Опубликовано в журнале Знамя, номер 5, 2009
От автора | Мне 30 лет, я постмодернист, автор пяти изданных в России книг, лауреат премии “Дебют” и “Русской премии”. Считаю себя зачинателем молдавской литературы на русском языке.
Живу в Кишиневе, женат, имею сына, жду дочь.
Владимир Лорченков
Три нити
(Первая сюжетная линия — первая нить — красная, нити этого цвета сплетаются в вены моей страны)
Уверовав, каждый из них стал подобен безумцу. Июнь отравил землю колючим пухом, и спасала их влажная ткань, которой обматывали головы, наподобие бедуинов. Вода так кисла в озерах, что первыми разорились продавцы уксуса. Вторыми, конечно, торговцы тополиным пухом.
Города и веси наполнились людьми, пришедшими с востока, в пыльных одеяниях, с изодранными в кровь ногами. Молчаливые, суровые путники останавливались в домах всего на ночь, и уходили на запад, довольствуясь лишь хлебом, что давали им жители окрестных сел. Денег с собой они не брали. Потому старики говорили, что наступает время божье, время расчетов, словно отец небесный подбивал души грешников и праведных в небесах, как бухгалтер — костяшки на счетной доске. А праведные уходили, но многие из них умирали в лесу, не долечив своих страшных ран. Люди подбирали их, и перед тем, как отдать земле, исцеляли им ноги, чтобы могилы не стонали от боли, и не страшили хлеб, что собирается взрасти. А тот ведь, как известно, от испуга растет вглубь, а не наружу.
К ранам мертвецов старцы прикладывали листы подорожника и корень молочая. Подорожник сосет дурную кровь, говорили они, а молочай — выжигает душу болезни. Та же, сворачиваясь, шипела, как змея и выползала из рваных краев омертвевшего мяса. И спустя несколько лет дороги земли были покрыты извивавшимися болезнями с туловищами гадюк и глазами оспин. От слизи, что покрывала их чешую, земля не высыхала и не трескалась, а становилась жирной, как густая сметана, и сворачивалась. И не пошло от нее ничего, кроме безумия.
А потом оно передалось и тем, кто заселял земли, словно праведники мельком успели коснуться каждого и заразить. Богатый бросал жену свою, и с плачем жег добро, а бедный как был им, так и оставался. Родители выносили детей к пыльной степи и кидали на прокорм хищным птицам и кочевникам. Мужчины бичевали себя с остервенением. Женщины жгли волосы и метались. Слезы стали сывороткой, и стон одержал победу над радостью. Печаль вошла в пот и с тех пор верой и правдой служит человеку. Птицы в страхе косили веселыми зрачками на людей, и, почуяв неладное, тысячами срывались на юг летом. Люди снова пошли стадом и были среди них те, что бросались на четвереньки и ели траву, беспечно думая, что, став животными, кары избегнут.
И оттого, что так сильно ждали они ее, не свершилась (кара?). Ожидание стало ею.
Правители предали их и творцы (предали?). Бросили они (неразумные?) храмы, и алтарь не дымил много лет. Песок занес (храм?).
Так, не веря в (Него?), и ожидая Страшного Суда, прожили они десять лет. Так, не веруя в целительный разум человека (не божественный, ибо нет у божества разума, ведь само оно — разум), жили.
И был среди них (тот, кто?) вышел и сказал. Ищете чувство, но нет (его?). Слепые! Что за ненависть (Он?) испытает к вам, когда вы — часть (Его?). Что любовь для него и зло? Что карма и путь? И кто (из вас?) глядит на мошку, (что кружит?) у пламени. Не тогда (разве?) убиваешь ее, когда слишком уж (вьется?) у лица? И разве не так мы и Он (существуем, сосуществуем?).
Напоминайте же меньше Ему (о себе?). Разрушьте храмы, но не те (каменные, из дерева?). О (тех?) алтарях говорю, что в сердце (вашем?).
Слова пророка, хоть многие и говорили, что он — дьявол, нашли в дрожащем от зноя воздухе те ветерки, что влетают в уши и выходят влажной испариной изо лба. Пусть того человека и прокляли, а потом забили камнями до смерти священники и старицы, тем прислуживавшие, учение его осталось, и все больше людей следовало ему. Сначала первые робкие ученики его собирались за каменными оградами обезлюдевших городов и плясали, с криками нанося себе неглубокие раны в левую часть груди (мы разрушаем храм — говорили они, обнажая изнанку век). Потом все больше их стало, и вот уже за ограду изгонялся всякий, кто не следовал заветам Разрушителя Храмов в Себе. А те старели так быстро, что к тридцати годам умели жевать лишь деснами, и без собственной крови пища казалась им пресной. В этом — круговорот гонений и гонимых, которые так любят страдания, что и не допускают мысли, будто другим боль не по нраву. А когда поняли, что земля уходит из-под ног, то снова разделились. Одни привязали себя к почве и сказали: “Мы никуда не уйдем, потому что когда ноги твои — в земле, то как бы она ни вертелась — все в твоей плоскости и на твоем горизонте. Для детей наших это станет законом”. И были правы. Много лет спустя их потомки и не думали, что можно шагать по земле. Но те, кто не захотел кружить головой и менять законы, установленные кто знает кем, но еще более древние, решили покинуть трясущуюся землю. Обрести покой под ногами и песню в волосах. Ветер в голове и тяжесть денег в карманах. Вслед им плевали, но мечтали уйти вместе с ними. А решившие уйти отирали с лица копоть и поднимались.
Начался исход.
Страна моя задыхалась в пекле, и ушли многие. Гончары, кузнецы вслед за ними, крестьяне, рыбаки, врач и учитель, грузчик и сапожник, пекарь и винодел, — шли вереницей на запад через Мост Цветов. Оставались одни лишь писцы, которым было все равно, где заносить историю страны на свои таблицы, пусть их, таблицы, и выпускали в огромных количествах ревущие машины типографий. И даже лучше для них было бедствие, потому что многие из писцов не знали сокровища души — таланта.
То было жаркое лето палящего 2000 года.
Квадраты
(Сюжетная линия вторая — синяя нить — из них сплели небо моей страны)
Александр, сын Василия и Елены, спал на площади. Когда-то она была вымощена булыжником, но бродячие собаки выгрызли камни, а те, что не смогли, истерли хвостами. Псы издохли, шкуры их истлели, и место хвостов заняли люди. Они приходили сюда рано утром и устраивались на своих местах. Теперь эта площадь стала рынком. Люди разделили его мелом на тысячи квадратов, и каждый был готов перегрызть за это место горло другому. Квадраты кормили их вот уже который десяток лет. Но стоило торговцу зазеваться и не прийти, как на следующий день место его занимал следующий, голодный, с истосковавшимся взглядом. Неудачник обходил свой квадрат тысячи раз, но не мог переступить меловую линию. Она жгла его ноги и хлестала в лицо. Квадраты не прощали предательства. Лени. Чувства. Они любили водку рано утром и после работы, несколько купюр от первой сделки, которыми продавцы обмахивали товары в надежде на счастливый день. Еще квадраты любили когда по спине человека струились прямо на асфальт пот и мозг. Люди привыкли к этому.
Александр, сын Елены, спал, присев прямо на тюки тканей, которые они с матерью продавали на рынке. Мать занемогла и должна была подойти попозже. Руки у Александра были длинными, а лицо — нервным. Стригся он коротко, и потому был всегда слаб. Много лет назад он решился на Исход, но решимость его утекла вниз по водам Прута, и, испугавшись неизвестности, он вернулся в столицу. Другие же перешли реку по Мосту Цветов, которые, говорят, ночами жадно раскрывали нежные чашечки и всасывали плоть странников, идущих во тьме на Запад. Но им было все равно: один из пяти должен остаться на Мосту Цветов. (Символично, и даже как-то трогательно). Говорили, что цветы, как и каждое божество Единения, требуют жертв.
Три года его носило ветром, но, видно, слишком легок он был для того, чтобы где-то упасть. Только намагниченные квадраты площади схватили его. И дань, вечная дань, которую он и все другие, собравшиеся на рынке, платили за свое право быть униженными. 27 учителей, 89 докторов, 6 страховых агентов, 43 недоучившихся студента, 21 школьница, 9 нянек, и 2 старухи, забывшие о своем прошлом. Они засеяли поле квадратов. А по вечерам оно давало всходы, и кого-то, пьяного, без потерянной выручки забирала жена или дети. Все это были Привязавшие Ноги к Земле.
Порой Александр отрывался от мельтешащих лиц и старческих рук с зажатой в них мелочью, чтобы взглянуть в небо. Что бы ты там ни увидел, говорила мать, нельзя прекратить торговлю. Мы живем этим. Рыба плавает. Хищник умирает, если не охотится. А человек торгует, если не работает.
Но Александр пропускал мимо ушей ее слова, слова Елены, матери, сердце которой стало квадратным, и ступни тоже. Он глядел в небо и часто замечал, как плоскость его изменяется. Значит, и Земля сотрясается, думал он. Но волосы мои слишком коротки. Мне семнадцать лет, а я уже старик, привязавшийся к Земле. Хочется есть. И он выходил купить немного еды, и квадрат не препятствовал: он знал, рабу иногда нужно поесть. Тогда желудок его пригнет голову туда, к прилавку.
Роста Александр был высокого, тень на плетень не наводил, и каждый раз перед тем, как выйти из дома, клал в карман прядь своих волос и прикалывал к рубахе булавку, чтоб не сглазили. Острие дурной глаз прокалывает. А рубаха его стала решетом и пропускала пот наружу и дождь вовнутрь. Влага молодому телу не помеха — и каждое утро он раскрывал булавку. В карманах у юноши, кроме волос, был еще засушенный цветок, десять запахов трав и жареное кукурузное зерно. В детстве, если становилось голодно, Александр доставал его и клал под язык, и масло приятно грело ему желудок. А когда зерно истлевало, он с друзьями подбирал кремни у железной дороги, два небольших камня, и тер друг о друга. Если поднесешь один близко к носу, почуешь запах жареной курицы, вспоминал Александр, кромсая ножницами ткань. Чайные розы распадались надвое и вместо крови по краям ран сочились необорванные нити.
Мать так и не пришла. Сонный юноша продал двадцать метров ткани. Вечером, перед закрытием, вертлявый старик с золотыми кольцами и грузная женщина, украсившая лицо паутиной времени, пытались купить у него все три рулона, чуть дешевле. Александр, сын Елены, не уступил. Верно говорят, сэкономив на малом, потеряешь на большом: мать, узнав о несостоявшейся сделке, опустошила казну его гордости, накричав на сына. Что мы будем есть на следующей неделе, неужели твою глупость, приправленную моим отчаянием? Вопрос ее не смутил сына — старики всегда недовольны, но что-то темное дало ему знать о себе. И в хлебе, который он ел на ужин, не было зерен спокойного сна, а копошились лишь черви уязвленной бессонницы. Белые и беспокойные, всю ночь они бросали голову его из стороны в сторону по подушке.
В ту ночь у Александра, сына Елены, выросли длинные волосы.
Схема разделки туши
(Сюжетная линия третья — цвета желтого — без такого не обойдешься, когда на полотне ткут поле, и на нем — злак моей страны, над которым мы все смеялись — злак, что заменял нам пшено)
Осыпаемая пухом, страна уже не могла глотать его, и была как распластанный зверь. Вино, что дозревало в ягодах, густо лилось через ее глотку. Откуда-то с Севера над землей появился небольшой самолет. Говорят, там были летчик и специалист, который сделал аэрофотосъемку территорий, и начертил карту. Карту, полную квадратов, нанесенных мелом. Вот что у него получилось:
Советы хозяйке
Куски туши большой страны, разбросанные по прилавку — жир, почки и кости отдельно и совсем за небольшую цену, а сварить из них вы сможете отличный суп, чтобы не брести к железнодорожному полотну — подбирать два кремня, и, ударяя один о другой, насыщать утробу обонянием.
Кусок Мозга
…Перед тем, как приготовить вкуснейшие отбивные из телячьих мозгов, хорошая хозяйка всегда внимательно осмотрит субпродукт и промоет его со всей тщательностью. Но и этого недостаточно. Мозги после промывки необходимо залить холодной водой, затем оставить на сутки. После этого необходимо снова как следует промыть продукт и проверить его на наличие шерсти. Ведь животных на бойне убивают ударом молота в лоб, поэтому в открытую рану в черепе неизбежно попадает часть шерстяного покрова…
Кусок Мозга
“Президент Академии наук Молдовы в своем выступлении основной проблемой, с которой сталкивается в настоящее время его научное учреждение назвал отток высококвалифицированных научных кадров. За год работу покинули 786 человек с учеными степенями. Средняя зарплата сотрудника с ученой степенью составляет 27 процентов от минимального потребительского бюджета”.
Кусок Паха (вымени)
…Вымя очень вкусно в качестве начинки для пирожков (это относится и к легким). Необходимо варить его несколько часов кряду, не забывая подливать холодную воду. Отварив, остудите, порежьте на небольшие кусочки, и хорошо прожарьте на сковороде. Добавьте рубленые яйца, зеленый лук — начинка готова. Приятного аппетита!…
Кусок Паха (вымени)
“В детских специализированных учреждениях сложилась катастрофическая ситуация — детям нечего есть. Маленькие пациенты интерната в Бодиченах год не ели мяса и молочных продуктов. В Брынзенском интернате четвертый день нет хлеба. В Кочиерах на 350 детей приходится 35 пар сапожек и ботинок”. “Количество наркоманов среди подростков в республике каждый год увеличивается вдвое”. “Детская смертность в Молдове достигла критического уровня”.
Кусок Правой руки (ножки)
“Бригада из десяти шоферов Больницы Скорой помощи, чьи автомобили из-за отсутствия средств простаивают, отправилась на заработки в Вологду. Водители будут работать не по специальности — класть тротуарную плитку. В Кишинев они возвращаться не намерены — их труд здесь не востребован”.
Кусок Правой руки (ножки)
…Холодец является традиционным праздничным блюдом жителей молдавского села. Готовят его и из птицы, но настоящее заливное можно приготовить только из свиных (да еще, говорят, теперь и человечьих) ножек. Промойте их, разрежьте в нескольких местах, и варите в воде с большим добавлением соли и укропа. Укроп придаст заливному пикантный вкус. Добавьте в казан также немного моркови и сельдерея. Блюдо это можно есть и горячим.
Кусок Левой руки
…Готовится так же, как и “Правая рука”. Отличается лишь тем, что в “Левую руку” кладут немного пороху, который, говорят, странникам соль заменяет… Кладут его на ладонь “Левой руки”…
Кусок Левой руки
“По неофициальным данным, приведенным, тем не менее, в пяти республиканских периодических изданиях, Молдову покинули 800 тысяч (население республики не достигает 4 миллионов) трудоспособных людей”.
Кусок Легких
…Из легких мы сможем приготовить не только начинку для пирожков, но и вкусное, питательное рагу. Снова напоминаем хозяйкам о необходимости тщательно промывать и вымачивать субпродукты перед кулинарной обработкой. Затем режьте легкие мелкими кусочками и бросайте в заранее приготовленный “Сладкий соус”, жгучий, как слезы раскаяния, которые мы в него выжали. Тушите под крышкой на малом огне около получаса. Добавьте сладкий картофель, луковицу и немного свежего зеленого горошка. Стручки от него кладите на алтарь Флоры….
Кусок Легких
“Молдова останется пустыней — к такому выводу пришли экологи. В рамках конференции, состоявшейся в Министерстве окружающей среды, был представлен первый вариант Национального доклада об изменении климата, в котором дан ряд прогнозов. Исходя из них, к концу XXI века без сохранения лесных фондов страны климат республики станет крайне засушливым”.
Исход
(Сюжетная линия первая — уже ало-красная — вены моей страны перерезаны — в том, может быть, и моя вина)
В машины грузили скарб и детей, а тот, кто был беден, заправлял силой ноги и полагался на них. Женщин закидывали за спину и лакали из них любовь ссохшейся от дорожной пыли душой. Скот забивали перед отправкой — чужому не достанется, и в пути голодным не будешь. А пустые черепа животных хозяева, обмыв и приголубив, воздвигали на шесты и отпугивали ими в лесах по ночам злого духа. Тот, кто был трусоват, и при жизни не мог собаке в глаза глянуть, после смерти сам залает. Потому псы и не выносят прямого взгляда.
Шли вереницей, как муравьи в гигантский муравейник, что построен неведомо где. Тащили личинок, хворост, дикие плоды и опавшую хвою, вчерашние сомнения и будущий вздох — все, все в пути пригодится. Не забывали и про соль с табаком — кто удружит махоркой, стадо за собой поведет. Потому табака в сушилках не было, и маленьких Библий в синем переплете в стране не осталась. Эти книжки раздавали здесь когда-то христиане из западной секты, но, увидев другого Бога, убоялись и решили вернуться назад. Листы Библий были тонкими и маленькими, как раз для самокрутки.
Иногда к тем, кто шел, подъезжали люди на плохих автомобилях, и спрашивали. Куда идете? Зачем? Как? Что думаете, и что чувствуете, когда идете? Кто-нибудь умер, пока шел? Хоть одна женщина родила в дороге? Что едите во время пути? Что пьете? Как спите под открытым небом? Сколько раз над вашими головами, идущие, пролетала птица дрозд, но не обычная, к которой привыкли, а белая, словно саван?
Потом, на табличках, люди из автомобилей писали: “Результаты социологического исследования показали: 27 процентов идущих знают, от чего уходят, но не — куда. 50 процентов едят в дороге свою память, и уже четверо умерли, подавившись. Восемнадцать процентов идут журавлиным шагом, и шесть — черепашьим. Еще три затруднились показать, как идут, ногами они не шевелят, но вперед все равно продвигаются. Две женщины родили в дороге горе, а одна — мальчика. И ни один из опрошенных дрозда в саване не видел, но поручиться за верность их слов тут мы не можем — слишком низко голову они наклоняют в пути. Более половины респондентов — женщины. Свыше четверти женщин — респонденты”.
Люди в плохих автомобилях провели исследование, чтобы выяснить, где слабые места идущих, и, сделав свою работу, уехали. Пришел черед дорогих машин. Те уже по-другому говорили.
“Стоять, не идти! Мы — грибки вашей плесени. Как мы без вас не можем, так и вы без нас — кто сделает вас ядовитыми и несъедобными на вид? Повернуть! Идти обратно! Мы нуждаемся в вас, потому что Привязавшиеся к Земле свой ресурс истощили. Нам нужны инициативные рабы. Клони голову и поверни обратно — какая разница, куда идти, если горизонта не видишь? И что толку лошади в скачках, если по бокам от глаз у нее шоры? Повороти, эй! Мы не станем упрашивать вас, невелика честь, да нужда огромна. Изломаю тебе ноги и землю под ними, не уйдешь ни на шаг! Мы купили армию. Мы купили полицию. Квадраты тебя заждались, большеглазый! Что вылупился?! Повороти, тебе говорю! И жену, и детей. Все, все — обратно!”.
Кошка в углу у людей — по цене тигра. Никто не послушался. Тогда люди в дорогих автомобилях достали из багажников линии квадратов. Они содрали их с рыночных площадей и закрутили в хлысты. От ударов такой плетью волосы и спина человека белели, а хребет превращался в веревку. Не было в тот день ни одного человека, избежавшего своего удара. Но мел осыпался и хлысты пропали. Дорогие автомобили развернулись и умчали к восходу солнца. Люди продолжали идти.
Позже их постигла страшная болезнь путников, шедших когда-то по этой земле с Востока. Сначала на ногах появлялись пятна. Маленькие, с медный пятак, они понемногу росли и меняли цвет на синий с прозеленью. В течение болезни кожа расходилась полосками, и из-под нее текла черная кровь. Кто ею умоется, от лихорадки не умрет, и испарина на лбу никогда не выступит. А если кровь засохнет, истолки ее и добавь в воду — вот тебе и горькое питье. Как устанешь, опрокинь его в глотку — никогда больше жажда мучить не будет.
Болезнь землю удобряла, и та товарку не забыла — все, что росло в том году из почв, несло заразу. Волки до тех пор дружат, пока одного жертва не поранит. Потому, когда болезнь многих людей забрала, ей и земли захотелось отведать. И открытые раны ног путников — народу в стране становилось все меньше — начали почву есть.
Писцы момента не теряли. Один прославился текстом: “Как я два часа пробыл на поле, которого не стало”. Другой сотворил “Исчезновение слоев земли как новый вид политических пертурбаций в общественной жизни Молдовы”. Третий начертал “Репортаж из местечка, где земля убывает быстрее всего в Молдове”. В беде они искали выгоду, многие получали. Сотни табличек были исписаны, и умерли на следующий день, как души своих творцов.
Постепенно, не сразу, мы заметили, что на сантиметр под ногами убавилось. Потом — еще на два.
Александр
(Вторая сюжетная линия — уже выцветшая, уже прозрачно-голубая — цвета глаз старого человека, того, который видел перевернутое небо)
— Знай себе уходит, оставляя сверчка без шеста, — сказал сын Елене, остановившись, и глядя под ноги.
— Да, худеет земля.
— Может, она сама себя ест?
— Только люди так делают. Посмотри на свои ноги.
— Что с нами будет?
— Мы найдем себе другую землю.
Если не уйдем в эту, подумал Александр. Зерно в кармане больше не давало масла, сколько его языком ни дави и в слюне ни купай. Терпению всего предел наступил, и вода недовольно кричала, когда ее набирали в кувшины. Вот уже шестой день шли они вместе со всеми. Александр простил мать и больше не продавал в мыслях тот злополучный тюк ткани. Видно, недолгой была жадность женщины с лицом-паутиной.
Два дня сын с матерью шли по дороге, а когда изнемогли, Александр повел Елену к рельсам. Рядом с ними они шли и трещали кремнем. Юноша показал женщине, как насытить тело, не утруждая зубы. Она промолчала, но подумала, что посторонний человек не сразу открывает свое присутствие в близком. Когда это он успел?
В пути к ним пристал Прилипала. И вправду был похож на рыбу, и если попутчики два шага делали, то он — пятнадцать, но все больше вокруг людей, а не вперед. Зубы прилипалы осыпались, как горох, и губы в стручок сложились. В мешке он даже ветра не нес, до того был ленив. Трещал без умолку, и от запаха жареного мяса на ужин отказывался, говорил, что слишком тяжело для желудка. Но Александр тех камней, что пахнут супом из овощей, не знал. А травы и растения уходили вместе с землей, потому и страна на вымытую сковороду стала похожа. Прилипала о себе не много говорил, только лишь: был писцом, да устал, вот и решил податься к закату. И если солнце обогнать не успеешь, завтра оно тебя в спину толкнет, говорил он Александру. И еще учил:
— Глянь, сынок, на крестьянина. По ночам он домой возвращается, и дорога для него — зеленая, как поле. А не успел прилечь, как снова пора вставать и работать. Солнце голову его опалит. Дождь до нитки промочит. Стонет он и горбится всю жизнь, и к закату бытия похож крестьянин на корни старого дерева. Ссохшийся, узловатый, неровный, да жучком погрызенный. Тяжела жизнь крестьянина…
Глянь, сынок, на рыбака. Пальцы его икрой пахнут, воротник — чешуей. Всегда он мокр, всегда болен, всегда в соли. Может утонуть рыбак каждый день, может в сети запутаться и руки лишиться. Пища его — полусырая рыба. Хлеба не видит он. Страшна его жизнь.
Глянь, сынок, на ткача. Весь день он в доме. Не видит света ткач, и ноги его всегда на желудке его. Сгорбился, постарел он. Попробует выйти, стражник изобьет ткача и запрет на замок в доме. Чтобы увидеть небо, платит он стражнику хлебом. А если не дает ткани, сколько потребуется, работает и ночью. Горе ему!
Глянь, сынок, на красильщика. Источает он зловоние, как лапы издохшего крокодила. Краска его — в коже и не смоется никогда. Так и войдет он в другой мир. День и ночь в чанах он ворочает ткани, красит, и мало денег ему дают за это. Руки его становятся обезьяньими, ноги слабеют и все чаще кружится голова у красильщика. Нет, не жизнь у него — мука.
Глянь, сынок, на брадобрея. Весь день бродит он по городу, ищет, кого бы побрить. Кричит, зовет. Две монетки вечером у него в кармане. Не хватит их на хлеб детям, потому кварту вина берет брадобрей. А стоит оцарапать слегка человека, как тот нерадивого тащит к судье. Стонет брадобрей и жалуется на судьбу.
Глянь, сынок, на посланника. В неведомые страны едет он, и каждый раз пишет завещание. В пустынях львы и тигры сожрут его, и не узнают жена и дети, где кости кормильца. Должен он и Евангелие — благую весть, и оскорбления чужому царю передать. Возвращаясь, не знает посланник, найдет ли дом свой, и не сменился ли его властелин, и окажет ли новый милость?
Глянь, сынок, на строителя. Тело его — изорванный лотос. Целый день на открытых ветрах мастерит стены он. Уши покраснели и потрескались. В глазах — шум, а в ушах — темень. Может упасть строитель, разбиться. А если землю встряхнет и дом, им построенный, развалится, казнят его. Разве жизнью можно назвать тяжкую долю строителя?
А теперь, сын мой, взгляни на писца! Он смел, и если у кого-то начальник распоряжается судьбой, то писец — сам себе начальник. От себя зависит писец, и дни его текут, как у мыши в амбаре, полном зерна. Еще и прославиться может он, если не только утробу насытить хочет. Целый день в тепле он: ни ветер, ни зной, ни град ему не досаждают. Посмотри сынок, на писца! О, если б мог я убедить тебя в пользе учения! Показать тебе, что только владение искусством письма по табличке дает человеку Жизнь. О, сын мой, возьми скорее в руки таблички!
Слова Прилипалы под рельсы уходили, и Александр о них не думал, больно уж легки и красивы. Старик отстал от них незаметно: что толку осаждать сердце, другому отданное.
— Мне нужна женщина, — сказал сын Елене ночью. Они не спали еще, но уже и не бодрствовали, и веки людей плавали по глазницам. — Ты меня слышишь?
Утром Елена отошла за холм, и вернулась держа за руку девушку.
— Где ты ее взяла? — спросил он у матери.
— В газетной вырезке, — сказала мать. — За пять лей (около 0,5 доллара — прим. авт.) она сделает все.
“…Четырнадцатилетняя Ольга осталась дома одна. Мать уехала на заработки в Голландию и денег не присылала. Девочка нашла “свой” способ зарабатывать деньги: приехала в Кишинев и, думаю, комментарии тут излишни… За пять лей она могла сделать все, что угодно. Слава Богу, работники полиции доставили ее в этот распределитель. Но что будет потом, ведь больше двух месяцев ребенку тут находиться нельзя…”
Схема разделки туши
(Сюжетная линия третья — истертая нить — вот-вот порвется)
Сорви кусок кожи моей страны
На этой ярмарке тканей вы будете поражены удивительным их многообразием. Все, что долгие годы кожей покрывало плоть и кости моей страны, специально для вас, дорогие посетители экспозиции, сорвано с трепещущих еще мускулов, выделано, выдублено, покрашено (тем, кто пахнет, как лапы издохшего крокодила) и рассортировано. Купите себе немного счастья. Ведь вещица из кожи издохшей змеи, по поверью, целебной силой обладает…
Кусок Достоинства
…но хорошая хозяйка вещь не выбросит, а постирает, да в дело пустит. И сколько дел у нее в доме, столько и тряпья, и когда заканчивается оно, комнаты по одной умирают, а вслед за ними — и люди. Потому не выкидывай хорошую, пусть и в пятнах, кофту, а порви ее на тряпки, которыми вытрешь все: чай, пролитый на стол, или слезы, что на лицо натекли…
Кусок Достоинства
Оно было присуще моей стране, но не в этом веке, и не в прошлом, и только Бог да я знаем, были ли вообще присуще. Но, говорю вам — да, было. Люди этой земли гордо несли голову и глаза их спорили с небом, а теперь ее волочат, и взгляд в ногах путается. Потому достоинство и идет на половые тряпки — грязь лучше всего грязью впитывается. Шли здесь турки, шли татары и даже поляки, и хватало у нас мужества быть им добрыми соседями при мире и достойными врагами при войне. Теперь же мы врагам добрые соседи, а друзьям — враги лютые. Вот и пойми ее теперь, мою землю…
Кусок Терпения
…тряпки, они для грязи, а если влагу хочешь впитать, а с ней и запах дома, используй мягкую губку. Только она у тебя в руках мягче пуха будет и не намокнет никогда, а если все же случиться такое, просто вытяни в окно руку и сожми — трава под домом вдоволь напьется. Пусть и нечистой влаги, но траве-то все равно — она только воду берет, а мусор земля сцеживает…
Кусок Терпения
…терпение моей страны — воздушный шар, исколотый иглами. Даже если и надуешь его немного, он шипит только, да в муках корчится. Разве что натянешь на пальцах резину, выберешь место без прокола, вытолкнешь туда воздух губами и закрутишь маленький пузырек. Лопнуть он лопнет, но без толку — маленький слишком. Если и негодует моя страна, так без взрыва — пузырится, шипит, как отрубленная голова гадюки. Это потому, что нет у нее тела — земли. Терпение хорошо тем, что когда-то заканчивается. У нас — никогда. Поэтому и ушло оно от нас, это терпение…
Кусок Свободы
…полагаю, что самое нарядное платье пошьете вы себе из куска этой кожи. Яркая, но не броская, прочная, но не жесткая, всем она хороша. Если дама ею свои ноги укроет, сто мужчин за ней на коленях поползут, потому что совместит в себе модница несочетаемое — женщину и свободу. Из этой кожи у вас и красивый шейный платок выйдет, горло он никогда не придушит, даже если получится тесным. Такова, видимо, особенность материала. Стежки по нему нужно класть ровные и мелкие, что бы вы ни шили, потому что маленький недостаток этой кожи — своеволие…
Кусок Свободы
Мы дарили ее, отдавали, продавали, закладывали под проценты и меняли на хлеб, помещали в букеты цветов, которые бросали к ногам тиранов. А она все не уходила от нас и не становилась меньше — поистине, шагреневая кожа у моей страны. Тогда мы содрали ее с кровью и вынесли на продажу. Кто знает, когда вернется она в следующий раз, с истершимися ногами, как пес, брошенный хозяевами, и нашедший их в новом доме, когда она станет дышать нам в лицо — наша свобода…
Кусок Веры
…материал выйдет хороший, и никто не поймет, что он — искусственный. Нет, не фальшивый, просто — умело изготовленный заменитель. Желательно с позолотой носить, потому что он пышность любит и помпезность. В крайнем случае, капните на него воском, это, говорят, очень стильно. Воск от свечи нужно брать — от церковной…
Кусок Веры
Бесхитростная ушла, и место ее заняла вера по расчету. И то верно: кто с калькулятором выгоду не посчитал, доброго дела не сделает. Они вообще ушли, дела. Остались только слова, да посты перед святыми праздниками. Но только днем. Ночью мы (только те, кому по карману, конечно) оскорбляли слух божества чавканьем сочного мяса. И массивный крест на груди стал прикрывать пустоту в ней. А если ты будешь слишком внимательно к пустоте приглядываться, можешь от бликов на золоте ослепнуть. Поэтому смотри в себя, только крест перед этим сними.
Исход, Александр и Скелет Страны
(Три сюжетные линии — три нити сплелись — стали флагом моей страны)
Александр с Ольгой стояли в квадрате. Встретил он их, как родных. Матери с детьми не было. Елена умерла по пути домой, и раны ее ног уже бродили по стране, горстями землю пожирая.
На границе солнце дважды им затылки гладило, но они видели его только на закате, потому что смотрели всегда на запад. Тысячи человек пограничники развернули.
— Цыгане, цыган, да они — как цыгане, — все надрывался один, маленький, чернявый, в зеленой фуражке. Остальные голову неприкрытой оставили — ветер им был вместо расчески.
Надежда пошла по водам реки, а Александр с матерью и своей женщиной — домой. В лесу Елена в последний раз глаза раскрыла и, лежа на высушенных жарой листьях, отошла. Сразу над деревьями пролетела птица. С той поры Александр дал слово мертвому телу кормить голубей, чтобы мать голодной не оставалась. И за полночь они вернулись в город — сразу на рынок. Заняли свой квадрат, да я говорил об этом, и расставили столы. Александр почувствовал, что асфальт и хочет ноги обнять, да не та высота у него — земля ведь ушла. Ничего на рынке не изменилось, кроме лиц. Все они выглядят встревоженно. “К чему мы будем привязывать ноги?”.
И, когда в который раз за историю этой планеты поднялось на востоке робкая заря, почва стала быстро уходить вообще. Дома опустились вместе с ней куда-то, пашни и сады, люди, которым не повезло, — они стояли на мягкой земле, а не на ее ребрах.
Рынок заколыхался, как громадный студень. В бездну упали товары, контрольные весы и лотерейный щит, а вместе с ним и наперсточники. Немногие остались. Деревья, травы и злаки пропали. Линии квадратов, шипя, покорились своей рабе, и ушли с ней.
А Ольга, теперь уже невестка Елены, спросила своего мужчину:
— Что это?
Она знала, но слова у Ольги привязаны были к мыслям, и всегда шли за ними следом. С землей ушли и квадраты. Ушли все, Привязавшие Свои Ноги к Почве. Наверное, там, в преисподней, подумал Александр, им кажется, что горизонт еще раз резко накренился.
Они остались стоять на месте, где была площадь, вдвоем. Мир теперь держался на белых костях моей родины. Окончательно издохшей. Кости были широкими, желтыми, в трещинах…
Юноша присел, и достал из кармана зернышко. Оно обильно источало масло, запахло живым цветом пыльцы. Александр посмотрел на него недолго, а потом сунул зернышко в трещину, которая сразу после того закрылась и запульсировала.
Ольга спросила его:
— Что ты делаешь?
— Хочу вырастить для нас новую землю.