачность, вся рефлексия моя
не портит мне удовольствия от радостей бытия:
пробежала собака, упала звезда, на щеке приютилась слеза —
это Казанский вокзал, мама, это Казанский вокзал.
* * *
Знаешь, Хиллари, я бы тебе рассказал,
Как трагичен бывает в ночи Казанский вокзал,
Как в ушах проводниц нарастает сумбурный гул,
Когда отправляется поезд на Барнаул.
Помнишь ли, Хиллари, местных таксистов смех,
Мальчиков у магазина, тяжёлый снег
В городе, где дворняги живут в метро,
Врёт календарь и ОМОН защищает трон.
Птицы летают, простые как дважды два.
Всё кончено, милая, эта страна мертва:
Женщины тянут лямку, мужчины — хилые.
Так-то, Хиллари.
Снимем дублёнки и сядем за дальний стол.
Нам в эту пятницу не с кем треснуть по сто.
Друзья предпочли Михалкова или бильярд.
Поздно темнеет, странный какой-то март.
Слушай, а ты же выросла в этих дворах,
Мимо клумбы большой проносилась на всех парах,
Целовалась на лавке, ходила за молоком,
За трансформаторной будкой курила тайком.
Кто прекратит карнавал одноликих дней?
Что же стряслось с пластмассовой куклой твоей?
И почему у дворника на углу
Под ногами мусор вдруг превратился в золу?
Пейзаж
Скопление расхристанных берёз. Тропиночка, ведущая в промзону.
И ряд казарм, где способом позорным солдаты лечат свой педикулёз.
Железная дорога далека. Асфальтовая — не в пример поближе.
Два старика упорно вострят лыжи в ту сторону, где грядки и река.
Здесь протекает жизнь без лишних смыслов, без украшений в виде корешей,
Кофеен, гопников и их немытых шей, без светской чуши и коктейлей кислых.
Здесь — дым из труб. Сей микрокосм уснул. Окраина. Заводы. Барнаул.
* * *
выйдя под утро из дома, он видит двор, слышит пустое чириканье воробьёв.
жизнь его — с небом прерванный разговор. он апатичен, и это его убьёт.
когда-то он в форме был, он держал удар, Хайдеггера читал, но с недавних пор
“балтика” номер девять — его нектар, а трудовая книжка — его позор.
капает дождь, в глазах помутилось на миг. стой у подъезда, жди свою благодать.
не стоит хныкать, что, мол, зашёл в тупик — там можно попрыгать или
поприседать.
* * *
В те дни, когда в городе бегало много собак,
в те дни, когда всем супермаркетам дали ток,
после пяти мой дом погружался во мрак,
я поднимался и выходил за порог,
движим желаньем купить себе кофе и хлеб.
Однако же, тратил на пиво всё до гроша.
Светились окна вокруг, новогодний рэп
тихо и мерно звучал у меня в ушах.
О, мой новогодний рэп, фрагментарный бит,
вечный предвестник новых побед и бед!
Сердце моё в декабре от обид болит,
я ненавижу снег, обожаю свет.
Смейся, паяц, над разбитой любовью, кричи,
пей и рыдай, но продолжай жить.
Эту игру ты проходишь в режиме cheat,
к реальным напрягам душа у тебя не лежит.
Я буду и глуп, и наивен, и глух, и слеп.
Останься со мною, мой новогодний рэп.
* * *
Учебники английского мусоля,
Обедая картофелем без соли,
Я жил лентяем в пасмурных местах,
Где астры пахли, рельсы изгибались,
А девушки на скорость раздевались
И я, закрыв глаза, считал до ста.
Там мельницы богов мололи долго.
Все патрули своим считали долгом
Проверить мой помятый аусвайс.
Работодатель — сволочь из колхоза —
Вытаскивал из пальчика занозу
И насыпал мне в руку мелкий прайс.
Я выходил на улицу, к киоскам,
Машинам, клёнам, платьицам неброским,
Я размышлял о чём-то и вздыхал
О брошенных и бросивших подругах.
Лилось из окон пенье Миши Круга.
Я шёл домой — невротик и нахал.
Так проходили нудные недели.
В мечтах герой, смешной дурак на деле
По городу, ссутулившись, бродил.
Считал ворон, рассматривал рекламы,
Завидовал друзьям, живущим с мамой
И был один, всё время был один.
Хвала тому, кто жил во зле и мраке,
Кто видел поножовщины и драки,
Кто всё познал, кто получил урок.
Тому, кто оживлял в потёмках слово,
От времени сурового, больного
Кто прятался, но спрятаться не смог.
* * *
чёрные дыры, чей-то чужой седан
яблоки дед продаёт — голова седа.
над разъездом трамвайным нависла свинцовая осень
всех корешей закрыли по два-два-восемь.
а его из аптеки на пары маршрутка доставит
позади останется церковь с тремя крестами,
рынок цветочный, токсической речки разливы
он вырубил двадцать капсул — такой счастливый.
славься, медовый свет в университете!
не исчезайте, вчерашние злые дети,
спортзал и бюрократические бумажки —
молодости осталось на три затяжки.
* * *
Как в объятьях красавца и подлеца до рассвета пьяная ты спала,
А наутро смыла тоску с лица, а потом вступительные сдала.
Как в июньском воздухе плыл покой, твой автобус плёлся на дальний пляж,
Где железный мост говорил с рекой и в глазах подружек бродила блажь.
А на даче — жимолость, комары, поливает грядки больная мать.
Улетает песня в твои дворы, все вопросы хочет с собой забрать.
Полудетский бред: виноватых нет — есть большое лето и город N.
Никому не нужен сто лет в обед губернатор, лыбящийся со стен.
Но зато — прогулки, проспекты, пыль, дневники, ограды, парадняки.
Биографий грустных немая быль и родная робость твоей руки.
Пусть из года в год происходит сон с тополиным пухом и воробьём.
Мы с прогретым небом поём в унисон и с дождём в унисон споём.
Барнаул