Опубликовано в журнале Знамя, номер 5, 2009
Об авторе | Светлана Евгеньевна Шишкова-Шипунова — журналист, писатель, лауреат премии журнала “Знамя” за 2007 год. Живет в Сочи.
Светлана Шишкова-Шипунова
Внучки-бабушки
домашние записки
— Бабушка, тебя кто научил пуговицы пришивать?
— Моя бабушка.
— Я ее кто научил?
— Ее бабушка…
— А ту кто научил?
— Ее бабушка…
— А в конце — Бог?
И что же отвечает “умная” бабушка?
— А… тогда и пуговиц не было…
Сказала и прикусила свой дурной язык. Когда “тогда”, спрашивается? Когда Бог создавал землю? Когда по земле ходила голая бабушка всех бабушек Ева? Но Алиса даже не отреагировала, для нее тема исчерпана собственным умозаключением: в конце, вернее, в начале всего — Бог. Такое объяснение мироустройства ее вполне удовлетворяет.
Алисе пять с половиной. Все чаще она спрашивает про Бога, и каждый раз у бабушки, которая вроде бы все знает, возникает легкая паника: к ответам на такие вопросы она не слишком готова.
Впервые Алиса напугала ее года в три, спросив мимоходом:
— А что это — вера?
— Вера? Ну… это… когда человек очень сильно во что-то верит…
Вполне довольная ответом, Алиса побежала дальше с криком:
— Я верю в тебя, Питер Пэн!
Примерно тогда же другую свою бабушку она сразила еще более странным вопросом:
— А у тебя совесть есть?
Бедная бабушка стала соображать, чем она могла обидеть любимую внучку, но ничего такого не вспомнила.
— Совесть? Есть… А что?
Алиса со вздохом:
— А у меня, наверное, нет.
Бабушка совсем растерялась.
— Почему ты так решила, доча?
— Потому что, — сказала Алиса назидательно, — надо слушать свою совесть, а я слушаю, слушаю и ничего не слышу. Значит, у меня ее нет.
Бабушки долго обсуждали между собой, что бы это значило, пока не догадались, что “слушать свою совесть”, как и “верить в Питера Пэна” — скорее всего, цитаты из мультика.
Но то было два года назад, а в пять лет Алиса уже вполне осознанно спрашивает:
— Бабушка, разве Бог был всегда? Его же кто-то родил? Его, наверное, Божья мать родила?
— Нет, деточка, Божья мать родила Иисуса Христа.
— А он кто, Бог?
— Он Бог-сын, а то Бог-отец, а еще есть…
— Знаю, знаю — Божья мать! Семья такая, да, бабушка?
Ладно, пусть пока будет так. Про Святую Троицу рано с ней говорить, про это и взрослые не всё понимают.
Расскажу ли я ей когда-нибудь, что сама росла в полном безбожии, а крестилась всего-то лет за десять до ее появления на свет? Чтобы объяснить, как такое могло случиться, придется заодно рассказать всю историю страны. Но как рассказать, в каких выражениях, с какими акцентами, а главное — оценками?
Вот так живешь себе, живешь. Жизнь твоя — плохо ли, хорошо ли — состоялась, и перебирать, что там было так, а что не так, совсем уже не хочется, да и ни к чему. И вдруг появляется маленький человек, который самим своим существованием требует у тебя отчета о прожитой жизни.
Я побеспокоилась об этом заранее. Несколько лет назад написала книжку, в которой рассказала историю нашей семьи, в частности, — объяснила ситуацию с двумя дедушками — родным, но давно умершим, и тем, кого Алиса знает и любит как родного с момента своего появления на свет. Расчет мой был прост: лет в двенадцать девочка сама прочтет эту книжку, все узнает и поймет, а что не поймет — спросит.
Но она спросила об этом в пять лет:
— А почему дедушка — Алеша, а папа — Юрьевич?
Застигнутая врасплох, не готовая к разговору на такую взрослую и притом деликатную тему, я как смогла, в доступных выражениях объяснила ситуацию.
Алиса выслушала молча. Но, придя домой, с порога доложила:
— Папа, я все знаю.
— Что ты знаешь?
— Почему ты Юрьевич, а дедушка — Алеша.
Сын потом выговаривал:
— Зачем ты ей рассказываешь такие вещи? Я хотел сам, когда посчитаю нужным.
Станет она ждать, пока ты посчитаешь нужным!
Вся в бабушку, между прочим. Я в свое время тоже была “любопытной Варварой” и донимала свою бабушку (ту самую, что учила пришивать пуговицы и много чему еще) расспросами, так что годам к семи уже знала всю историю своей семьи по женской линии — кто когда родился, кто на ком женился, кто кому кем приходится…
Моя бабушка родилась в самом начале ХХ века — в 1903 году. Моя внучка — в самом начале века XXI — в 2002-м. Между ними — 99 лет, жаль, что не ровно сто, хотя какая разница… День рождения бабушки был 10 апреля, внучки — 7 августа. Если записать цифрами: 10.04.03 и 7.08.02, а потом сложить числа, получится там и там по 17. Отдельно взятые цифры в дате моего рождения — 19.11.50 — тоже складываются в 17. Простое совпадение, которое значить ничего не может, а все же…
Между моей бабушкой и моей внучкой — лежит целый век, а сама я — как раз посередине. Будто стою, раскинув руки в стороны, левой достаю до смуглой, в коричневых крапинках руки моей дорогой бабушки, правой — до прозрачно-розовой ладошки любимой внучки и чувствую, как проходят через меня токи от одной — к другой, а я — проводник. Но чего? Какого такого опыта, кроме пришивания пуговиц? Каких таких ценностей, традиций, знаний? Каких, наконец, свойств характера, способностей и талантов?
Когда Алиса была совсем маленькая, я носила ее на руках и пела — бабушкины колыбельные, которые как-то враз вспомнились, и свои любимые — бардовские, военные, русские народные. Так она и привыкла засыпать — под мое пение. Когда подросла, я укладывала ее в кроватку, сама садилась на стул и, раскачиваясь на нем, пела — тихо, тише, еще тише… Но стоило замолчать, Алиса просовывала ручку через прутья своей кроватки, проверяя, здесь я или ушла, и требовала:
— Пой!
Однажды (года в два с половиной), ощупав в темноте мое колено, спросила:
— Бабушка, у тебя две ноги? А это какая, передняя?
В другой раз, почувствовав, что я устала и сама вот-вот засну на стуле, великодушно остановила мое завывание:
— Бабушка, успокойся, я уже сплю.
К трем годам она знала наизусть все мои песни. Как-то, улегшись в своей кроватке, она не дала мне и рта раскрыть, сама затянула: “Миленький ты мой… солнышко лесное…”, смешав в одну две песни, оказавшиеся не такими уж разными. И потом без остановки выдала весь репертуар. С тех пор мы, бывает, поем вместе, а если и не вместе, то все равно Алиса выбирает, что именно петь.
— Не надо про карету. Давай лучше “Девочка плачет, шарик улетел…”.
В три года она так комментировала эту песенку:
— Девоцькой была — плакала, зенщиной стала — плакала… Так всю зызнь и плоплакала. Из-за салика.
Ей нравятся песни, в которых рассказывается какая-нибудь история. Перебивает, спрашивает: почему “невеста стояла бледна”, она что, замуж не хочет? почему “брат сестру качает”, у них что, мамы нет?
Приходится додумывать песенным героям историю.
— А почему он возвратился с красавицей-женой, он что, ту уже не любит?
— Да, он ее разлюбил.
— А так бывает?
Бывает, моя девочка, еще как бывает. Но она, оказывается, еще и у мамы переспрашивала про то же. Думаю, примеривала ситуацию на своих родителей.
Кстати, родителям наши “уроки пения” не слишком нравятся.
— Она как затянет эту вашу “Муромскую дорожку”, — говорит мама, — просто рыдать хочется.
Ничего, ничего… Сами потом спасибо скажете.
Когда родилась Алиса, мои друзья и подруги, которых их взрослые дети еще не осчастливили внуками, задавали мне один и тот же вопрос:
— Ну, что, правда, что внуков любишь больше, чем собственных детей?
— Да, — отвечала я, — это правда.
Внуков любишь больше, чем своих взрослых детей, вот в чем весь фокус.
Потому что взрослые дети — это уже и не дети, как ни посмотри. Они давно не дают собой командовать, не позволяют себя приласкать (разве что чмокнуть в щеку на входе-выходе), не спрашивают у тебя разрешения сделать то-то и то-то. Хорошо, если поставят в известность: “Мам, я тебя ставлю в известность, что мы едем в горы”. Как, куда? Погода плохая, может, не ехать сегодня? “Мам, успокойся, все нормально, мы уже едем”. Они могут подолгу вам не звонить, не испытывая при этом никакого дискомфорта, а когда вы сами им позвоните, отделаются ничего не значащим: “Все нормально, мам!”. Они далеки от вас и становятся все дальше по мере того, как женятся, поселяются отдельно, продвигаются по службе, обзаводятся детьми, собственностью… Зазвав своих взрослых детей в гости, вы едва успеете их накормить, как вынуждены будете прощаться — им некогда. Тут, конечно, вспомнится вам покойная мама, которая в таких случаях говорила: “Ну, вот, поели и пошли, нет, чтобы поговорить с родителями…”. Вы еще сердились на нее, ну, что она, не понимает? Зато теперь вы ее очень хорошо понимаете. Она вам именно это и предсказывала: “Вот вырастут ваши дети, тогда узнаете!”. Вот выросли, и вы узнали. Оказывается, это больно, даже если дети, в общем, хорошие, грех жаловаться: выучились, встали на ноги, добились успеха… Пожалуй, вы даже гордитесь ими. Тепла только нет, и кажется, что нет и любви.
И тут появляются внуки. Внучка. Девочка. После мальчика-сына — девочка-внучка. И вы начинаете любить ее такой ненасытной, всепоглощающей любовью, что сами себе удивляетесь: неужели это я? Неужели мне теперь никто не нужен, кроме этого маленького родного человечка?
— Алиса, а зачем нужны бабушки?
Не задумываясь:
— Чтобы их любить.
У нее постоянная потребность слышать, что ее любят, и самой говорить о том же.
— Бабушка, ты меня любишь?
— Люблю, деточка, очень сильно люблю!
— А я тебя еще сильнее!
— А я тебя — до неба!
— А я тебя до… бесконечности!
Не случайно слово сказано, она уже знает, что выше неба — космос, и что он — бесконечен. Как уж она понимает эту бесконечность — другой вопрос. (А мы, взрослые, как ее понимаем?) Мы читаем с ней “Большую энциклопедию для дошкольника”, это одна из любимых ее книжек, уже довольно потрепанная, она возвращается к ней постоянно.
Как-то летом приехала к бабушке погостить подруга из Москвы. Алиса притащила свою энциклопедию, стала ей показывать картинки и с умным видом объяснять: почему происходит лунное затмение, почему мы сначала видим молнию, а потом слышим гром, что такое круговорот воды в природе и т.д.
— Алисочка, может, хватит, ты, наверное, устала?
— Нет, подождите, тетя, сейчас будет мой любимый раздел — про нервные окончания.
Анатомия человека вызывает у нее повышенный интерес. Вот она разглядывает картинку, изображающую мозг человека, потом поднимает голову и смотрит озадаченно.
— Бабушка, а ты сейчас чем думаешь, мозгом?
Ребенок познает мир внутри и вокруг себя, и я ловлю себя на мысли, что тоже прохожу этот путь заново — получается, в третий раз. Сначала — сама, потом — с сыном, теперь вот с внучкой. Но только сейчас я осознаю это как радостный процесс, ощущаю весь восторг происходящих на этом пути открытий. Потому что собственных открытий я просто не помню, а с сыном… Сказать честно, не могла я в свое время уделять ему столько внимания, сколько сегодня внучке. Тогда работа была для меня важнее семьи. Ему, бедняжке, доставались крохи моего внимания, все бегом, все наспех, читаешь ему на ночь сказку, а сама думаешь о том, чем завтра утром “забивать” первую полосу газеты. Теперь — другое. Теперь я свободна и могу сполна упиваться процессом познания мира вместе с Алисой.
— Бабочка — это такая птица!
Очень может быть.
Моя сестра пытается выведать у Алисы, какой подарок ей хотелось бы получить на день рождения.
— Алисочка, вот если бы у тебя была волшебная палочка, чего бы ты попросила?
— Чтобы мне летать!
Стали ей объяснять, что человек, к сожалению, летать не может. Она злится:
— Нет, может, может! Все равно я буду летать!
Тут уже становится страшно, еще возьмет и сиганет откуда-нибудь.
— Ну, ладно, ладно, человек может летать, но только в самолете.
— Нет, я хочу сама летать, как птица.
В другой раз, со вздохом:
— Все-таки это неправильно, что люди не летают.
Конечно, неправильно.
Долго стоит перед иконой.
— Ты что там стоишь, детка?
— Прошу Боженьку, чтобы дал мне братика.
Некоторое время спустя:
— Бабушка! У нас есть семейный секрет.
— Да знаю я ваши секреты…
Ну, раз бабушка все знает, тогда можно и сказать.
— У мамы в животе — братик.
— Да-а? — делаю я большие глаза. — Как же он туда попал? (Ой, что я говорю!)
— Боженька занес!
Все ясно в этой маленькой головке. Бог — начало всех начал. Не пора ли почитать ей хотя бы детскую Библию? Уже давно стоят на полке, дожидаясь своего часа, несколько именно таких, адаптированных вариантов. Но что-то они мне не нравятся — слишком коротко, слишком упрощенно, непоэтично как-то. Опять же картинки — как в мультиках или комиксах.
И вдруг нахожу замечательную книжку, о существовании которой и не подозревала — “Жизнь Господа нашего Иисуса Христа”1 , написанную Чарльзом Диккенсом для собственных детей в 1849 году и не предназначавшуюся для публикации. В предисловии к английскому изданию 1969 года говорится, что о существовании этой рукописи не знал даже друг, советник и биограф Диккенса Джон Форстер. Впервые она была опубликована (с согласия семьи) в 1934 году, затем более тридцати лет не переиздавалась. У нас эта книга переведена Н. Демуровой (переводчицей “Алисы в Стране чудес”) в 1999 году.
“Милые мои дети! Я очень хочу, чтобы вы узнали о жизни Иисуса Христа. Потому что о Нем должны знать все. Не было на земле никого, кто был бы таким хорошим, добрым и кротким и так жалел бы всех, кто несчастен…”
И стали мы с Алисой читать эту книгу по вечерам, перед сном. И так она нам обеим понравилась!
— Ну, что, может, сегодня сказку почитаем?
— Нет, библию, библию!
Утром, по дороге в детский сад, спрашивает:
— А когда Иисус опять придет на землю?
— О, деточка! Этого никто не знает.
— Но как же Он придет? Он же ничего здесь не узнает! У нас же здесь телевизоры, машины всякие, телефоны…
— Да, — говорю, — но люди-то не изменились, такие же, как тогда, одни добрые, другие — злые, одни щедрые, другие — жадные… Одни верят в Бога, другие не верят…
— Я верю! — поспешно говорит Алиса.
Наверное, это и есть самый благодарный возраст для приобщения к христианским ценностям. Ничего не надо доказывать, все воспринимается буквально, как должное. Больше всего ей интересны библейские сюжеты, в которых речь идет о детях: об “избиении младенцев” и спасении младенца Христа от Ирода; о том, как подросток-Христос отстал от родителей и задержался в храме; о воскрешении Иисусом умершей девочки…
Тут очень кстати нам подарили замечательную книгу, в которой собраны иллюстрации к Евангелию великих художников мира. Чудо спасения девочки, как и все другие сюжеты, изображено там в нескольких вариантах. Алиса пристрастно рассматривает каждый из них:
— Эта картина мне не нравится, девочка какая-то… слишком взрослая. А это хорошая картина, здесь девочка маленькая. Он ведь маленькую девочку спас, да?
…Читали на ночь про Великий потоп. Засыпая, Алиса спросила:
— Бабушка, а этот мир никуда не денется?
— Никуда. Спи!
Отличаются ли дети, рожденные в новом веке, от прежних поколений детей? Все эти разговоры про детей-индиго кажутся мне чистой спекуляцией. Всегда существовали дети более и менее одаренные, всегда были вундеркинды (свою внучку я к ним не отношу, обыкновенная умная девочка), давно уже известно такое явление, как акселерация. Но все меняется в мире, а значит, и в детях, приходящих в этот мир.
Нынешние растут совершенно в других условиях. Сама я родилась в коммуналке. Мой сын — на съемной квартире, но, правда, с двух лет рос уже в отдельной двухкомнатной на 9-м этаже блочного дома.
Алисе повезло куда больше: она родилась и живет в большом доме, построенном в конце 90-х ее дедом, — отдельный двор, сад…
— Бабушка, а у тебя в детстве был бассейн?
Ага, был. Цинковое корыто, которое летом выносили во двор нашей коммуналки, наливали в него воду из колонки, давали нагреться на солнце и — пожалуйста, плавай, сколько хочешь!
— Когда мне было пять лет, — говорит бабушка, — у нас даже телевизора еще не было.
— И как же ты смотрела мультики? На компьютере?
Нынешние дети на удивление легко управляются с пультами телевизоров, сотовыми телефонами и клавиатурой компьютеров, для них это простые, элементарные вещи. Все, что происходит с человеком от рождения, с детства, он воспринимает как должное.
Одна моя знакомая повезла внука к врачу на трамвае (а он-то привык ездить только на папином автомобиле). И вот они вошли в трамвай, сели, он поозирался по сторонам и спрашивает:
— Бабушка, а на чем это мы едем?
Нечто похожее произошло и с нашей Алисой, когда она впервые побывала в Подмосковье, в гостях у другой своей бабушки, в старом деревянном доме на четыре хозяина. Рассказывала потом:
— Бабушка, ты представляешь, у Надюшки за стенкой живут люди!
То, что у детей и внуков другое качество жизни, — это, конечно, хорошо, не об этом ли еще наши родители мечтали, но… Мы живем в такой стране и в такое время, что ни в чем нельзя быть уверенным, никогда нельзя знать, что будет завтра — кризис, или война, или, не дай Бог, новая революция. Вдруг да опять все вспять? Мы-то ладно, ко всякой жизни привычны, но дети…
Слава Богу, наша девочка растет не жадной. Уже многие ее игрушки и игры перекочевали в детский сад и на улицу, к подружке Ане, к подружке Лизе. Всем готова поделиться, ради общения и дружбы вынесет из дома все, что есть, и отдаст.
В ее возрасте я однажды через форточку выбросила на улицу отрез, приготовленный мамой себе на платье, чтобы мои подружки, которых выпустили погулять, могли заняться кройкой и шитьем для кукол, пока я лежу дома с ангиной.
Время от времени Алиса с мамой собирают одежку, из которой она выросла, игрушки и книжки, чтобы отвезти в детский дом. Отвозит, конечно, мама, но Алиса сама решает, что именно отдать, и тащит все подряд. Судьба курточек, джинсиков и кроссовок ее не волнует, с куклами она расстается легко, а вот книжки отдавать ей жалко. Ложится на пол и начинает не спеша перелистывать.
— Это же моя любимая книжечка! Я хоть почитаю ее на прощанье.
Сама Алиса очень любит получать подарки, при этом главное для нее — ожидание, предвкушение, нетерпеливые попытки угадать, что там, и — взрыв восторга, который она обязательно должна с кем-то разделить: “Мама! Смотри!”. Что именно подарено — большого значения не имеет, она всему рада.
Особенно балует Алису дед. Из каждой поездки привозит любимой внучке что-нибудь необычное, интересное. Алиса так к этому привыкла, что стоит ему показаться на пороге — она уже бежит за подарком. Бабушка объясняет: так некрасиво, сначала надо с дедушкой поздороваться, пообщаться, а потом уж…
В очередной раз:
— Здравствуй, дедушка! Давай с тобой пообщаемся, расскажи, где ты был, какие подарки видел…
Дедушка вернулся из Марокко.
— Дед, ты где был, в Африке?
— Да.
— А ты там детей видел?
— Видел.
— Ну и как они?
— Нормально.
— Они там не голодают?
Чувство сострадания у нее, похоже, врожденное. Это еще от моей бабушки тянется — всех она жалела, всем сочувствовала, обо всех плакала. Как ни странно, именно доброта помогла ей пережить самые трудные времена — войну, эвакуацию, голод. Нынче это стало анахронизмом, но лучшей прививки от “вируса” благополучия, чем простая человеческая доброта, я не знаю.
…Алиса — вылитая Алиса, какой ее обычно изображают иллюстраторы знаменитой книги Льюиса Кэрролла. У нее длинные светлые волосы, большие серо-зеленые глаза и нежное белое личико, так что с именем родители угадали точно (мы с дедом были против, в чем раскаиваемся).
Чуть Алиса подросла, ее познакомили со знаменитой тезкой — благо, книг и мультфильмов про безумные приключения в Стране чудес и Зазеркалье выпущено предостаточно. Как ни странно, Алису она не полюбила (может, просто до нее не доросла). Любимыми же стали герои “старых, добрых” волшебных сказок — Золушка, Белоснежка, Русалочка… В четыре года Алисе очень нравился старый советский фильм с Яниной Жеймо в роли Золушки и Фаиной Раневской — мачехой. Она наряжалась в “бальное” платье и сидела в нем у экрана, пока не начинался бал во дворце короля, тогда она выбегала на середину комнаты и принималась кружиться, танцевать и подпевать, воображая себя Золушкой. Но однажды осталась сидеть в кресле.
— Что ж ты не танцуешь?
— А кто будет мой принц? Дедушка не подходит, у него живот большой.
Мы и не подозревали, что Золушка — это не просто персонаж из сказки, а бренд, на котором построена целая индустрия. Помимо книжек, мультиков, альбомов-раскрасок, карандашей и наклеек с ее изображением, помимо кукол-Золушек и прилагающихся к ним кукол-принцев, карет и дворцов всех размеров, вплоть до таких, в которые ребенок сам может поместиться, есть еще масса сугубо практических вещей и вещиц. Светлый образ Золушки запечатлен на комплектах детского постельного белья, трусиках, пижамах и ночных рубашках, майках и купальниках, зубных щетках и тюбиках с пастой, заколках для волос, детских игральных картах, домино и пазлах, сумочках, кошелечках и школьных ранцах, наборах посуды и даже мебели для детских комнат. Плюс ко всему — пышные бальные платья и “хрустальные” башмачки а-ля Золушка — для девочек всех возрастов.
А теперь представьте все то же самое, но с другим “светлым образом” — Белоснежки.
— Алиса, тебе сегодня какую постельку постелить — с Золушкой или с Белоснежкой?
— С Русалочкой!
Их всего шесть — принцесс детского гламура. Кроме уже названных есть еще Аврора из “Спящей красавицы”, Белль из “Красавицы и Чудовища” и Жасмин из “Волшебной лампы Аладдина”… Их часто изображают всех вместе — на тех же детских товарах, в рекламе, в детских журналах. В России выходит несколько глянцевых журналов для маленьких девочек, в том числе “Принцесса”, где печатаются в формате бесконечного сериала (комикса) незатейливые истории про сказочных принцесс и их принцев. При этом существует каноническое (диснеевское) изображение каждой из них, от которого производителям, видимо, нельзя отступать, поэтому гламурные принцессы всегда и везде выглядят одинаково — хоть на обложке журнала, хоть на трусиках — улыбка, цвет платья и цвет ленточки в волосах никогда не меняются.
— А ты знаешь, — говорит бабушка, — что сказка Пушкина о Мертвой Царевне — это та же самая сказка про Белоснежку?
— Разве? — удивляется Алиса.
Начинаем сравнивать: злая мачеха, бедная падчерица, отравленное яблочко… В “Белоснежке” семь гномов, а у Пушкина — то ли дело — семь богатырей, семь румяных усачей! Там гроб стеклянный, а у Пушкина — хрустальный. Там принц без имени, а здесь — королевич Елисей по свету скачет…
— А кто написал раньше — Пушкин или…?
Вот чего не знаю, того не знаю, но лично мне Пушкин больше нравится.
— А мне Белоснежка, — говорит Алиса.
Хотя сказки Пушкина она прекрасно знает — и про Мертвую Царевну, и про царя Салтана, и про рыбака и рыбку, местами даже наизусть — “Свет мой, зеркальце! скажи…”, “Ветер, ветер! Ты могуч…” и т.д.
Но куда Пушкину тягаться с целой сказочной индустрией! Его семь богатырей только в книжке живут, а семерых гномиков можно в магазине купить — с отдельно надевающимися курточками, колпачками и сапожками, еще и семь кроваток в придачу. Алиса играет с ними, как с куклами. Белоснежек у нее тоже несчетно — самая маленькая величиной с ее мизинчик и постоянно теряется, самая большая еще недавно была ростом с Алису, но теперь уж Алиса ее переросла (кажется, не только в прямом, но и в переносном смысле), стоит эта дылда в желтой юбке и синей бархатной жилетке в углу, пылится и скучает.
Жаль, что Пушкин не дал имен героиням своих сказок. Ну, Царевна Лебедь еще куда ни шло, а Мертвая Царевна для гламура как-то не очень… “Купи мне шоколадку с Мертвой Царевной!” Что хорошо в поэзии, то для индустрии не годится. Так что конкурировать с “принцессами” пушкинским царевнам трудно. Кроме книги, они только в старых советских мультиках, снятых еще в 50-е годы прошлого века, обретаются. А с “принцессами” мы встаем и ложимся. У нас Золушка, между прочим, даже на спинке горшка наклеена.
С мультиками та же история.
На эфирных каналах крутят в основном диснеевские — действительно красивые, ничего не могу сказать, фильмы. Но хочется, чтобы ребенок и наши знал и любил, ведь они замечательные. Алиса называет их “русские народные мультики”, безошибочно, по первым же кадрам определяя иную стилистику.
Но есть еще спутниковые каналы, и вот там-то таится самая большая опасность — люди-монстры, хуже того, дети-монстры, говорящие на диком сленге. Молодые родители не сразу заметили эту опасность, а когда заметили и попытались запретить ребенку смотреть такой канал, как “Nickelodeon”, было уже поздно: ор, крик. Пришлось прибегнуть к хитрости, сказать, что этот канал у них временно отключили. Алиса попыталась перехитрить родителей, пришла к бабушке и первым делом:
— Бабушка, а у тебя “Никелодион” работает? Мне надо посмотреть про Спач Боба.
Предупрежденная родителями, бабушка, разумеется, подыграла:
— Представляешь, у нас его тоже отключили! А кто такой этот Спач Боб — человек или животное?
— Это губка!
Бр-рр…
Главное в этом деле — быстро предложить ребенку достойную замену. И она нашлась в виде детского (спутникового) канала “Теленяня” — не только вполне пристойного, но и увлекательно-познавательного. Теперь мы смотрим только этот канал, у Алисы есть там свои любимые передачи — “Спроси у Всезнамуса”, “Большие буквы”, “Чудо-путешествия”, да, в общем, ей там все нравится. И бабушке тоже. Есть только одно “но”. Детское телевидение, как и взрослое, приучает своих зрителей к интерактивности. Доверчивый маленький зритель требует от бабушки:
— Давай пошлем вопрос Всезнамусу!
— Давай пошлем рисунок Каляке-Маляке!
Но бабушка, всю жизнь проработавшая в газете, знает, как в редакции поступают с письмами читателей (зрителей).
Все-таки рисунок мы послали. И в тот же вечер Алиса уселась перед телевизором в ожидании, что его покажут. Лучше не приучать к этому делу, а то ведь дальше — больше, потом пойдут SMS-ки для Димы Билана, потом “закажите этот товар немедленно”.
Кстати, о рекламе.
То, что мы, взрослые, так дружно не любим, почему-то вызывает у детей, напротив, повышенный интерес. Алиса может играть, не обращая внимания на экран, но стоит начаться рекламе, бросает все и замирает, как кролик перед удавом. Что это, почему? Я нашла для себя единственное объяснение: ребенка привлекает уже знакомый, слышанный ранее текст, она его узнает и радуется своему узнаванию. Все-таки не хочется думать про пресловутое “зомбирование”. Но вот вам живой пример:
— Если надо… — говорю я о чем-то своем и не успеваю закончить фразу, как Алиса, даже не поднимая головы от своего рисования, машинально и скороговоркой выдает следующий текст: “Если надо всё и сразу, едем на металлобазу, улица Красноармейская, 42”, в котором нетрудно узнать рекламу местного телевидения.
Как противостоять всему этому? Я знаю только один способ — чтение. Читать Алисе начали рано, года в полтора, во всяком случае, раньше, чем позволили смотреть мультики, поэтому книжки она любит больше, уже хорошо.
Бабушку, давно не бравшую в руки детских книг, ожидали тут кое-какие открытия. Сколько времени прошло-пролетело, сколько всего изменилось в жизни, а “мои первые книжки”, оказывается, все те же, какие сама читала в детстве. Вечная Агния Барто — “идет бычок, качается” и “зайку бросила хозяйка” — значит, ничего лучше для самых маленьких с тех пор так и не сочинили. Милый дедушка Корней — только теперь заметила, как настойчиво приучал он первое поколение советских деток (а заодно и их рабоче-крестьянских родителей) к чистоте и личной гигиене.
— А почему мальчик был такой грязный? — удивлялась Алиса при чтении “Мойдодыра”.
“Федорино горе” я ей и читать не стала, бабушка-грязнуля — это уж слишком.
Оказалось, что “Тараканище” подозрительно напоминает вождя всех народов, а “Незнайка в Солнечном городе” при ближайшем рассмотрении — вполне коммунистическая утопия. Никогда прежде мне это в голову не приходило. Европейские сказки (тех же Шарля Перро, братьев Гримм, Андерсена) только в старых советских переводах такие целомудренные, а в оригиналах, которые стали теперь переводить и издавать без купюр, — ой-ей-ей…
Рынок детской литературы поражает размахом и изобретательностью. Кого и чего тут только нет! Издано, переиздано и перепереиздано все, что было когда-либо написано для детей. О том, что это именно рынок, буквально кричат яркие глянцевые обложки и обнаруживающиеся под ними прибамбасы вроде музыкальных шкатулочек и маленьких мягких игрушек, вмонтированных прямо в страницу, — пищащих, мяукающих, хрюкающих. Есть книжки, которые вообще не надо читать, откроешь — и они сами заговорят, расскажут сказку (голос звучит из маленькой коробочки, приделанной к обложке). Интерактивность — главный признак современной детской книжки. Вокруг текста популярной сказки, а иногда и вместо него (подразумевается, что текст дети и так знают) — чего-чего только ни наверчено: загадки, ребусы, лабиринты, кроссворды, игры, наклейки и даже CD- и DVD-диски… Так что не Милорад Павич и уж тем более не Б. Акунин все это придумали, первыми были, видимо, издатели детской литературы. Рисовать, раскрашивать, клеить и вырезать можно прямо в книжке. Попробуйте после этого научить ребенка книжку беречь, аккуратно с ней обращаться!
Все же мы старались выбирать для Алисы книжки-тексты, а не книжки-игрушки. Сначала она просто слушала, потом, уже зная сказку или стихи наизусть, не могла утерпеть и досказывала сама. Одно время замучила вопросами: почему все мачехи злые? почему отец не защитил Золушку? почему у Мальчика-с-пальчика такие плохие родители?
А потом настал момент, когда ей самой захотелось в сказку.
Тогда стали мы переиначивать старые сказки на новый лад, так, чтобы главной героиней в них была сама Алиса.
“Однажды, ненастным вечером Алиса постучала в ворота королевского замка…” Теперь она могла, наконец, разузнать то, что еще бабушку волновало, когда она была маленькой девочкой. Каким именно местом можно через сорок перин почувствовать горошину? Какого размера были хрустальные башмачки у Золушки? Почему бы маме Красной Шапочки самой не сходить к бабушке? И моет ли Царевна яблоко, перед тем как съесть?
А потом бабушка села за компьютер и все это записала. Получилась книжка.
Когда она вышла из печати2 , Алиса подарила по экземпляру всем своим подружкам. Увидев на обложке книги портрет Алисы, подружки отреагировали своеобразно — закатили дома скандал, требуя у родителей такую же, но со своим портретом.
Сама Алиса в ее пять лет, кажется, так до конца и не осознала и не оценила тот факт, что существует книжка, написанная для нее и про нее. Надеюсь, это произойдет позже, когда она вырастет. Хорошо бы, к тому времени в доме сохранился хоть один экземпляр, ведь легкомысленные родители все, что им было торжественно вручено, успели раздарить друзьям и знакомым, а в магазинах — ввиду сравнительно небольшого тиража (3000) книжка давно распродана.
В те дни Алиса хвасталась няне:
— Знаешь, Люба, моя бабушка все умеет — и читать, и писать, она и газету может сделать, и книжку. Ей вообще на почте надо работать.
С тех пор Алиса стала сама мастерить книжки. Она складывает пополам несколько листов бумаги, скрепляет их на сгибе степлером, на верхнем листке пишет печатными буквами название, а на внутренних — такими же буквами долго и старательно выводит текст, который сама по ходу дела сочиняет. “Жук и Рак были дома. Жук спит и Рак спит. Но Жуку не спится. Он думает о маме…” и т.д. Потом пририсовывает картинки — и книжка готова. Несколько таких “книжек” бабушка предусмотрительно спрятала. Может, хоть они останутся?
В семье, между тем, происходят куда более важные события.
— Ну вот, Алиса, к февралю будет тебе братик, а нам с папой сыночек, — говорит мама.
— Как сыночек? — крайнее удивление. — Нет, давайте мы все будем пользоваться моим братиком.
Заранее воспринимает его как свою собственность, живую игрушку.
Позже, услышав, как папа говорит кому-то по телефону, что должна родиться дочка, обижается:
— Как? Еще одна дочка?
Привыкла, что она — единственная и любимая. К моменту рождения сестрички Алисе — четыре с половиной года.
Самое время для ревности, которая не замедлила сказаться.
— Видела сестричку? Ну, какая она?
— Круглолицая.
Стоило только одному из родителей взять маленькую на руки, Алиса взгромождалась туда же, хотя до этого давно уже на руки не просилась, считала себя большой девочкой. И когда мама качала малышку в коляске, приговаривая: “Ты моя радость, ты мое счастье…”, Алиса заглядывала ей в лицо и жалобно просила: “Мамочка, скажи и мне такие хорошие слова!”.
Недели через три, насмотревшись на домашние хлопоты с новорожденной, она грустно и даже как-то виновато призналась:
— Вот, мамочка, просила я тебя родить ребеночка, просила… но я же никогда не думала, что это так тяжело!
Зато она самым активным образом участвовала в выборе имени для сестрички, при этом примеряла каждое предложенное имя к своему:
— Алиса и Василиса — подходит!
— Алиса и Софья — не подходит!
Девочку назвали Миленой. В дате ее рождения — 08.02.07 — оказались те же цифры, что в дате рождения Алисы — 07.08.02, только в другом порядке. А в сумме — все то же число 17. Что же это все-таки значит?
Восемь месяцев спустя дедушкина дочь Маша родила Агнию, Агушу — мы зовем ее “наша московская внучка”.
— А мне Агуша кто? — спрашивает Алиса.
— Считай, что вы — крестные сестры.
Вообще-то такого понятия не существует, но в нашем случае по-другому и не скажешь: Маша — крестная Алисы, а Алисин папа — крестный Агнии. Крестили ее в нижней церкви храма Христа Спасителя, и Алиса, приехавшая в Москву вместе с папой, весь обряд чинно простояла рядом.
Это было зимой, а летом, когда уже годовалую Агнию Маша впервые привезла к нам в дом, они с Алисой — неожиданно для взрослых — бросились друг к другу и так крепко обнялись (Алисе, чтобы сравняться ростом, пришлось стать на колени), что их еле оторвали друг от друга.
Мы с дедом даже прослезились.
К тому времени уже лежал в колыбельке родной братец Алисы и Милены — Гоша, Георгий. Он явился на свет ровно через восемь месяцев после Агнии.
— Ну, у кого еще каждые восемь месяцев внуки рождаются? — веселился дед.
А цифра 17 на этот раз дала сбой, не сложилась, из чего я сделала вывод, что повторение идет только по женской линии.
Алиса теперь постарше, ей почти шесть, и отношение к новорожденному совсем другое, более взрослое — никакой ревности и готова помогать маме. Теперь страдает Милена, которой всего полтора года. Слишком мала, чтобы понимать, что происходит, почему ее выселили из родительской спальни и не пускают к маме, почему не ее, а кого-то другого мама носит на руках и прикладывает к груди.
Давно замечено, что родители больше любят младшего ребенка, а бабушки — старшего внука. Так было когда-то и в нашей семье: бабушка всю жизнь безумно любила меня, свою первую внучку, и довольно спокойно относилась к троим моим сестрам. От родителей мне, напротив, досталось меньше любви, чем младшим, а больше всех они любили самое последнее, позднее свое чадо. Но дело даже не в любви — больше, меньше, в конце концов, чем это измерить. Просто на плечах старшей сестры всю жизнь лежит такой груз ответственности! Уж это я знаю по себе, до сих пор, хотя давно нет на свете наших родителей, и сами мы уже немолоды, я — как старшая в семье — пекусь и болею за своих младших со всеми их мужьями, детьми, а теперь уже и внуками.
И эта судьба ждет мою внучку?
— Мама, — говорит сын с упреком, — ты Алису любишь больше, чем Милену.
— Нет, что ты, сынок, просто ее я люблю дольше.
Милену мне жалко. Взрослых детей тоже. Два года подряд не спать ночами — это тяжело.
Думала ли я, что мой единственный сын станет многодетным отцом?
Самое интересное, что о детях (их появлении на свет) он говорит почти так же, как его старшая дочь Алиса — “Бог дал”. Это в ответ на осторожный вопрос, сколько вообще они собираются заводить детей. “Сколько Бог даст”. Во всех отношениях современный молодой человек, но при этом — абсолютное понимание, что можно, а чего нельзя делать в жизни, ибо — грех. Не моя заслуга. Это как-то помимо меня совершилось.
Женщины моего поколения заводили, как правило, по одному ребенку и на том считали свой материнский долг перед семьей и обществом полностью выполненным. Те, кто решался на второго, зависти не вызывали — “обабилась”, “погрязла в быту”. Карьеру делали только однодетные, а еще лучше — совсем бездетные женщины, таких начальство всегда любило больше.
Как все изменилось! У нас в городе настоящий беби-бум, куда ни глянь — всюду беременные молодые женщины, у всех друзей сына уже есть по два ребенка, и некоторые, по его примеру, ждут третьего. Даже и более возрастные родители, которым за сорок и у которых старшие дети уже подросли, решаются родить еще.
Смотрю я на этих молодых мамочек… Наша невестка — лучше всех, конечно, после третьих родов нисколько не потеряла в форме, осталась, как была, стройной красавицей. (Фитнес, спортзал). Никто из этих мамочек не работает и — что меня больше всего удивляет — ничуть не комплексует из-за отсутствия работы, профессии, делового общения. Мужья успешно делают карьеру, занимаются бизнесом, могут содержать и жен, и нескольких детей, и домработниц с нянями. По крайней мере, так было до нынешнего кризиса.
Кстати, о нянях. Здесь они сплошь с Украины. Женщины сорока—пятидесяти лет, как правило, разведенные, у которых дома остались свои взрослые дети, а то и внуки, работы там, где они живут, нет, жизнь дорогая, вот и едут сюда, на российский юг, зарабатывать.
У Алисы няни не было, сами справлялись. К моменту рождения Милены дети уже жили отдельно, и няня понадобилась. Им порекомендовали одну, дали телефон. Позвонили на Украину, в город Сумы, и через неделю явилась пышнотелая женщина по имени Люба. Пятьдесят лет, вдова, дома сын и дочь, у которой ребенок такой же, как наша Милена. Чтобы помочь дочери, она нянчит за тысячу километров от дома чужого ребенка. Живет на всем готовом, а деньги посылает домой. Неплохая женщина, но не то что педагогического, никакого образования, работала на каком-то предприятии, которое закрылось. Она упорно говорит “ложить”, а то и вовсе сбивается на “суржик”, иногда, в отсутствие хозяев, прикладывается к рюмочке, как видно, от тоски.
Нечаянно увидев, как няня переодевается, Алиса пошла к деду и рассказывает:
— Ты знаешь, дедушка, у нашей няни такие большие сиси! Только очень уставшие.
Пока Милена была мала, она мирно спала на этих “больших сисях”, но как только начала ходить, всем стало ясно, что няня не справляется: трудно ей, такой большой, полной, ходить за ребенком, согнувшись, да и на руках ее таскать с каждым днем все труднее. С ней бы расстались, если бы не подоспел Гоша. Теперь она греет на своей большой груди младшенького, а подросшей Милене взяли вторую няню.
Вторая няня успела несколько лет поработать в Италии — сначала досматривала какого-то богатенького старичка, а когда тот умер, нанялась в ортодоксальную еврейскую семью, где была куча детей и где ее, говорит, совершенно не кормили, а стоило ей самой купить себе какое-нибудь печенье, те же дети буквально вырывали его у нее из рук. Долго она там не задержалась. Эта няня давно в разводе, сын взрослый; на Украине у нее квартира, на ремонт которой она, собственно, и зарабатывает. Она помоложе, пошустрее, насчет “рюмочки” — ни-ни, потому как в завязке. Но тоже говорит “ложить”.
— Надо говорить “класть, класть”! — учит Алиса обеих нянек, но безуспешно.
Впрочем, с появлением малышей Алиса все реже бывает дома, у родителей, все чаще остается у бабушки. Тут ей привычно и спокойно, никто не мешает заниматься любимыми делами — читать, рисовать, лепить из пластилина, вырезать из бумаги, клеить. Она редко играет с игрушками из магазина, ей нравится все делать самой — кукол, домики, книжки, открытки… Вот сейчас, когда я правлю этот текст, мастерит из цветной бумаги игрушки на елку.
На длинном журнальном столике в гостиной, отданном в полное ее распоряжение, — горы поделок, это место в доме мы так и называем — “мастерская Алисы”. Иногда она проводит за этим столиком целый день, поражая взрослых усидчивостью и терпением.
А еще ей здесь хорошо потому, что можно болтать без умолку и задавать любые вопросы.
Уже несколько раз она спрашивала меня про СССР.
— А какой герб был у СССР?
Стала объяснять и поняла, что толком не помню. То есть серп и молот — это да, а вот вокруг что там было? Позже она сама увидела старый герб на фасаде железнодорожного вокзала в Краснодаре:
— Вот он! Вот он!
Ах, да, колосья, переплетенные лентами…
Причина этого интереса осталась мне непонятной.
Увидев по телевизору что-либо в черно-белом изображении, спрашивает:
— Это еще в СССР было?
— Алиса, да ты разве знаешь, что такое СССР?
— Знаю, Союз советских диетических республик.
Едем на машине, торопимся в школу.
— А почему этот СССР разрушился?
— Ой, Алисочка, это долго объяснять, сейчас некогда.
— Ну, ты хоть половину объясни, — не отстает и не отстанет.
— Понимаешь, тогда были такие правители у нас, которые… э-э… не справились… э-э…с управлением нашей страной (три однокоренных слова — позор!).
— Ну вот видишь, а ты говорила “долго объяснять”.
В Краснодарском аэропорту читает светящееся большими буквами название города.
— А я знаю, почему назвали Краснодар. Потому что была война, и красные победили.
И тут же:
— А кто был лучше — белые или красные?
— М-м-м…
— Ну кто добрее был?
В шесть лет Алису отдали в нулевой класс частной гимназии, где учат по известному методу Китайгородской. Занятия три раза в неделю по два с половиной часа. Чтение, математика, английский, музыкальные занятия и “художественный труд”.
Сына я не водила в первый класс, он сам ходил, благо, школа была недалеко от дома, уроки — иногда проверяла, чаще верила на слово, учился он не очень. Теперь словно долг отдаю: вожу внучку в школу, забираю из школы, учу с ней уроки…
К школе я приглядываюсь со страхом: какая она сейчас, спустя столько лет, откуда ждать подвоха?
Алиса каждый день несет домой по две-три пятерки. Правда, других отметок им пока и не ставят — пятерка или ничего. За каждые десять пятерок полагается маленький приз — на обложку тетради наклеивается бабочка. За каждые пятьдесят пятерок — большой приз: ручка, карандаши, блокнотик. Никак не пойму, хорошо это или плохо. Алиса без конца пересчитывает свои пятерки: 45… 50… 75… У нее уже семь бабочек на обложке, скоро будет восьмая, но у соседа по парте Илюши целых девять, и она ему явно завидует, а это уж точно плохо.
Задали выучить наизусть стихотворение.
Мы играем в города:
Киев, Клин, Караганда,
Кустанай, Кузнецк, Ковров,
Курск, Калуга, Кишинев.
Мы играем в города,
Мы садимся в поезда.
Мчимся в Питер, в Алатырь,
На Урал летим, в Сибирь,
В древний Новгород, в Москву,
На Байкал спешим, в Туву,
В Мурманск, Вятку, Армавир…
Как прекрасен это мир!
Мир, конечно, прекрасен. А стишки — не очень. Бедный шестилетний ребенок чуть язык не сломал, пока выучил. Автор — Илья Резник. Я-то думала, он только для Аллы Пугачевой пишет, оказывается, еще и для дошкольников.
Нарочно пролистала книжку, по которой учат чтению в нулевом классе.3 Ни Пушкина с Некрасовым, ни Чуковского с Маршаком… Половина стихотворений принадлежит перу Резника. Вот еще одно, словно для маленьких токсикоманов писанное:
Тетка Пелагея
Принесла мне клея.
И сказала лично:
Клеит он отлично!
Учительница в ответ на мой вопрос, зачем нужно учить наизусть такие стихи, только плечами пожала: учебник одобрен, рекомендован…
Никакого одобрения в выходных данных книжки я, правда, не нашла.
Самой Алисе больше всего нравится английский, дома она пытается говорить со мной, но я плохо знаю язык, скоро, чувствую, будет мне очень стыдно перед собственной внучкой. Она этого пока не поняла, на уровне нулевого класса я еще справляюсь. И почему мы не ценили этот предмет ни в школе, ни в университете? Вроде ни к чему было. А теперь поедешь за границу — и дура дурой, вся надежда на дедушку, у которого с языками все в порядке.
Что говорить! Сейчас сама обстановка помогает осваивать язык — все вывески, все названия, вся реклама — на английском или с использованием английских слов. В четыре года Алиса, усаживаясь смотреть очередной мультик, говорила:
— Уолт Дисней продакшн представляет!
Не начать ли заново учить язык вместе с ней?
— Бабушка, а мне один мальчик из нашего класса написал письмо, что он меня любит.
Ну вот, начинается.
— Что за мальчик?
— Давид. А фамилия у него очень смешная — Пипия.
— Ничего смешного, обычная грузинская фамилия.
— Грузи-и-инская?
Нашла чему удивиться, да у половины детей в классе такие фамилии — армянские, грузинские, осетинские. Давид — самый маленький в классе, кудрявый, глаза огромные, прямо херувимчик. Алиса на голову выше и на него — ноль внимания, ей, по моим наблюдениям, другой мальчик нравится — Илья, он хоть и маленький, зато первый отличник в классе.
Но Давид не отстает.
— Знаешь, бабушка, он правда грузин, он мне сам сказал. А я ему говорю: а ты знаешь, что в Грузии недавно была война? А он говорит: знаю, знаю, там мою бабушку чуть не убили.
Разговор детей южного приграничного города.
К шести годам у Алисы выпали четыре зуба. Без конца рассматривает себя в зеркале. И вдруг:
— А у китайцев тоже зубы выпадают?
После ветрянки, слегка похудевшая, смотрится в зеркало:
— Бабушка, помнишь, у меня лицо было круглое?
— Да, и что?
— А теперь заовалилось.
Еще словесное творчество:
— Бабушки! Давайте будем тесто мучить!
Соединила вместе два слова: “мука” и “месить”.
Как когда-то ее отец, показывая картинку в книжке:
— Мама, смотри, какой злеопард!
— Надо это платье унизить! Слишком оно длинное.
Есть такой мультик — “Правдивая история о Красной Шапке”, снятый в жанре американского триллера. Там бабушка-экстремалка носится на лыжах по горам, прыгает с парашютом и т.д.
— Бабушка, а ты так можешь?
— Боже упаси!
— А ведь она старче тебя.
Зато в другой раз:
— Бабушка, ты, если приглядеться, красивая.
У родственников в Краснодаре родилась внучка, она приходится Алисе троюродной сестрой.
— А как ее назвали? — спрашивает Алиса.
— Еще не решили, велели у тебя спросить: какое тебе имя нравится?
— Ну, бабушка! Я же так не могу. Я же должна на ее лицо посмотреть!
Она действительно внимательно приглядывается к лицам.
В детском саду появился новый мальчик, очень непослушный, всех бьет, воспитательница с ним не справляется, родители остальных детей в панике. Однажды его пришла забирать не мама, а старшая сестра.
— Знаешь, бабушка, а мне понравилась сестра Тимура.
— Чем?
— У нее лицо хорошее.
Троюродную сестру Алисы назвали Злата.
Кстати, троюродных у нее все прибавляется: кроме Златы, есть Лиза и Яша, а в перспективе (если пересчитать моих неженатых племянников) как минимум еще четверо — следствие многодетности в поколении бабушек. А вот двоюродных нет и не будет, потому что папа и мама Алисы — единственные дети своих родителей.
Но я не про это хотела сказать.
У каждого поколения своя мода на имена. В начале 50-х девочек называли Светами, Танями и Наташами. В 60-е самыми модными именами были Аленка и Марина. В 70-х появились Ксюши, Маши и Даши… Сегодня рядом с Алисой и Миленой в семьях друзей моего сына подрастают Ева, Кристина, Лолита и даже Беата…
Имена детей по-своему отражают стиль времени. Дай Бог, чтобы Злата была богата, а Беата — красива, и все они вместе — счастливы.
Едем втроем на машине, мама — за рулем, мы с Алисой на заднем сиденье. Вдруг:
— Ой, у меня в горлышке какие-то ощущения.
— Болит?
— Нет.
— А что, першит?
— Да нет, нет.
— А что, что ты чувствуешь? Сама объясни.
— Это похоже на слово “осень”, и оно оранжевого цвета.
Ощущение, которое ассоциируется со звучанием слова и цветом? Это что еще такое?
— Алиса, ты меня пугаешь, — говорит мама.
А я вспомнила, как сама в детстве “видела” цвет некоторых слов, например, имен. Мое собственное имя у меня всегда было желтого цвета (ну, это понятно). А вот почему имя Рая было ярко-красного, Нелля — серо-голубого, Алла — цвета сгущенки, а Женя — просто серого, убей, не знаю. Точно так же я не могу объяснить, что имела в виду Алиса, говоря об оранжевом цвете, но на уровне ощущений я ее абсолютно поняла, и слово “осень” защекотало мне горло. Моя девочка, моя, моя.
— Бабушка, а где твои родители?
— Умерли уже.
— Ну и как ты? — скривилась, готовая заплакать (жалко бабушку-сиротку).
— Ничего, привыкла.
Бросилась на шею.
— Я люблю тебя, бабушка!
Может, внуки даются нам, чтобы компенсировать любовь уже ушедших в иной мир родителей? Собственные дети этот пробел как-то не очень восполняют.
В другой раз, услышав в разговоре взрослых слово “умер” (о ком-то чужом), испуганно просит:
— Не надо говорить таких плохих слов!
Да мы уж и так стараемся при ней ничего такого, что может травмировать детскую психику, не говорить. Но попробуй уследить за телевизором! Какой канал ни включи — только и слышишь: “число погибших…”, “число пострадавших…”.
— Сто слуцилось? — спрашивала совсем еще маленькая Алиса, когда видела на экране плачущих людей.
— Ничего не случилось, детка.
(Только самолетик разбился, домик взорвался и кораблик утонул.)
Что делать? Совсем не включать телевизор? Или все-таки пытаться как-то объяснять происходящее?
Когда летом 2007 года в результате чудовищного несчастного случая погибла маленькая дочка нашего тогдашнего мэра (ровесница Алисы), мы делали все, чтобы она об этом даже не услышала. Не включали местные телеканалы, ничего при ней не обсуждали. Но в понедельник она пошла в детский сад и…
— Мне одна девочка по секрету сказала, что Лера… умерла. Это что, правда?
Пришлось сказать, что да, к несчастью, это правда.
— Ну, ничего, — вздохнула Алиса. — Она теперь на небе будет жить, с ангелами. Она там научится другому языку и будет с ними разговаривать, да, бабушка?
Сама себе придумала утешительное объяснение.
— Что, все люди умирают?
— Да.
— И ты умрешь?
— Да.
— Ну, и как ты будешь выглядеть?
— Плохо.
— Нет! Я не хочу, чтобы ты умирала. Давай будем просить Боженьку, чтобы нам всем жить вечно.
Ах, ты моя родненькая… Давай-ка я лучше попробую, как смогу, рассказать тебе про бессмертие души. Пока только об этом. (Не говорить же с невинным ребенком о Страшном суде и грехах человеческих).
Как она обрадовалась этому объяснению! Будто гора свалилась с ее маленьких плечиков. Кажется, даже перестала бояться тех самых “плохих слов”. Стоит ей теперь услышать, что кто-то умер, или увидеть (по тому же ТВ), как кого-то хоронят, она со знанием дела сообщает:
— А душа его на небо полетела.
…Я и сама в последнее время много думаю на эту тему. Причины самые простые, житейские — возраст, нездоровье, уход из жизни близких людей, каждый раз словно подвигающий тебя в общей очереди.
Выходит, что “старый и малый” — бабушка и внучка — в одно и то же время размышляют об одном и том же. Только она — в познавательном смысле — что это? зачем? почему? А я — в практическом: когда? где? как?
Есть еще один существенный вопрос: кому?
Кому останутся собиравшаяся всю жизнь библиотека, картины наших друзей-художников, семейный архив, в котором среди прочего — фотографии моей дорогой бабушки Софьи и родителей, коллекция моих любимых кукол… Когда я думаю об этом, я вижу только одного человека, которому могла бы и хотела доверить все это “богатство”, без опасения, что оно будет порушено, распродано или просто выброшено на помойку.
Этот человек — Алиса.
— Бабушка, а ты кем хочешь стать?
О, эта детская (несмотря ни на что) уверенность в бесконечности жизни!
Впрочем, у меня еще есть кое-какая перспектива. Запросто могу лет через пятнадцать стать… прабабушкой. Честно сказать, большого желания дожить до этого, застать своего сына дедушкой, а любимую внучку — чьей-то женой и матерью — у меня почему-то нет. Пусть все это будет, конечно, но потом, без меня. По моим наблюдениям, люди, которые до этого дожили, продолжают нежно любить выросших, взрослых внуков, но остаются почти равнодушны к правнукам.
У Алисы из восьми полагающихся человеку прадедушек и прабабушек живы двое, и это, по странной иронии судьбы, родители именно того дедушки, который умер молодым и которого Алиса никогда не видела. Его самого нет, а родители его (мои бывшие свекры) живы — прабабушка Аня и прадедушка Ганя, ей восемьдесят один, ему девяносто три, живут в Краснодаре. Как-то приехала к ним в гости с Алисой: вот, полюбуйтесь, какая у вас правнучка, умница-отличница! Старики улыбаются, кивают, гладят ее по головке, да-да, молодец, но я чувствую, что им другое не терпится узнать. Наконец, дед спрашивает дребезжащим голосом:
— А как там наш Алешечка?
И я вижу, что он плачет, да и у бабушки глаза сразу увлажнились. “Алешечка” — взрослый мужик, ему тридцать три года, у него трое детей. Но для них он — любимый первый внук, который вырос в их доме, пока его мать, то есть я, увлеченно занималась журналистикой.
За сына я им по гроб жизни благодарна. За внучку впору обидеться.
Но, Боже, как я их сейчас понимаю!
На Новый 2009-й год Алисе среди прочего подарили несколько дисков с компьютерными играми. Полдня она сидит за моим ноутбуком, играет в “Снежную Королеву”. Периодически вовлекает в игру и меня.
— Ой, бабушка, помоги перепрыгнуть через эту пропасть, а то я все время проваливаюсь!
Прыг, прыг, прыг, прыг!.. Бух! И я провалилась. Начнем сначала. Прыг, прыг, бух… Ну-ка, еще раз. Прыг! Бух!.. Прыг! Бух!.. Господи, чем я занимаюсь. Завтра Рождество, надо же чего-нибудь испечь… Прыг, прыг… Бух! Все, последний раз. Прыг. Прыг. Прыг. Прыг!
— Ура! — кричит Алиса.
— Ура! — кричу я.
Мы хлопаем друг друга по раскрытым ладоням.
— Дальше давай сама, я пошла на кухню.
— Это не по-товарищески! — обижается Алиса.
— А я тебе что, товарищ?
— Ты мне — друг, товарищ и бабушка!
1 Издательство Сретенского монастыря. “Махаон”, 2008. Тираж 15 тыс.
2 Софья Бабушкина. “Новые приключения Алисы”. Олма Медиа Групп, М., 2007.
3 Н. Павлова. “Читаем после азбуки”. М., Эксмо, 2007.