Стихи. Публикация Петра Горелика
Опубликовано в журнале Знамя, номер 5, 2009
От публикатора |После кончины Бориса Слуцкого его брат Ефим Абрамович Слуцкий (1921—1996) передал мне несколько сотен стихотворений поэта. При жизни и сам Борис присылал мне регулярно вторые (или третьи) экземпляры машинописных рукописей. Большая их часть в разные годы была напечатана первым публикатором литературного наследства Бориса Слуцкого Юрием Болдыревым (1934—1992). Тщательная сверка имеющихся у меня рукописей с опубликованными позволила отобрать те из них, которые неизвестны читателям. Нелишне напомнить, что в мае 2009 года Борису Абрамовичу исполнилось бы 90 лет!
Борис Слуцкий
Стародавний трепет…
(пять неопубликованных стихотворений)
* * *
Товарища сегодня вызывают,
Куда — неважно. Важно, что зовут.
Жена его заплачет и завоет,
И у соседей сердце заболит.
С утра товарищ бороду побреет,
Шепнёт жене, что не его вина,
И чистое исподнее оденет,
Как будто уезжает на войну.
И целый двор — большой и многолюдный
Переживёт, как личную беду,
Что торопливо он уходит, бедный,
Авоською мотая на ходу.
* * *
Пьяный. Очень пьяный — в доску, в дым,
С пошлым взором, с волосом седым —
Говорит в трамвае: “Хорошо
быть красивым или молодым”.
Гладит он себя по волосам,
Рукавом проводит по глазам:
— Слышь, разумеешь, — говорит.
— Слышу, разумею, знаю сам.
* * *
Летающие ли тарелки ли
И — что-то есть!
А может — нет?
Но на мгновенье
стали мелкими
И крик газет
И звон монет.
Летит над миром что-то круглое,
Дискообразное летит.
Меняя все купюры крупные
На мелкой хроники петит.
Летит над миром что-то белое,
И что-то с ним. И что-то в нём.
И вот системы взглядов целые
Теряют цельность с каждым днём.
Четыре, может быть, недели
Их люди видели с земли.
Они, наверно, не задели
И мимо как-нибудь прошли.
Они, наверно, все разбились,
Все разлетелись на куски,
Но всё-таки не позабылись
Летающие черепки,
Летающая мелочь, вдребезг,
Летучий поднебесный сор.
Какой-то стародавний трепет
Мне душу треплет до сих пор.
Зоя*
С шоссе свернули и в деревню въехали.
Такси покинем и пойдём пешком
по тем местам, где по крови, по снегу ли
её водили босиком.
Петрищево. А я в ней был уже,
в деревне этой, многажды воспетой,
а я лежал на этом рубеже,
а я шагал по тропочке по этой.
Вот в этой самой старенькой избе
в тот самый вечер, когда мы немцев выбили,
мы говорили о её судьбе,
мы рассуждали о её погибели.
Под виселицу белую поставленная,
в смертельной окончательной тоске,
кого она воспомянула? Сталина.
Что он придёт! Что он — невдалеке!
О Сталине я думал всяко — разное.
Ещё не скоро подведу итог.
Но это слово, от страданья красное
за ним.
Я утаить его не мог.
Лисицын**
Мадьяры шли, шагали. Снег косил.
Они сражались, а потом бежали;
Потом — бежали из последних сил;
Потом без сил, понуро шли, шагали.
Полки бросали знамена. Полки
Полковников контуженных бросали.
Выбрасывали заплечные мешки.
Потом — кресты нательные теряли.
Мадьяры шли, шагали, снег косил.
Он снизу мёл.
Он продвигался.
По жилам вверх.
Колени леденил,
Потом он выше — до души добрался.
В ту путаницу перезябших тел,
В ту смесь из оттепели и метели
Внезапно санки лёгкие влетели!
Полковник Красной армии влетел.
Полковник Красной армии сплеча
Остановил зарвавшиеся санки.
И приказал мадьярам: “Толмача!”
По росту, по погонам, по осанке
Мадьяры поняли:
та смерть, та месть, что вскачь
Неслась за ними,
на ходу топтала —
Парламентёра своего прислала.
Потом толмач откозырял “Толмач!”
— Винтовки складывайте в штабеля!
Подсумки и патроны — так бросайте!
Заветные галеты — догрызайте!
Сейчас я поведу вас в лагеря.
Я обещаю хлеб вам!
Грамм шестьсот!
Две миски щей и два стакана чаю
За день труда, лишений и забот.
И так — весь плен.
И так — из года в год.
И сверх того ещё вам обещаю:
Рабочие, крестьяне, мужики, —
Вас не в рабы берём — в ученики!
Есть тягостная боль госпиталей,
Есть пыточная — подлая такая,
Но я из всех известных мне болей —
От раны боевой —
предпочитаю.
Удар пришёл и настежь растворил
Тугую грудь.
И наземь опрокинул.
И в звёздную пыльцу его низринул —
Полковника.
Хоть белый полдень был.
Он кончил сам.
Как принято кончать
При этих шансах у людей породы,
Что за руку знавали Ильича, —
У стажа до семнадцатого года.
Они проталкивают под языки,
Сухие дёсны сплющивая в раны,
Квадратные, как их же кулаки,
Дарёные
и именные
и
проверенные на живом наганы.
Был белый день, но в звёздную пыльцу
Влекло полковника.
И в этой дальней пыли
Он вряд ли слышал, как мадьяры били
Тёплыми
ладонями
по лицу.
Публикация Петра Горелика
Санкт-Петербург
* Стихотворение “Зоя” Борис Слуцкий читал Бенедикту Сарнову. Вот как он об этом вспоминает:
“После того как он прочел мне — только что написанное — стихотворении про Зою, про то, как она крикнула с эшафота: “Сталин придет!”, разразился скандал. Завершали стихотворение строки: “О Сталине я в жизни думал разное, // Еще не скоро подобью итог…” И далее следовало мутноватое рассуждение насчет того, что…это тоже было, и эту страницу тоже, мол, не вычеркнуть из истории и из нашей жизни.
— Как вы могли! — кипятился я. — Да как у вас рука поднялась! Как язык повернулся!
— А вы что же, не верите, что так было?— кажется, искренне поинтересовался он.
— Да хоть бы и было! — ответил я. — Если даже и было, ведь это же ужасно, что чистая, самоотверженная девочка умерла с именем палача и убийцы на устах!
Когда я откричался, он — довольно спокойно — разъяснил:
— У меня около сотни стихов о Сталине. Пусть среди них будет и такое…
…Потом читал… “Художники рисуют Ленина, // Как раньше рисовали Сталина…”, что “Он был не злобное ничтожество, // Скорей — жестокое величество…”. “Лежит в подвале слава Сталина…”. <В подвале куда “свалены” бюсты и статуи>. В слове “свалены” мне тогда померещилось стремление Бориса выгородить Сталина, защитить его от “несправедливых” нападок.
Хотя тут, вероятно, скорее прав был не я, а он. В основе чувства, вызвавшего к жизни эти стихи, лежало более глубокое, чем мое, осознание той простой истины, что главной причиной наших бед была система, порожденная, во всяком случае, не им одним”. (Б. Сарнов. “Занимательная диалектика” // “Борис Слуцкий: воспоминания современников”, С. 250.)
** Стихотворение “Лисицын” — первый вариант опубликованной ранее “Баллады о догматике” (Борис Слуцкий. “Собрание сочинений в трёх томах”, т. 2, с. 158). Два своеобразных реквиема по коммунистическому интернационализму 20-х годов. Вера в то, что немецкий или венгерский пролетарий не будет стрелять по русским пролетариям, разбивается об очевидный факт войны.