Франкфуртская антология. Стихи и их интерпретация. Составитель М. Райх-Раницки
Опубликовано в журнале Знамя, номер 9, 2009
О жанре, которого нет в русской литературе
Frankfurter Anthologie. Gedichte und Interpretationen. Herausgegeben von M.R. Ranicki. — Insel Verlag, 2008. (Франкфуртская антология. Стихи и их интерпретация. Составитель М. Райх-Раницки. — Инзель, 2008.)
Все началось со случайной находки. Гуляя по набережной Северо-Балтийского канала, я наткнулась на коробку с книгами с приложенной запиской “можно взять с собой”. Была в той коробке книга, привлекшая меня не столько заголовком “Немецкая новелла от Гете до Кафки”, сколько подзаголовком “Интерпретации”. Стала читать и не могла оторваться. Это не критика и не герменевтика в ее философском значении. Это авторское толкование произведения — жанр, уходящий своими корнями в проповеди протестантских священников и вобравший в себя трактовку “интерпретация” немецких ученых и религиозных философов Августа Вильгельма Шлегеля и Фридриха Шляйермахера, согласно которым интерпретация — это чисто просветительский жанр. В Германии начало этому жанру было положено в первой половине ХХ века и связано с выходом книги Вальцельса “Произведения искусства слова”, включающей в себя также более раннюю работу “Содержание — форма”. Во время Второй мировой войны появился коллективный труд немецких историков литературы, посвященный сборнику Хейнца Отто Бургера “Поэзия и мысль”. Квинтэссенция этого труда заключалась в подчеркивании человеческой индивидуальности, которая проявляется прежде всего в языке. Отсюда главная особенность жанра интерпретации — это размышление о художественных особенностях произведения. Одной из ключевых работ в этой области стала книга Эмиля Штейгера “Искусство интерпретации”, 1951, определившая каноны жанра, а также выдвинувшая требование отхода от идеологического аспекта рассматриваемого произведения. В отличие от жанра критики в интерпретации отсутствуют анализ и оценка произведения. Интерпретация строится на размышлении, на эмоциональном прочувствовании произведения и поэтому сравнима с музыкальной интерпретацией произведения в процессе его исполнения.
Одним из более наглядных примеров этого жанра является издание в Германии многотомного поэтического собрания “Франкфуртская Антология. Стихи и их интерпретация”. Каждый год выходит один том. В 2008 году вышел 32-й том. Начало выходу этой антологии было положено в июне 1974 года известным немецким критиком Марселем Райх-Раницки. На протяжении длительного времени газета “Франкфуртер Альгемайне Цайтунг” в каждом субботнем номере публиковала стихи с их интерпретацией. Эти номера пользовались и пользуются у читателей большой популярностью. Так родилась мысль собирать под одной обложкой годичный “урожай” и издавать отдельными томами. Неизменным составителем их является Марсель Райх-Раницки. Его коллега культуролог, музыковед, театровед Йоахим Кайзер пишет: “Марсель Райх-Раницки, верный своей затее и взяв на себя хлопоты по ее осуществлению, неутомимо продолжает служить делу создания Музея немецкого искусства поэтического слова. Только благодаря этому многотомному изданию, воплотившему в себе немецкий дух, Марсель Райх-Раницки уже обрел бессмертие”.
В рецензируемый, 32-й том этой антологии вошли произведения сорока двух авторов, представляющих почти четыре века немецкой поэзии: от Ангелуса Силезиуса до самой молодой поэтессы 1981 года рождения Нади Кюхенмайстер. Среди них такие известные русскому читателю имена, как Мартин Лютер, И.-В. Гете, Новалис, Генрих Гейне. Конец ХIХ и ХХ век представляют Райнер Мария Рильке, Бертольт Брехт, Вольф Бирман, Ганс Магнус Энценсбергер, Гюнтер Грасс и другие. Имена поэтов могут из тома в том повторяться, стихи всегда другие.
Истолкование стихотворения требует широкого кругозора, глубокой общей культуры, хорошей профессиональной подготовки. В этом отношении состав авторов интерпретаций впечатляет. Из тридцати шести литераторов одиннадцать профессоров университетов. У всех за плечами многочисленные труды и книги по вопросам литературы. Много литературоведов и литературных критиков, есть прозаики и поэты, а также публицисты и даже музыкант и теолог. Все интерпретации объединяет одна особенность: авторы их сосредоточены на индивидуальности поэта, поэтому акцент делается на способах выражения, а не на идее произведения и его содержании, так как именно художественный способ выражения есть воплощение индивидуальности. Такого рода истолкования учат читателя прежде всего пониманию личности автора, проникновению в его внутренний мир, но не только. Они помогают также проникнуть в святая святых творчества, показывают, что стоит за созданием стихотворения, что вызвало его к жизни. Вот, например, состоящее из двух строк стихотворение поэта XVII века Ангелуса Силезиуса “Круг в точке”:
Когда Бог тайно лежал в подоле батрачки,
Тут как раз точка замкнула круг.
У неискушенного читателя может возникнуть лишь зрительный образ Девы Марии, держащей на коленях младенца Христа. Но при чем тут точка, замкнувшая круг? Интерпретатор Герман Курцке, профессор, специалист по новой немецкой истории делает акцент на том, что Бог понятие абстрактное, отвлеченное, поэтому большие поэты и мыслители всегда говорили о нем в образах, в притчах. Учителя религии утверждают, что Бог есть человек, то есть выражают это в слове, а если Бог живет в слове, то он должен оставаться образом. Курцке считает, что “Бог лежал в подоле батрачки” — очень сильный образ. В “Te Deum” говорится, что Бог-сын во имя освобождения людей принял образ батрака (Послание к Филлипийцам 2, 7). Курцке подчеркивает: Ангелус Силезиус прибегает к другому образу, поскольку он мистик. А мистики игнорируют время и пространство, они признают только миг и вечность, только точку и бесконечность. Что за один вечный миг был тогда, когда “точка круг в себе замкнула?” — и объясняет, что с философской позиции “точка — это статичное Ничто с потенциальным движением ко Все, она расширяется до круга, до шара, она пульсирует, превращаясь в атом, в планету. Бог лежал в том подоле батрачки, но одновременно он присутствует в каждом из нас как отправная точка всех способностей человека. То есть автор комментария привлекает внимание читателя к тому, что Бог выше и больше реальности, выше и больше постижимости, поэтому, естественно, остается говорить о нем иносказательно.
Следующий пример уже связан с именем, известным российскому читателю, а именно с И.-В. Гете. В 32-й том антологии включено три его стихотворения. Я выбрала наиболее интересное, на мой взгляд, “Мой покой пропал”, уходящее корнями в творческую историю трагедии “Фауст”. Тема любви между Фаустом и Маргаритой проходит лейтмотивом через огромное количество стихов, написанных Гете до “Фауста”. К ним относится и “Мой покой пропал”. Оно представляет собой драматический монолог в десять строф, которые трудно переоценить:
Мой покой пропал,
на сердце тяжело
Мир для меня померк,
разум помутнел.
Я думаю о его улыбке,
о власти его глаз,
О пожатии им моей руки
и о его поцелуе.
Грудь сжимает:
как могу его удержать…
Таково содержание монолога. Интерпретатор Томас Анц объясняет читателю, что в этом стихотворении изображен бесконечно печальный конец любовной истории, воплощено представление Гете о любви и смерти. Анц считает, что это стихотворение по силе трагедийности сродни балладе “Король в Туле” (она тоже вошла в текст “Фауста”). И эта трагедийность выражена в художественной форме стихотворения, в его музыке, которую передает размер: число безударных слогов перед и после ударных постоянно меняется. Эмоциональные акценты значительно нарушают упорядоченную последовательность метрических акцентов, то есть ударение при чтении, например, 3-й и 4-й строк 9-й строфы с преисполненным глубокого чувства междометием “Ах” и модальным глаголом “мочь” в сослагательном наклонении “Ах, если бы могла удержать его”, будут отличаться от прочтения, которого требует ритм ямба. Автор истолкования подчеркивает, что слова “чувство” и “сердце” относятся к наиболее употребляемым в 1-й части “Фауста” и приравнивает монолог Гретхен “Мой покой пропал” к “Песнь песней” Соломона из “Ветхого Завета”, которую, между прочим, на немецкий язык переводил и Гете. Чтение такого стихотворения, как “Мой покой пропал”, — заключает он, — уже само по себе счастье.
Поэзия Гейне издавалась в Советском Союзе много и полно. А вот стихотворение “Взгляд на прошедшее” обходили стороной из-за религиозного и социального содержания. Стихотворение написано в 1851 году и входит в цикл “Романсеро”. Начинались последние пять лет жизни Гейне. Он уже тяжело болеет, переживает глубокий душевный кризис и надлом в своих религиозных исканиях. Отсюда ироничный тон стихотворения о мире, в котором “богатые богатеют, а бедные беднеют”. Интерпретатор Герт Уединг рассказывает читателю, что стоит за определенными образами стихотворения, когда поэт упоминает лейпцигского профессора Геллерта или “мирового судью Христа”. В первом случае Гейне иронизирует над “благополучной” жизнью богатого интеллектуала, потому что внутренне его жизнь пуста. Во втором развенчивает христианскую легенду о воскресении Христа, что звучит как метафора его разочарования в вере. Гейне обвинительный характер стихотворения облекает в сложные образы, поэтому Герту Уедину просто приходится выступать в роли “расшифровщика”, чтобы обнажить перед читателем весь сарказм стихотворения, насмешку и издевку над сильными мира сего. Определенную смысловую нагрузку играет образ святого Лазаря, которого лирический герой вопрошает: “Кто-нибудь в состоянии воспринять мои жалобные стоны?”. Горечью и иронией проникнуто все стихотворение, в котором заключено глубокое разочарование в существующем миропорядке.
Стихи Райнера Марии Рильке публиковались и публикуются в России постоянно, а стихотворение “Зеркало” входит, как правило, в каждое новое издание. Но и советские, и российские читатели оставались и остаются со стихами прекрасного, но сложного поэта Рильке (как и с поэзией вообще) один на один, если не считать предисловий и послесловий к его сборникам. Интерпретатор стихотворения Зилке Шеуерманн сама поэт, автор нескольких сборников стихов. Филологию она изучала в университетах Франкфурта, Лейпцига и Парижа. Шеуерманн рассказывает читателю историю возникновения стихотворения “Зеркало”. Это был 1922 год, период творческого взлета Рильке во время его пребывания в замке Мюзо, в Швейцарии. Автор интерпретации сосредотачивает внимание на художественных особенностях стихотворения. “В его логике, — пишет она, — заключается логика звучания и формы (размера, рифмы). В сознании читателя возникает образ зеркала, предмета, настолько видимого и значительного, как сама жизнь и искусство. Все стихотворение загадочно, волшебно, грациозно. Поэт сплетает воедино два мифа: миф об Орфее-певце, воплощенный в образе Нарцисса, и миф о мертвой Эвридике, которую автор таинственным образом сохраняет во внутреннем пространстве зеркала. Такое прочтение конца сонета олицетворяет воспоминание. Вирджиния Вульф в “Письме к немецкому стихотворцу” писала, что задача поэта устанавливать отношения между вещами, на первый взгляд не связанными друг с другом, однако втайне принадлежащими друг другу. Это вполне относится к сонету Рильке “Зеркало”, где самые разные предметы: лес, сито, люстра, картина и Нарцисс на полстраничном тексте “находят” друг друга.” Очень ценила “Зеркало” Марина Цветаева.
Бертольт Брехт, который широко известен в России прежде всего как общественно-политический трибун, представлен не совсем обычным стихотворением, оно называется “Карабкаться на деревья” и написано в 1919 году, когда Брехту был двадцать один год. За год перед этим он пишет на фронт своему другу, что “хочется забраться на дерево, чтобы спрятаться от волчьих зубов” (имеется в виду война). Из этих строчек родилось стихотворение, в котором урбанист Брехт пытается постигнуть дух природы. Интерпретатор Себастьян Клейн Шмидт рассматривает это стихотворение в контексте философского витализма. Он стремится показать читателю брехтовское понимание живой природы. Дух дерева, — считает поэт, — можно постигнуть, только взбираясь на него, глазами, стоя на земле, это невозможно. Природу в целом в состоянии покорить лишь послушанием, то есть подчиняясь ей. Взобраться на дерево — это больше чем физический акт, это акт ощущения слияния с природой, ощущение блага от такого слияния. Интерпретатор считает, что в стихотворении содержится упрек людям, которые во время войны предавали природу. Сегодня это стихотворение читается шире: как упрек человечеству, которое ставит себя выше природы и не считается с ней.
Стихи немецкого поэта Ганса Магнуса Энценсбергера тоже переводились на русский. В данном томе антологии он представлен стихотворением “Краткая история буржуазии”. Оно сугубо на современную тему о беззаботном, легкомысленном состоянии души в основном молодого поколения. Его интерпретатор, Людвиг Хариг, тоже поэт, автор многочисленных сборников стихов. Явный единомышленник Энценсбергера (они ровесники), он горько сетует на то, что у сегодняшнего поколения молодых отсутствует иммунитет против “красивого” образа жизни, который пропагандирует реклама. Стихотворение преисполнено чувства сарказма в адрес тех, кто воспринимает “хороший ростбиф не только как блюдо, а как пять минут счастья”. Тема закабаления псевдокрасивостью жизни и измена подлинной свободе личности пронизывает стихотворение. Финские сауны, камины а-ля “ренессанс”, кредитные карты и орхидеи в целлофане — это суррогат жизни, метафора ее бездуховности. Интерпретатор подчеркивает, что стихотворение Энценсбергера фигурально высмеивает тезис Гегеля об “абсолютной свободе” из его “Феноменологии духа”, поставившего человека с ног на голову. Воспринимая “дух и свободу” реалистически, он ставит человека снова на ноги.
В качестве заключительного примера интерпретации хочется привести стихотворение известного современного поэта Михаэля Крюгера “Ключи” в толковании Петера фон Матта. Не могу не сказать, что Матта один из высокоинтеллектуальных, разносторонних в области культуры и литературы авторов интерпретаций во “Франкфуртской антологии” вообще. Стихотворение “Ключи” — это особый мир чувств с присущей Крюгеру тонкостью поэтического ощущения мира. О чем стихотворение? При уборке сарая был найден ящик со связкой старых ключей. И лирический герой предается размышлениям: кто были владельцы этих ключей. Кого они, ключи, знали, возможно, Бисмарка или Фонтане, чему были свидетелями и почему не захотели больше принадлежать замкам?” И, боясь открыть тайну, лирический герой положил их назад: “дом вздохнул с облегчением”.
Матте приоткрывает читателю одну из потаенных сторон человеческой души: ключи у него — символ надежды: “Михаэль Крюгер, — подчеркивает он, — способен показать читателю то, что люди видят, но не замечают, окунуть их в глубину времени, вернуть их в лексику детства, в фантазии о шкатулке с драгоценностями и о добром волшебнике. Ключи — свидетельство прошлого. Ничто не может исчезнуть из этого мира бесследно, речь идет только о том, что многое становится просто невидимым. И поэт Михаэль Крюгер обладает талантом это невидимое сделать видимым, осязаемым. Доставить читателю блаженство”.
Разумеется, семь примеров интерпретации из пятидесяти дают лишь общее впечатление об этом жанре, который, кроме того, что учит понимать текст, еще помогает постигать поэтику стихосложения, а главное, вникать во внутренний мир поэта, но самая примечательная особенность жанра интерпретации в том, что тексты часто сами становятся художественным произведением, настолько глубоко их авторы владеют сокровищницами мировой культуры. Легенды, сказания, мифы, ссылки на произведения классической литературы, живописи, музыки — все подчинено одному — приблизить читателя к непостижимой тайне эстетического в искусстве слова.
Мая Ульрих
Киль, Германия