Из книги
Опубликовано в журнале Знамя, номер 8, 2009
Об авторе | Смирнова живет в Голландии с 2000 года. По образованию сценограф. Работала как художник театра, журналист, экскурсовод, дизайнер, переводчик литературы, продавец в сырном магазине. Автор книжки Амстердам, изданной в серии путеводителей “Афиши”, статей по дизайну и современной архитектуре, а также пьес “Холодный дом”, “22 июня”, “Банановое уединение” и семи монологов для сцены. Новая книга СМИРНОВОЙ Фаза 2 — это коллекция стилистически очень разных текстов, объединенных темой перелома, перехода из одной жизненной фазы в другую.
Смирнова
Фаза 2
Из книги
В вагоне
Помню, у нас многие тогда пропадали бесследно. Зимой растворился высокий Олег. Потом — девушка в красной шапке. Потом — подруга Кирилла. Потом — уже в самом конце мая — не вернулся домой Марик Беленький. Иногда, правда, доходили слухи, что кто-то видел кого-то из них на трассах или дальних вокзалах, но уверенности не было — это вполне могли оказаться совсем другие случайные люди.
Следует признать, что некоторые исчезали из поля зрения исключительно по моей тогдашней невнимательности. То есть они продолжали существовать в нашей компании, ездить на выезды, произносить слова и делать жесты, но для меня оставались лишь небольшой вибрацией воздуха.
После девятнадцатого дня рождения со мной вообще стали происходить странные вещи. Я плыл параллельно обычному течению жизни, хотя продолжал выполнять все дневные задания. Ел, пил, ходил в институт, где сидел на лекциях по сопромату. По просьбе мамы покупал продукты и выносил мусор. Ночами я не спал.
Все юные лица тогда мне стали казаться ужасающе похожими, даже трудно было отличить мужские от женских. Из огромной массы студентов моего института я выделял лишь троих товарищей — Сергея, Леню, Майка.
Безусловно — всегда и везде при любых обстоятельствах — узнавал только Сергея. Его лицо имело странную вневозрастную отчетливость, и, замечая его в толпе, я всегда испытывал глубокое удовлетворение уверенности — это мог быть и всегда был только он.
С меньшей вероятностью я узнавал Леню (Ленчика). Как правило, вычислял по рукам — белым, пухлым, с обкусанными до мяса ногтями. В руках Леня обычно держал книгу. Он тогда начал собирать библиотеку и бешено занимался самообразованием. Совершенно ничего не понимая, страницами глотал Ницше, стараясь удержать в голове хотя бы отдельные слова и выражения, которые память напрочь отказывалась удерживать. Это было какое-то лихорадочное сжигание времени — прочитанное никак и никогда невозможно было использовать.
Мой третий (самый младший) товарищ Виктор Подберезов по прозвищу Майк был фанатом британской группы The Smiths и жил, во всем подражая ее барабанщику Майку Джойсу (на которого в самом деле был здорово похож). Носил такую же прическу, клетчатые пиджаки, строил страшные рожи. Его мрачное и упорное увлечение Джойсом пугало, но оно было куда живительней многих других увлечений. Ночами Витя-Майк переводил тексты своих любимых песен. Переводы были ужасающе беспомощны, и в то же время трогали меня до слез. Например, слова из Asleep c альбома 1987 года Louder than Bombs
And if a double-decker bus
Crashes into us
To die by your side
Is such a heavenly way to die
And if a ten-ton truck
Kills the both of us
To die by your side
Well, the pleasure — the privilege is mine
были переведены так:
Если двухэтажный автобус
Наехал на нас
Умереть на твоей стороне
Это такой небесный путь к смерти
Если десятитонка
Поубивает нас
Умереть на твоей стороне
Это хорошо, с моим удовольствием.1
Я страшно сопротивлялся притяжению смерти, которой в нашей компании были загипнотизированы все поголовно. Разговоры о смерти занимали львиную долю времени и всегда казались мне знаком внутренней пустоты, — они никуда не вели и ничего не проясняли. Меня раздражала торопливость, с которой сообщалось о чьей-нибудь гибели. Ночной звонок с известием о передозировке, аварии или отравлении приводил меня в чудовищное раздражение, тем более что, как правило, я совершенно не помнил всех этих людей. Самые печальные и страшные подробности — легкие, заполненные гноем доверху, или сожженный пищевод, — оставляли меня равнодушным. Я просто не понимал, о чем речь.
Половину своей сознательной жизни я провел в метро, и оно стало моей лабораторией. Затрепанный маленький план линий московского метрополитена хранился у меня в нагрудном кармане джинсовой куртки, как талисман, — сам по себе он давно уже был не нужен. Все станции и все перегоны между ними, все пересадки, все эскалаторы, кассы, колонны, вагоны, лестницы я знал почти наизусть. Однажды, не выходя, провел в метро все время от открытия до закрытия.
С 06.00 до 01.00 я проехал из конца в конец все десять радиальных линий и часть кольцевой (пришлось выйти из последнего поезда на “Проспекте Мира”, не доехав трех станций до полного круга) — в общей сложности почти триста километров путей.
Я любил все названия станций, но особенно мне нравились таинственные слова — баррикадная, фили, новогиреево, щербаковская, динамо. В 1998-м, когда станция щербаковская была переименована в алексеевскую, я устроил траурную церемонию по случаю снятия почерневших букв Щ, Р, Б, О и укреплению блестящих Л, С, Е, Е (в результате перестановки старые и новые буквы образовали слово АЛЕКСЕЕВСКАЯ). Прямо на платформе я зажег толстую церковную свечу и опустился на колени перед названием станции. Одет я был как всегда в черную куртку и черные джинсы, — на шее намотан бело-черный арабский платок с бахромой. Воск капал мне на руки и на лак деревянной скамьи, оставляя повсюду белые лепехи. Пламя отражалось в кафеле облицовки, от свечи сильно пахло ладаном. Толпа пассажиров рассеянно и молчаливо обтекала меня, и только одна пожилая тетенька крикнула:
— Попонаехали тут, арафаты проклятые. Бога не знают!
Менты тогда вывели меня на улицу, отобрали все деньги и сломали палец на левой руке.
В метро и только в метро мы с Сергеем, Леней и Майком жили полной жизнью. Систему централизованного видеонаблюдения в метро ввели в середине 2004 года. До этого мы чувствовал себя там в полной безопасности. Перевозили в руках огромные колтуны из волос и пыли, обмазывали кровью лица, просили милостыню с невозможными текстами (тут Майк часто выступал с песнями любимой группы). Бережно носили из вагона в вагон в самый час пик огромное белое яйцо, выточенное кем-то из мрамора и найденное нами на свалке у моего дома. Однажды Майк инсценировал эпилептический припадок на платформе “Измайловская”, а я — религиозный экстаз на перегоне “Улица 1905 года” — “Беговая”.
В метрополитене на нас орали, дыша перегаром, нам грозили, нас проклинали последними словами, нам подавали деньги, над нами смеялись, от нас отшатывались и нас не замечали. Люди в метро вели себя странно и непредсказуемо. Я просто пьянел от этого.
Во время проведения наших экспериментов, или, как мы говорили, “опытов”, Серега обычно документировал происходящее и записывал свои наблюдения в блокнот. За два года исследований таких блокнотов, исписанных его бисерным почерком, набралось четыре штуки.
Страница блокнота выглядела следующим образом.
Название эксперимента/опыта.
День недели, число, год.
Время проведения.
Участники (поначалу Сергей, Майк, я, позже присоединился Ленчик; иногда на акции выезжала большая компания, но это касалось в основном пригородных поездов).
Название линии и более точное определение места проведения (например, платформа станции “Планерная” у туннеля в сторону “Сходненской”).
Тип поезда, если акция проводится в поезде (например, пятивагонный состав из вагонов 81-740.1/81-741.1 “Русич”).
Краткое описание эксперимента/опыта.
Реакция публики.
Ошибки и нестыковки (например, мы на практике убедились, что эксперименты с запахами обычно оказываются неудачными; в метро все перебивает креозот, которым пропитаны подрельсовые шпалы).
Комментарии участников. (Классическая запись: “Ленчик опять ржал”.)
Идеи на будущее.
Иногда зарисовки. (Скажем, план вагона с расстановкой участников.)
Самое сложное было в наращивании напряжения. Наш каждый последующий опыт приносил удовлетворение только если был круче предыдущего. Планировали мы обычно все это у меня дома на “Бабушкинской”, пока мама пропадала в издательстве. На нашей тесной кухне схематично репетировали и распределяли роли. Сергей почти всегда придумывал название и тему. Майк исполнял главные партии. Леня находил нужные предметы или одежду. А я — я осуществлял тотальную подготовку.
Били нас несколько раз. Однажды скромного вида мужчина страшно ударил Серегу ногой в печень во время эксперимента “Курочка по зернышку”. Майк тогда шел по вагону спиной вперед, разбрасывая по полу мелкие монетки, а Леня двигался за ним, собирая их магнитным щупом между ногами и сумками пассажиров и складывая в стеклянную банку. Сергей сопровождал Леню и Майка — громко нараспев, как акафист, считая подобранные монетки и записывая цифры в блокнот. На крайнем месте справа сидел мужичок в меховой шапке и, казалось, спал, но когда процессия проходила мимо, неожиданно выбросил ногу вперед и нанес чудовищной силы удар каблуком. Сергей потерял сознание.
В другой раз выхинская шпана устроила нам разборку на старте опыта “Виноваты семья и школа”. В воскресенье 10 мая 2001 года в 9 часов 30 минут Майк, одетый в джинсы и длинную грязную свадебную фату до колен, совершенно скрывавшую его лицо и туловище, вошел в последний вагон восьмивагонного состава Еж3/Eм508т на Таганско-Краснопресненской линии, следовавший в сторону станции “Выхино”. Я и Сергей с сердитыми лицами подталкивали его кулаками в спину.
Как только двери закрылись, мы с Серегой увидели, что в вагоне были практически одни гопники. Такое количество гопоты в метро уже и тогда было редкостью. Они сидели, стояли, висели на верхних поручнях, некоторые лежали на сиденьях. Повсюду — тренировочные костюмы, тренировочные штаны, затасканные черные куртки, бритые головы, кепки. Пол был плотно усыпан шелухой от семечек.
Майк сквозь фату не распознал, что к чему, и немедленно приступил к проведению опыта. Из-под тюля послышалось дико громкое пение — это он включил маленький плеер, висевший у него на шее. Гопники перестали галдеть и все разом посмотрели в нашу сторону. Поезд тронулся.
Голос Тани Булановой на весь вагон хрипло запел песню “Гвоздики”:
Я хочу давно тебе сказать, я хочу тебе сказать:
Сколько можно нам в любовь играть, нам с тобой в любовь играть.
Ну, какой несмелый рядом ты, вновь со мною рядом ты.
И огнём горят в руках цветы, у меня в руках цветы.
Снова, снова двадцать пять гвоздик, ты мне, как и прежде подарил,
Но своей любви мне так и не открыл.
Снова, снова двадцать пять гвоздик, я смотрю опять в глаза твои,
Ну, скажи скорей, скорей мне о любви.
Из-под фаты высунулась грязная, вся разрисованная цветными фломастерами рука Майка. С этой протянутой рукой он двинулся по проходу под Танино пение, подпевая резким мальчишеским голосом.
Снова, снова двадцать пять гвоздик, я тебе, как прежде, подарил,
Но своей любви я так и не открыл.
Снова, снова двадцать пять гвоздик, я смотрю опять в глаза твои,
Ну, скажи скорей сама мне о любви.
Гопники отреагировали не сразу. Несколько мгновений они просто тупо сидели и пялились на Майка, идущего по вагону. Наконец сквозь рев радио и шум поезда послышалось “Че за дела блин?”, “Кто тут бля такой дерзкий?”. И я со всей силы рванул стоп-кран.
Счастье кончилось в сентябре 2003 года вместе со страшным взрывом на станции “Курская”-кольцевая. Хотя теракты случались в метро и раньше, их как-то быстро забывали, и только после обвала вестибюля “Курской” метро стало всеми восприниматься как опасная подземная ловушка. Люди стали иначе двигаться, иначе смотреть друг на друга. Плотный туман подозрительности сгустился, и в московском метрополитене сделалось по-настоящему плохо.
Некоторое время после трагедии наша маленькая группа бездействовала. Мы ездили на метро как обычные граждане, стараясь почувствовать новую химию воздуха. О том, что произошло на “Курской”, я старался не думать — телевизор не смотрел и газет не читал. Попросил маму не пересказывать подробности.
В течение нескольких месяцев атмосфера под землей была тяжелой. На станциях глубокого заложения никто не улыбался, в переходах — особенно в центре, — воздух казался свинцовым. Лампы на эскалаторах светились мертвенным светом.
Относительно спокойно было только на открытых платформах вроде “Измайловской” или “Филей” — там никто особенно ничего не опасался. Народ курил украдкой, стряхивая пепел на рельсы. Некоторые даже болтали в ожидании поездов.
Осень стояла теплая и золотая. Я проводил много времени на “Кунцевской” в верхнем стеклянном павильоне, встречая и провожая синих Ежей (тогда не только “Яуза”, но даже и “Русичи” еще не ходили, линию обслуживали старые вагоны семидесятых Еж1 и Еж2, мои любимые). В одиноком ларьке у входа я покупал спрайт и жареные пирожки с картошкой. Курил у бетонного парапета над путями. Иногда со мной отвисал Майк и бесконечно гудел песню Girlfriend in a Coma с альбома Strangeways, Here We Come:
Моя Девушка в коме, знаю
Знаю — это серьезно,
Моя Девушка в коме, знаю
Знаю — это реально серьезно.
Было время,
Я сам мог прибить ее,
(но ты знаешь, я бы
Не хотел, чтобы с ней что-то случилось)
Нет, не хочу ее видеть…
Решились мы только четыре месяца спустя под Новый год. Было очень холодно, мороз до –23. И метро как-то незаметно снова стало теплым, уютным местом. Люди проходили через забрызганные грязью стеклянные двери и облегченно выдыхали.
Администрация метрополитена делала все возможное, чтобы поднять пассажирам настроение. Стало меньше звуковой рекламы, зато больше музыкальных сообщений — например, девушка нежно говорила “Счастливого Рождества!” и мелодично смеялась. Или приятный мужской голос спрашивал после нескольких гитарных переборов: “А ты куда на праздники?”.
На стендах вдоль эскалаторов всех станций внутри Кольцевой линии (само кольцо было по-прежнему закрыто) повесили яркие фотоплакаты серии “Молодые москвичи” — там были огромные младенцы в вязаных шапках, громадные тинейджеры с пирсингом, необъятные улыбчивые молодые женщины с подарками и румяные с мороза молодые люди в пухлых куртках.
В вестибюлях некоторых крупных станций разрешили новогодние елочные базары. Слова “С Новым годом!” были написаны повсюду, даже на проездных билетах.
Эксперимент назначили на пятницу, 30 декабря. Готовились тщательнее обычного.
Проводить решили на Замоскворецкой линии — одной из самых загруженных — в 17.00. Перегон “Динамо”—“Аэропорт” был выбран по нескольким причинам.
Во-первых, “Аэропорт” — станция мелкого заложения и уходить просто. Из последнего вагона на лестницу, потом через южный наземный вестибюль, и сразу — Ленинградка, где затеряться можно в момент. Обсуждалось и отступление через северный подземный вестибюль. Там удобно — два выхода — к Тельману и в переход на другую сторону проспекта, но прямо у касс пункт милиции, поэтому решили не рисковать. Кроме того, здесь нет глубоких карманов в начале и в конце станции, где даже в эпоху до централизованной видеозаписи иногда устанавливали камеры слежения. Потом публика в районе “Аэропорта” не такая агрессивная, как, скажем, на той же Таганско-Краснопресненской линии и вряд ли какие-нибудь отморозки вмешаются. Ну и, наконец, нам всем эта станция нравилась, и мы чувствовали себя уверенней.
Расстановка была такая. Хвостовой вагон. Леня — у первой двери вагона справа, если считать от начала поезда (на “Аэропорте” платформа для поездов, следующих из центра, слева). Майк у второй двери вагона с левой стороны (лицом к двери, как на выход). Серега — на стороне Ленчика, но у третьей двери. Я — в проходе на середине между второй и третьей дверями, держусь за верхние поручни с Майковой стороны.
Сразу по выезде с “Динамо” Сергей, следивший за временем, подал нам всем условный знак — высоко вскинул худую руку с зажатым в ней паспортом.
Чуть помедлив (он очень волновался), Майк опустил на лицо черную вязаную маску с прорезями для глаз и повернулся к пассажирам. Потом распахнул свою пухлую болоньевую куртку так, что стоявшие вокруг увидели у него на груди путаницу зеленых, красных и желтых проводов, ведущих к большой железной коробке, укрепленной на поясе.
Ближайшим потребовалось доли секунды, чтобы осознать ужас возможного. Женщина в шубе крикнула горлом и метнулась в сторону.
“Атас, их, блин, двое”, — заорал я не своим голосом, показывая пальцем куда-то на пол Майку под ноги. Несколько голов испуганно и недоуменно повернулось ко мне, потом туда, куда я указывал. Еще закричали. Толпа прогнулась, расчищая место вокруг Майка. Мне стало мучительно страшно за него — хотя я стоял на расстоянии вытянутой руки, он все-таки был с ними один на один.
“Ложись”, — раздался вопль Ленчика от другой двери. Многие в его части вагона послушно пригнулись, кто-то продолжал растерянно озираться.
С моего места мне было видно, что Леня энергично пробивается к Майку сквозь толпу. Я знал, что в руке он держит большой финский нож, полускрытый рукавом пальто.
“Ноооооож…” — завизжала вдруг пожилая женщина в вязаном берете, стоявшая на пути Ленчика в проходе между первыми и вторыми дверями. Толпа дрогнула и шарахнулась уже от женщины, придавив сидевших на правой стороне. Сидевшие отпихивались и пытались вскочить.
У меня задергался правый глаз.
Ленька теперь двигался быстро, на нерве, грубо расталкивая людей. Ему особенно никто не мешал, и он в доли секунды добрался до Майковой двери.
Я даже не успел заметить, как все это произошло, хотя знал в точности, что должно произойти. Нож чуть блеснул во вскинутой руке Лени, а потом несколько раз опустился Майку на плечо, распоров куртку и спрятанный под курткой пластиковый мешок, наполненный свекольным соком.
Лицо Майка исказилось, как будто его и впрямь ударили ножом. Я понимал, что это всего лишь внутренняя, сердечная боль, но невольно сделал шаг вперед, чтобы поддержать его. Сок ударил во все стороны, щедро заливая карту метрополитена на стене справа от дверей, пол, Майка, Леню, народ вокруг. Многие бросались на пол, прикрывая головы, другие как-то наперли на двери. Кричали, как мне показалось, теперь со всех сторон.
Адреналин мгновенно распространился в воздухе, словно им прыснули из газового баллончика. Даже стоявшие в самом хвосте вагона поняли, что произошло ЧП, и занервничали. Кто-то, трясясь, пытался связаться с машинистом и изо всех сил жал на кнопку переговорного устройства.
Краем глаза я увидел над толпой лицо Сергея, которое напоминало волшебный цветок на длинном стебле шеи. Сжимая побелевшими пальцами свой паспорт, он, не отрываясь, жадно смотрел на Майка, перепуганных пассажиров и ненатурально яркий свекольный сок.
Буквально секунду спустя за окнами побежали туннельные лампы. Поезд стал тормозить и потом мягко запнулся у платформы.
— Станция “Аэро-порт”, — сказал звонкий женский голос. Двери с грохотом открылись.
Вагон опустел мгновенно, как будто всех отсосало пылесосом. Первыми исчезли Майк, Ленчик, потоком вынесло Серегу. На место вышедших стала заливаться свежая спокойная толпа. Люди рассаживались по местам, деловито переступая через темно-красную лужу на полу.
А со станции уже слышались свистки милиционеров. Там на платформе стояли на четвереньках или сидели прямо на полу несколько пассажиров из нашего вагона. У одной женщины щека была измазана красным. Кто-то где-то кричал, многие звонили по мобильным.
Я из вагона почему-то не вышел, впервые, кажется, не последовав плану. Просто продолжал неподвижно стоять на том же самом месте в проходе. Когда двери опять захлопнулись, я увидел, как тронулась с места и плавно поехала в сторону станционная неразбериха.
Потом я пошел домой и плакал три дня, сидя на полу в своей комнате.
Прогноз
Леонид сидел у себя в кабинете и читал книгу. Во внутреннем дворе его особняка было тихо — высокий забор глушил почти все звуки московского центра. Только шумели столетние тополя да охранники переговаривались с водителем, мывшим “Ауди” в дальнем углу у ворот.
В воздухе носился тополиный пух. Но Леонида он не беспокоил — все фрамуги были забраны тончайшей сеткой, и внутрь дома пух не попадал.
Тихонько стукнули в дверь.
— Можно, — отозвался Леонид, не отрываясь от чтения.
Тяжелая резная дверь из секретарской открылась, и вошла секретарша с маленьким чайным столиком, на котором пыхтел заварочный чайник и дребезжал стакан в серебряном подстаканнике.
— У дивана поставь, пожалуйста, — сказал Леонид и перевернул страницу.
Секретарша послушно опустилась на колени у дивана и осторожно поставила чайный столик на ковер.
— Леонид Александрович, там архитекторы ждут в прихожей. Им на 11.00 назначено.
— Хорошо, — Леонид глянул на свои настольные часы в стиле ар-деко. Половина двенадцатого.
— Минут через пятнадцать впусти тогда.
— Хорошо. И факс там, Леонид Александрович, пришел из Лондона.
— Спасибо, Юль, я посмотрю.
Секретарша вышла так же бесшумно, как и вошла.
Леонид еще некоторое время читал.
Потом закрыл книгу, сделал несколько круговых движений головой, и перекатился на кресле к компьютеру. Поглядел в окно — там по-прежнему вполголоса общались охранники. Тронул мышь.
На экране “Макинтоша” ожила страница новостей культуры. Леонид стал просматривать заглавную статью, в которой речь шла о драматическом падении цен на работы Дэмиена Хирста.
Ровно пятнадцать минут спустя тяжелая резная дверь снова открылась, заглянула Юлия.
— Леонид Александрович, просить?
Леонид кивнул, пробежал глазами статью до конца и встал навстречу посетителям.
Юлия провела в кабинет троих гостей. Молодую девушку с решительным, маленьким лицом в кремовых брюках и розовом пиджачке. Очень высокую немолодую негритянку в черной майке и черных же джинсах. И кудрявого человека средних лет в дорогом серебристом костюме.
Девушка шагнула вперед и протянула Леониду руку:
— Елена Селина, ассистент-переводчик. Мне, как, переводить или вы сами пообщаетесь?
— Если что-то будет непонятно, помоги, ладно? — Леонид перевел взгляд на негритянку. — Хай, ай эм Лэонид Бучков. Вери найс то мит ю.
Он крепко пожал протянутую гигантскую черно-розовую ладонь и приветливо кивнул мужчине в костюме, но руки не подал.
— Пьер Булез, сейчас локальный архитектор при госпоже Абени Абунгу, — бодро произнес гость по-русски. — Я — француз, но жил в России понемножку и умею говорить.
Леонид улыбнулся и любезно махнул в сторону чайного столика.
— Юль, напитки предложи.
Юлия усадила гостей. Переводчица с Пьером Булезом устроились на диване. Негритянка опустилась в оригинальное кресло Фрэнка Ллойда Райта, которое Леонид только что приобрел в Париже на закрытом аукционе.
Юлия приняла заказ на два зеленых чая и эспрессо.
Сам Леонид непринужденно присел на край письменного стола. Негритянка смотрела на него своими выразительными глазами и не произносила ни слова.
Нарушил молчание улыбчивый Пьер Булез.
— Позволяю себе начать этот очень интересный разговор. Вот для вас книга проектов Абени — тут по чуть-чуть архитектура, по чуть-чуть урбанизация. Показаны проекты последних двух-трех годов давности — в Африке, в Китае, в Арабском мире. Мы печатали там и статьи Абени — это такая умная архитектура-концепция, а не просто здания строить. И также печатали ее прогнозисы для будущая эра. Вы слыхали уже, что Абени — очень высококлассный архитектурный прогнозист?
— Да, я, разумеется, об этом слышал, — с достоинством кивнул Леонид.
Пьер Булез протянул Леониду небольшую книжицу, изящно переплетенную в черную кожу.
Книжка оказалась подлинным чудом электронного дизайна. В центре каждого разворота в перекрестии лазерных лучей возникало 3-D изображение, светящееся голубым светом с радужными переливами. Иногда это было нечто, напоминающее здание, иногда — абстрактного вида структура или композиция из структур. На бэкграунде всегда мерцал сопроводительный английский текст.
Всего разворотов было двадцать три — по три на каждый цвет спектра плюс черный и белый.
Леонид пролистал книжку с нескрываемым интересом.
— Красиво, — восхитился он и кивнул негритянке. — Бутифул. Вери бутифул энд стронг айдиаз. Техника такая интересная.
Чуть дольше он задержался на черном развороте, над которым парила красная композиция из линий, напоминающая паука.
— Ага, знаю. Черные города будущего — известный проект. Ай эм вери эксайтинг эбоут зис проджект. Риали. Фэнтэстик. Могу я это оставить себе?
Пьер Булез развел руками и заулыбался:
— Конечно, конечно, это для вашего использования.
Леонид отложил книжицу и заговорил по-английски с характерным русским акцентом. Иногда, не находя слова, он взглядывал на переводчицу, и та подсказывала, угадывая, что он имел в виду. Иногда он переходил на русский, и тогда переводчица переводила сплошняком.
На протяжении всей его речи негритянка молчала, только изредка наклоняя свою красивую скульптурную голову с мелкими завитушками седеющих волос.
Пьер Булез слушал, подавшись всем телом в сторону Леонида, и демонстрировал полное понимание.
Леонид говорил спокойно и негромко:
— Ай вилл телл ю эбоут май айдиа. Май айдиа из лайк, тотали нью тайп ов сити. Ви хэв глобал ворминг, глобал мани крайсиз, глобал релиджиос крайзис зис дэйз энд ви нид нью вижн фор аор плэнет. Лайк, ай мин, тотали нью. Нот э бит нью бат лайк энтайрли нью.
— То есть я что хочу сказать. Лен, ты переводи, — кивнул он переводчице. — Город-спутник. Город на орбите Земли. На полном самообеспечении, на солнечной энергии, да? Президент России поддерживает эту идею. Американский президент поддерживает эту идею. Я говорил с шейхом — он тоже поддерживает эту идею. То есть все хотят, но никто не делает. Ноубоди даз энисинг. Энд ит из э сириас проблем.
Май айдиа из ту гоу ту спэйс нау. Ту гоу ту орбит энд билт зер.
— Май калькулейшнз из найн триллионз оф долларз энд ви хэв зис мони ин Раша. Энд ви хэв текнолоджикал бэйз фор зэт. Ви хэв зы Стар сити фасилити энд сайнтист зер ар фэнтестик…
Пьер Булез теперь кивал почти без остановки и еще сильнее кренился в сторону Леонида. Лицо гостьи оставалось непроницаемым.
— Бат! — Леонид поднял палец. — Ту гет зис мони ви нид мор пруф. Ви нид мор андерстэндинг ов аор администрейшн ов вот ви кэн экспект. Ай мин итс ОК, итс онли нормал…
Он помолчал, выразительно глядя на гостью.
— Мои эксперты подготовили заключение, и оно будет представлено в правительство Федерации. Бат… Как у нас говорят, нет пророков в своем отечестве, да?
Вошла Юлия, неся на подносе чай и кофе.
— Спасибо, Юль, — Леонид сделал паузу.
Секретарша сервировала чай-кофе и исчезла.
— Соу… Вот ай вонт ту сэй из зэт ю, миссис Абунгу…
— Она предпочитала, чтоб ее прозывали просто Абени, — тронул Леню за рукав Пьер Булез.
— Что? — Леонид обернулся у Пьеру. — А, понял… Абени?
Гостья широко улыбнулась, показав крупные зубы.
— Хорошо, я запомню. Абени.
Соу, ви кэн ворк он зис тугезер. Ай хэв файненсиз энд стартид токинг виз дифферент аркитектс ин зы Вест энд ин зы Ист. Ви токд энд токд. Бат ай синк зей ар нот онест виз ми. Лен, как сказать — искренний?
— Sincere?
— Нет, там по-другому.
— Frank?
— Не, не.
— Может, я могу помогать? — придвинулся Пьер.
Леонид даже не взглянул на Пьера. Говорил он теперь очень отчетливо выговаривая слова:
— ОК. Эврибади вонт мони зис дэйз. Бат зи ситуэйшн из вери вери денджироз. Аор плэнет кэн дисапиар.
Соу ви нид ту предикт зы фьючер нау. Ай мин, нормал аркитектс кэнот ду зэт. Ай мин, нормал аркитектс ар ступид. Нострадамус… ю ноу Нострадамус?
— Нострадамюс — о! да, да, коньечно, — просиял Пьер.
— Нострадамус предиктид зы фьючер бат аркитектс кэнт. Ин паст ви хэд мэни… Лен, пророк, как будет?
— Prophet, можно сказать.
— ОК… ви хэд мэни профетс ин Раша лайк Малевич — ю ноу Малевич, лайк Циолковский — аор грэйт космос сайнтист энд со он энд со он. Бат тудэй ви донт си зы фьючер энимор. Ви си онли зы презент.
— Я опять согласен с вами, мистер Бушков. Это невозможный ситуация. — Пьер обвел всех горящими глазами, будто только что понял нечто очень важное.
— Соу, Абени, — Леонид придвинул кресло к негритянке и сел вплотную к ней. — Ю энд йор тим гив ас вижн лайк ю хэв ин зис бутифул бук. Ю кэн хелп ас ту си зы фьючер нау. Ви ворк тугезер. Ю си энд ви синк.
Нот вари эбоут мони. Ви сайн зы контракт — ОК? Джаст тел ми ю интерестед ор нот? Энд зен иф ю…
— Mr. Buchkov, I am very interested, indeed, — внятно сказала негритянка на беглом международном английском.
— Риалли? Ай мин, ю мин ит?
— Your understanding of the current global situation is absolutely impressive. I do agree with every word… Today, resilience is considered to be the only virtue, and it’s disgusting, disgusting. Architectural forecasts based on prediction should be our first priority but unfortunately politicians — and architects, too — are very reluctant to work with perspectives.
— Ужяс, ужяс, — качал головой Пьер.
— Вери гуд, — улыбнулся Леонид. — Соу ви кэн старт воркинг?
— Аbsolutely, — ответила гостья, вставая.
— Вот, возьмите моя карта, тут и контакты и мэйл, — засуетился Пьер, подавая Сергею визитку.
Негритянка снова протянула Леониду огромную ладонь.
— It was a real pleasure talking to you, mr. Buchkov. Impressive! You are very welсomе to visit my office in Nairobi.
— Объязатьельно надо объязатьельно, — энергично тряхнул кудрями Пьер.
— Абени, — Леня задержал руку негритянки в своей. — Бифор йор депарчер ай вонт ту аск ю самсинг.
— ОК, Mr. Buchkov, — кивнула Абени. — What is it?
— Кэн ю плиз гив ми э литтл презентэйшн. Джаст э вери шорт ван — хау ю си зы фьючер. Итс онли фор май оун беттер андерстэндинг. Плииз…
Абени закрыла глаза и некоторое время стояла неподвижно. Пьер тоже будто окаменел, глядя в пол.
Леонид молча ждал.
— All right, — очнулсь Абени. — I can do that.
— ОК, пожалюйста, мистер Бушков, садьте в кресло, — неожиданно строго сказал Леониду Пьер и даже чуть подтолкнул его в нужном направлении.
Леонид сел. Пьер встал рядом с ним.
Абени отступила на пару шагов и снова замерла. Теперь она не мигая смотрела прямо на Леонида.
Постепенно глаза ее расширились так, что вокруг зрачков наметилась белая линия.
Она медленно, очень медленно подняла руки к груди и развела их сантиметров на сорок — ладонями друг к другу.
В комнате сделалось совсем тихо. Даже охранники во дворе примолкли.
Негритянка теперь казалась огромной и тяжелой, словно выточенной из черного мрамора. Между ее ладонями, как меж двумя электрическими полюсами, мелькнул свет. Сначала одна вспышка, потом сразу несколько. Потом от правой руки к левой, вибрируя, натянулась светящаяся полоса шириной примерно в тридцать сантиметров. Дрогнула, пропала, появилась вновь.
Затем медленно буква за буквой на светополосе нарисовалась надпись:
Cities of the Future
Немножко повисела и так же буква за буквой растаяла.
На ее месте возникли поначалу слабо различимые на общем фоне трехмерные объекты, которые на глазах становились все более яркими и материальными.
— Города, — восхищенно прошептал Леонид. — Мои города.
На светящейся ленте проступили и теперь медленно проворачивались вокруг своих осей белые структуры, сделанные, очевидно, из какого-то пористого материала вроде пемзы. Они парили в световом пространстве причудливые и прекрасные, как орхидеи.
Леонид то и дело взглядывал в лицо негритянке. Даже несмотря на глубокую черноту кожи, было заметно, что кровь отлила от щек Абени, — их будто присыпали пеплом. Презентация, очевидно, забирала очень много сил…
А изображение с каждой секундой становилось все более четким и более сложным.
Выяснялось, что пористая поверхность — это на самом деле целая система коммуникаций, переплетенных между собой магистралей, стальных пандусов, гибких желобов, заключенных в стеклянные трубы. Коммуникации вились лентами Мебиуса, поглощая друг друга и порождая новые. Между ними возникали причудливые дыры, сквозь которые в темной глубине виднелись все новые развязки и узлы.
Казалось, что этой инфраструктуре нет и не будет конца. Она струилась, пульсировала, играла огнями, посылала солнечных зайчиков по всем направлениям. Все ее элементы находились в постоянном движении, то распадаясь, то складываясь в причудливые композиции, словно кто-то поворачивал гигантскую трубу калейдоскопа.
Леонид смотрел не отрываясь.
Потом картинка резко укрупнилась, как если бы “камера” нырнула в глубь города. Оказывается, там были и люди — мужчины, женщины, дети разных национальностей. Они передвигались на летающих платформах, крытых прозрачным пластиком. На близких планах было видно, как улыбающиеся дети прижимаются носами к окнам и машут маленькими ладошками.
Платформы были всевозможных форм и размеров — от крохотных индивидуалок до многоместных громад. Они сновали взад-вперед, на ходу подстраиваясь под сложные ритмы изменчивой инфраструктуры и тоже пуская множественные солнечные зайчики. Вообще все пространство внутри города празднично посверкивало и переливалось, одну за другой рождая радуги…
Внезапно “камера” стала набирать скорость, понеслась быстрее, быстрее, так что все подробности светящегося города слились в один белый шум. И, наконец, — раз! — выскочила на огромный простор космоса, в черной бездне которого поблескивали далекие звезды. Это было захватывающе красиво…
Но тут Абени опустила ладони и изображение пропало.
— My pleasure, mr. Buchkov, — она кивнула Леониду и стремительно вышла из кабинета.
За ней на высоких каблуках процокала невозмутимая переводчица Лена.
— Мистер Бушков, — задержался в дверях серьезный Пьер. — Вы знаете, что значит имя Абени на языке йоруба?
— Нет, — усмехнулся Леонид, — этого я не знаю.
— Я скажю по-английский. It means “we asked for her and we got her”. Все ваши предложения присылатэ на мой мэйл. Я увижу вас в Найроби.
Пьер коротко поклонился и вышел. Дверь за ним бесшумно закрылась.
Леонид некоторое время стоял посереди комнаты, глядя в окно. Там по-прежнему трепетала зеленая листва и светило солнце.
— Йоруба, — буркнул он себе под нос и аккуратно спрятал визитку Пьера в серебряную визитницу. — Мы по яйцам получили, потому что попросили.
Задумчиво прошелся взад-вперед по кабинету. Поправил сбившийся ковер. Сел в кресло Райта, нажал на мобильнике цифру два, соединился:
— Олег, подходи.
Минуту спустя в дверь деликатно постучали. Дверь пропустила в комнату полного мужчину в костюме и мокрой от пота рубашке. В руках у него была кожаная папочка.
— Здравия желаем, — шуточно козырнул он.
— Садись, — кивнул ему на диван Леонид и устало прикрыл глаза рукой. — Слушаю тебя.
Олег примостился на самом краешке, так, что диван крякнул под его тяжестью. Он открыл было рот, но не успел ничего сказать, — из глубин его большого тела послышались звуки “Ламбады”.
— Черт, мобильник. Извини, — зашарил под пиджаком Олег. — Сейчас-сейчас. А, это по Бронштейну контакт. Я возьму?
Леня кивнул, не открывая глаз.
— Ага, детуль, — слушал Олег. — Ага… понял… Чего? Уверена — сто перцов? А, ну все. Ага, ну давай, позвоню.
Он отключился, сунул мобильник в карман.
— Значит так. Ошибочка вышла. У Бронштейна кореец был — не японец… показал, короче, типа город на лунных батареях. Лунар Парк называется. Презентация вообще шикарная про роль архитектурного прогноза в современном мире…
— Лунар? — приоткрыл глаза Леонид.
— Ну да, там Samsung, блин, на Луну полез, хотят отражательную способность улучшить, ну и за счет этого… — потел Олег. — Если надо, есть презентация на флэшке…
— А что за кореец-то?
— Мы с Мариной тебе инфо подготовим, завтра на стол… Бронштейн с ним два раза встречался… Ну чего тогда? Японца того — на хер?
— Да нет, в силе. Я пятого так и так в Токио.
— Лень, правда, это ж только время тратить и бабки…
— Я сказал, в силе, — тихо повторил Леонид.
Олег опустил глаза.
Некоторое время они сидели молча.
— Ты чего хотел-то? — вспомнил Леонид.
— Я? А… ххм… Вот, на досуге составил кой-чего… хотел показать. Тоже типа город будущего, но по-другому.
Олег положил на стол папку, открыл. Леонид не изменил своего положения в кресле, просто слегка вытянул шею, чтобы видеть содержимое. Внутри лежали два целлофановых пакетика — в каждом по пробирке с чем-то сероватым…
— Все гениальное — просто, — прочистил горло Олег. — Вот я подумал… Мы все тут про город, про архитектуру там, а про людей забываем. А что если нам, наоборот, с людей начать… Вот кто, Леонид Александрович, у нас в этих городах будущего будет жить? На всех-то не хватит… А как тогда? А вот как.
Города мы, дай Бог, лет через двадцать — двадцать пять построим. Значит, жить там, например, могут те, кто родился сейчас или позже, да? Так. Будем тогда таких людей специально выводить.
Значит, смотри, если грубо брать. Каждое государство выдвигает своих умных мужиков — ну там, в бизнесе, в науке, в культуре можно, плюс своих самых красивых и здоровых молодых баб. Так?
Значит, мужики — раз! — сдают сперму в спецлабораторию, а бабам ее вводят. За деньги, к примеру, ну, и потом это вопрос престижа.
В крупных странах такие центры должны быть, где они рожают, а потом этих супердетей воспитывают. В России, в Штатах, в Европе, в Японии… На счет Африки я не знаю, но евреев возьмем — у них умных много. Так? Так.
Центры — это как города будущего, только меньше. Но точно такие же. Типа демонстрационная модель…
Понимаешь, тут и в финансовом плане дешевле. То есть если госпрограмма дает бюджет, то подрядчик вообще в шоколаде… Получается, вроде уже и город будущего и все, но только на земле. Там можно и парк аттракционов сделать, туда за деньги пускать и мероприятия проводить. Прибыль — сто перцов. Если надо, запитаем все от солнечных батарей, углекислый газ вообще не это… электромобили пустим. Охрану поставим серьезную, чтоб не лазали… Я даже участок нашел — по Новой Риге.
Леонид молчал.
— Ну чего, думаешь — ерунда? — сбился Олег.
— А это что? — Леонид указал подбородком на пакетики.
— А это сперма для наглядности. Знакомый врач из банка спермы дал. Вот с красным кружком — это светлая вроде как высшего качества. А это — темная от больного донора. Мы будем, конечно, светлую брать. Строжайший отбор, все по науке…
Леонид сел поудобней, наклонившись вперед и уперев локти в колени:
— Олег…
— Лень, если это все херня по-твоему, то давай забудем…
— Олег… Не суетись.
Олег нервно откинулся в кресле.
— Я тебе объяснить хочу одну вещь. Очень простую вещь. Вот ты правильно сказал — все гениальное просто. Так вот, я — Леонид Бучков — занимаюсь теперь только очень простыми вещами.
Леонид устало протер лицо ладонью:
— Вот скажи, ты свою страну любишь?
— Ну… я, Лень, — человек военный. Мне, типа, положено Родину любить.
— Я не про положено говорю. А вот сам ты в душе любишь свою страну или нет? Это простой вопрос…
— Ну не знаю… люблю.
— А я вот, Олег, не люблю. — Леонид говорил теперь совсем тихо и глаз не сводил с собеседника. — Но очень хочу полюбить. Изменить и полюбить. Все у нас горазды жаловаться, но никто ничего не делает. Да и не только у нас — повсюду.
Ты думаешь, вот эта черножопая, она хочет мир сделать лучше? Она денег хочет, я не знаю, славы, а на остальное ей плевать. Делает она все талантливо, гениально, я не спорю, но главного — великой идеи-то у ней нет. Или японец… Ты знаешь, сколько он за презентацию берет? А я вот сам деньги свои вложу, время свое, чтобы выход какой-то найти.
Да, я предприниматель, да — я то, что называется бизнесмен. Но понимаешь, Олег, есть в жизни и другие понятия. О правде, о справедливости, о всеобщей пользе…
— Лень, у тебя проблемы, да? — зашептал, меняясь в лице, Олег. — Чего-то серьезное? Ты скажи, я ж с тобой, ну, это… на меня можно положиться…
— Олег, ради Бога, — поморщился Леонид. — Ты пойми, чудак-человек, я хочу настоящий русский проект сделать на русские деньги. Проект, которым будет восторгаться весь мир, как восторгаются нашей революцией, нашими ракетами, нашей литературой. А заодно и русских заставлю Родину любить.
Ведь ситуация аховая! Страну разворовали — раз. Народ распустили — два. Власть нашу ты знаешь — три. Армию опять же — четыре.
Олег усиленно кивал, не сводя глаз с Леонида.
— А смотри, что мы с планетой-то наделали — все как Нострадамус предсказал. “… долгие дожди у арктического полюса… волосатая звезда” или как там было. И лучше не станет, Олег, — только хуже.
Ты меня знаешь, я долго в политику не лез. Вот не хотел и все — занимался своими делами, решал проблемы. И сейчас не хочу, но надо. Понимаешь, о чем я?
— Я-то понимаю, Леонид Алексаныч, — беспокоился Олег. — Я-то чего…
— И другие поймут. Все больше людей — таких, как я, — чувствует, что нельзя думать только о себе. Читайте русскую литературу, философию, мысли русских, вон, архитекторов… — Леонид кивнул в сторону своего письменного стола. — А мы город построим, город будущего. Тут в одиночку, конечно, не справиться — это дело масштабное, рассчитанное на много лет. Сюда и политиков надо подключать, и деньги государственные, но главное — это союз единомышленников по всей земле. Богатых, независимых людей, у которых вот тут, — Леонид постучал себя пальцем по лбу, — вот тут что-то есть.
— Организация, что ли, такая? Типа клуба закрытого?
— Олег, — Ленид поднял ладонь. — Я с тобой сижу сейчас, чтоб ты понял. Чтоб, как говорят американцы, был на той же странице… Со мной, может быть, сложно иногда, непонятно, потому что у меня нестандартный подход ко всему…
— Да ты, Лень, вообще… — скромно поправил галстук Олег. — Гениальный, конечно, человек…
— …но я хочу, чтобы ты мне помог в это будущее вложиться. У тебя есть мышление, стратегический подход. Будем работать большой командой, сразу на нескольких направлениях — культурном, внешне- и внутриполитическом, экономическом, немножко философском. Большая задача, большие амбиции…
Ведь, ты подумай, город будущего, небесный город — об этом мечтал весь наш авангард. Тут тебе и Платон, и Кампанелла, и священная арабская книга Пикатрикс — я, кстати, даю деньги на ее перевод и издание почти миллионным тиражом.
Плюс новые о…ительные технологии плюс огромный исторический опыт. Да вся страна должна ради этого мобилизоваться.
И пусть кому-то это не понравится! У серьезного, реального проекта, как всегда в России, найдутся противники. Ведь эти бляди гребут все только под себя. Но я готов побороться, рискнуть, даже если…
Леонид внезапно замолчал, сжав кулаки и устремив взгляд куда-то вдаль.
В кабинете сделалось совсем тихо. Только во дворе все похохатывали охранники да пело радио в машине — водитель как раз открыл двери “Ауди”, проветривая салон. Олег тихонько потел, не решаясь прервать молчание. В последнее время шеф часто вот так замирал на полуфразе…
“Переутомился, — с уважением думал Олег. — Бегает, за страну переживает”.
Он вдруг вспомнил, что именно сегодня собирался пройти техосмотр — надоело платить гаишникам за просроченный талон. Еще обещал жене забрать дочку с продленки и отвезти на гимнастику.
А до этого нужно было переделать массу мелких дел — заехать к дизайнеру насчет Леонидовой книги; отдать бумаги в мэрию одному человечку лично; дальше — подскочить на объект, где у рабочих проблема с паспортами; деньги снять на расходы… И это при том, что Москва стоит намертво…
Он украдкой посмотрел на часы, — ничего, время терпит.
— ОК… — хлопнул себя по коленям Леонид. — Слушай, я есть хочу. Поедем покушаем?
— Давай, — облегченно заулыбался Олег. — Куда?
— Да чего-нибудь… по-летнему… не знаю… водки… салат…
— К То┬лстому, может, на террасу?
— Можно, — Леонид вскочил с кресла, прошелся по кабинету, потирая руки. — Вовану отзвони тогда, что выходим.
Олег быстро соединился с водителем, и почти тотчас же со двора послышался звук заводимого мотора. Леонид сгреб со стола оба мобильника, бумажник, ключи с тибетским колокольчиком.
— Ничего не забыл? — приветливо спросил он Олега. — Вон, смотри, папка твоя.
— Ой, — Олег бросился собирать пакетики. — Правда, чуть не оставил… Да… Лень… и это… спасибо… здорово, правда… большое дело… спасибо тебе.
— Да, ничего, — Леонид хлопнул Олега по спине. — Ничего. Нормально.
И оба торопливо вышли из кабинета.
Выход там же где вход
…Заходите, открыто…
Ааа… Александр Федорович? Рады видеть.
Только руки ополосну щас.
Вот так, ну здрасте.
Ну что у нас, труба зовет? Готовы?
Давайте пиджачок повешу.
Да, да, снимайте галстук и рубашку.
Ботинки тоже… Вижу — подзабыли…
Вы с заседанья прямо?
О, прекрасно… Гуляйте — не хочу.
У нас тут — ад кромешный. Жара — они ремонт…
Окрашено ну все здесь абсолютно.
О, Господи…
Закрыли задний выход.
Все ходят через главный — просто ужас.
…А я не знаю, что они себе…
Ну хоть бы вы замолвили словечко…
При нашем уровне клиентов, я не знаю…
Да вы не стойте, ради Бога, сядьте в кресло.
Я подголовник сделаю повыше.
Удобно так? Нормально? Ничего?
Ну что у нас? Настроены по-боевому, да? Спокойны?
Рассказывайте… Как? Чего?
Серьезно?
Честно?
И ребенка хочет?
…Ну да, ей где-то больше тридцати…
Какай ж разница у вас?
Так, ваши золотые минус сколько?
Ага…
И по-лу-ча-ет-ся — О! О!
Да вы у нас — орел!
А звать ее?
Светлаааана — ну, чудесно!..
Ой, да? А покажите, покажите.
Это она?.. ну завидно и больше ничего.
Вот чашечку возьмите.
Да это ромашка чистая, ничего там нет лишнего.
Просто надо теплого попить для релаксации.
Сахарку?
…ну немножко можно, иногда сладкое нужно даже для работы мозга. Или хотите аспартан?
…А у нас, Алексан Федрч — для хороших клиентов все есть. Ничего не жалко…
…Мария Вячеславна как? А дети — внуки?
Да?
Нуууу, — вот это плохо.
Всю жизнь-то вместе прожили…
И в радости, и — в горе, так сказать.
И дети не звонят?
Ну это и понятно… Они ж за мать переживают.
Тоже правда.
Да ваш старшой небось ее ровесник…
Что ж вы хотите?
А попили? Мне давайте чашку.
Так, ну массаж сначала — это по-любому.
Головку на затылок. Так, прекрасно.
Простынку повяжу сейчас. Вот тааак.
Мы расслабляемся и плечи расслабляем.
Почищу спонжиком.
Ну как вы отдохнули на майские?
Что? Куда? Ага…
Не жарко-то в Египте?
Вам уж, наверное, не надо в жарь такую.
Головку попрямее — и вот так.
А летом вы куда? Серьезно?
Она, значит, оттуда? То-то я смотрю такие скулы…
Красиво, говорят, безумно. Но все-таки по горкам осторожней, сердце все же.
Особенно после такой мужской нагрузки.
Ну ладно, ладно, что вы, я — не буду.
А мышцы вокруг рта не напрягаем.
Вы где щас обитаете? На Ленинском?
Это что ж за квартира?
А плечики расслабьте.
Вы ж ее сдавали?
…Ну, понятно…
С массажем все.
Теперь мы к делу переходим.
Вы у нас готовы, решение принято, да?
Значит, хочу напомнить, что процедура болезненная.
Скажу даже, очень болезненная.
Болеть будет, и это нормально. Потребуется обезболивающее.
Несколько дней — до 10—12 — возможно плохое самочувствие, спазмы сосудов, слабость, стул такой разжиженный, судороги, температура.
То есть для нашего организма это шок, особенно не хочу сказать,
в вашем зрелом уже таком возрасте.
Мы все это с вами говорили прошлый раз, вы все это знаете.
Значит, далее.
Кто-нибудь дома есть сейчас у вас? Нет? Светлана ваша где? Понятно…
Она — там, а вы у нас — тут.
Н-да… Тогда, как нам сделать?
Знаете, наша сестричка у вас подежурит. Нужен все-таки профессиональный уход. Примочки с щелочным раствором, мази и прочее.
В составе раствора, между прочим, моча африканской ящерицы
— да, вот такой вот экзотический препарат. Плюс масло там эбеновое отшелушивающее, плюс гельчик такой охлаждающий с антибиотиком.
Ну это я все выпишу! В киоске и возьмете.
Значит, покой после процедуры полный в течение недели. Все-таки это лицо —
тут и глаза рядом, и мозг, и все.
Наши медбратья вас доставят домой, поднимут на носилках в квартиру —
культурно, аккуратно. Сразу лечь и не вста-вать.
Лекарства принимать строго по назначению, сестричка подскажет.
Питание через трубочку первые три дня.
Потом жидкое — суп, каши-проделы, ничего аллергенного.
Еще в течение месяца кушать детское питание, ам-ам.
Да, и ходить будете в памперс первые две недели. Сейчас есть разные, все удобное, хорошего качества — бренды я напишу.
Просто чтоб не вставать ни в туалет, никуда.
Так, это я вам сказала.
А то хотите в стационар наш? Европейский уровень, два человека в палате…
Ну как хотите…
Да, и самое главное! Корку на лице не ковырять ни в коем случае.
Вот хочется почесать или там что, а вы руки под одно место — и терпеть.
Ночью мы одеяло-мешок надеваем на молнии, чтоб человек подсознательно не чесал.
Значит, корка начнет отходить на вторую неделю. Это строго индивидуально — от факторов многих зависит.
Но не чесать, Алексан Федрч — это, подчеркиваю, залог успеха.
Поскольку в основе процедуры кислотный такой ожог, то старая кожа отпадает, а новая молодая формируется небыстро.
Значит, проявляем терпение.
Лежим, ждем, не волнуемся.
Тут я сама подъеду, лично посмотрю.
Кожу молодую будем поддерживать,
витамины заколем, крема подберем…
Чего? Да, там почасовая.
Но торопиться нам нельзя, и очень важно
нам натуральные процессы запустить…
Так что подумайте еще раз…
Препарат в Федерации опробован слабо, но статистика уже имеется.
Бог даст, все будет нормально.
Будете, Александр Федорч, у нас как новенький.
…Хоть риски, как мы говорили, тоже есть.
Риски серьезные — это надо чисто для себя сознавать.
…Ну просто еще раз проговариваю, чтобы не было потом какого-то недопонимания…
…А раз готовы, то мы быстренько все подпишем…
Что говорите?
С этим не волнуйтесь — конфиденциальность у нас высокая. Сами знаете, кого мы тут обслуживаем, подтягиваем, так сказать, приводим в форму
— не хочу фамилии называть.
И в договоре это оговорено, между прочим.
Так, ручку синюю вам.
Вот тут подпись. Тут. И здесь вот в уголку.
Отлично. Оплачивайте в кассе по коридору справа.
И осторожненько, окрашено там все.
А Лена вас проводит.
Потом к Олегу — фотографию на файл.
Мы фотоснимки делаем, как будто — “до” и “после”.
Ну и ко мне… Ага.
…
Там дверку прикрываем…
…
Але, але… Вадь, это я. Ты слышишь?
Да нет, задерживаюсь просто.
Да, тут в кабинете…
Да не, нормально все.
Ты сам-то где? Все в офисе сидишь?
Ну заезжай…
Покушаем с тобою где-нибудь…
Минуток через двадцать—двадцать пять. Ага. Ну все.
А подожди, Вадь, Вадь.
Там с переулка — рабочие асфальт разворотили.
Ремонт у нас, и выхода щас нет.
Ты забери меня, наверно, с Якиманки.
Ну, с главного, где козырек такой кудрявый.
Не знаешь?
Не-а вывески-то нет.
А прямо рядом там обмен валюты.
Ну все.
Да, у обменника, я выйду.
Ну все…
Ага.