Опубликовано в журнале Знамя, номер 5, 2009
Вереницы людей идут друг за другом. Тропы прячутся в лесах, петляют вдоль рек, теряются в песках и болотах, выныривают и пересекаются в деревнях, вязнут в городах, кружат — и вновь разбегаются. Немыслимо огромный и разнообразный ландшафт поглощает людей. Эти люди — живые, реальные, я сама из них, одна из этих людей. И пространство, через которое пролегли тропы, — родное, обжитое сознанием, опытом поколений, родным языком. Это Россия. Пространство так необъятно, так ничем не ограничено, что приобретает качество времени: прошло две тысячи верст, и герои, шедшие разными тропами и в разных направлениях, — снова встретились… Обычное дело.
Вот что такое проза Владимира Шарова: рассказ одного человека другому. Никакой беллетристики, никаких ее приемов, даже диалогов, даже пейзажных зарисовок, и уж точно никаких писательских подстав, эффектных сюжетных петель. Никакой вообще суеты, полное отсутствие специальной авторской корысти в читательском интересе. Интерес возникает сам собой, читать — тянет, да как еще тянет! Прежде всего потому, что с первых фраз автору начинаешь доверять. Ну не больше, чем славному, много повидавшему, ненавязчивому и задумчивому попутчику в поезде Воронеж — Москва или Красноярск—Хабаровск. Однако, если уж молчаливый и вполне деликатный человек разговорился с вами — значит, это не впустую. Значит, ему действительно необходимо что-то сообщить. Важное и для вас.
Таков русский опыт.
Но вот что удивительно: внимаете вы рассказу, следите даже и не за сюжетом, а за самой жизнью свалившихся на вас реальных, почти знакомых и узнаваемых людей, сами уже этой жизнью практически живете, следуете с героями по вполне понятным городам и весям, да вдруг и… на что же это похоже?.. Представьте: вот вы идете по дому, по совершенно обычной новостройке, лифт еще не работает, идете по лестнице, приустали и задумались, заходите вроде бы в свою будущую квартиру, в которой вам жить предстоит… да вдруг и замечаете, что каким-то фантастическим образом и довольно давно идете не по полу, а по стене, пытаетесь вернуться на пол, но пол оказывается потолком. И лампочка голая на шнуре не висит, а торчит торчмя рядом с вами, вам аккурат по колено! И все ваше прошлое с будущим, всю вашу обыкновенную жизнь вы видите с совершенно непривычного ракурса, заново. Как жизнь после жизни.
Вот что такое проза Владимира Шарова.
Как вы попали на потолок? Когда совершили вслед за симпатичным и неназойливым рассказчиком этот невероятный маневр? Да не было на вашем пути ничего невероятного! Все шло нор-маль-но, по логике пространства, от ступеньки к ступеньке…
Вот такое это пространство!..
Есть в моей жизни мучительное воспоминание детства — первая встреча с графикой голландского художника Мориса Корнелиса Эшера. Это в его мире ничего не стоит спуститься по лестнице, ведущей вверх или с ловкостью мухи забрести на потолок. И поймать место “поломки” пространства — особенно в детстве — было почти невозможно… Удавалось лишь иногда, при мучительном специальном усилии. Изредка. Если повезет. Причем “везение” это как раз и огорчало, тайна исчезала… По юным годам мука и соблазн были нечеловеческие.
С историческим и просто житейским пространством прозы Шарова происходит подобное. Вот только с мукой и соблазном все обстоит несколько по-другому. Это вам не эшеровская головоломка. Это покруче… Жизненно важнее. И речь-то идет не о графических фокусах, но об исторических сдвигах в сознании. Об исторических, нравственных, религиозных парадоксах, имевших место быть в России. А также вообще об основополагающих принципах бытия и сознания. О самом главном. В мире вообще, однако, прежде всего — в нашем отечестве.
Но как все это легко, само собой, с самым что ни на есть повседневным нашим бытием — след в след…
“След в след”… Так, кстати, у Владимира Шарова назывался первый роман.
След в след — такой у автора постоянный масштаб, вполне человеческий. Для великой русской литературы совершенно традиционный. Но вообще-то и очень редкий. Штучный… Не так уж ее, русской литературы, в самом деле, много.
В книгах Шарова сюжет не “построен” и не “вычерчен” — это живое и непрерывное сплетение судеб. Но в том-то и дело, что, хотя семейные хроники — естественный материал писателя, однако сумма и итог всего действа — потрясающий сознание читателя парадокс, “нарочно не придумаешь”, из самой жизни. И швов никаких не найдешь, потому что не пришито. А просто “так вышло”.
Пересказывать романы Шарова — дело нелепое. Однако нет другого способа… Ведь вы, возможно, пока еще и не читали. Придется хотя бы одну из семи книг Шарова в принципе пересказать. Я выбираю не последний роман, а серединный. Он называется “Репетиции”. Поначалу автор-рассказчик знакомит читателя с обстоятельствами своей жизни. Доподлинно возникают семидесятые годы двадцатого века, города упоминаются — Куйбышев там, Кемерово, Томск, возникают знакомые автора, упомянутые местности отчасти населяющие, все заняты своими очень понятными делами, ходят по улицам и паркам (с названиями как бы и невымышленными, и план фактической местности угадывается), все реально и занятно. Один из героев — Ильин — особенно занятен и для автора, и для читателя. Он философ, причем — религиозный философ. Не знаменитый, нет. Не тот Ильин, а этот, куйбышевский. Очень интересные вещи просто гуляючи автору сообщает… Потом этот Ильин исчезает. Зачем он был?.. А ведь именно так и бывает: зачем-то был. Предтеча… Автора жизненные обстоятельства уводят в Сибирь, где увлекается он, между прочим, поиском и собирательством староверских рукописей. Ничего нереального в этом нет, чем только не увлекаются в русской провинции эпохи застоя не очень-то занятые и вполне образованные советские люди… Среди рукописных житий святых, псалтырей и Евангелий в руки автора попадает дневник, написанный в семнадцатом веке на бретонском наречии. В Омске рукопись автору довольно легко переводят — люди-то есть… Речь в ней вот о чем.
При царе Алексее Михайловиче в Россию через Литву попадает бретонец по фамилии Сертан, по профессии комедиограф, хозяин бродячего театрика. Попадает не своей волей, а в качестве военного трофея. Трофей занятный, царь театром и самим Сертаном интересуется, но что с комедиографом делать — не знает. Театрам и мистериям время в России еще не пришло. Так что Сертан довольно долго сидит хоть и при дворце, но в подвале и за решеткой, тоскует и язык учит. Впрочем, ему разрешают выходить погулять по Кремлю и даже просто в город — куда, в самом деле, можно убежать, сто лет скачи не доскачешь… Наконец его куда-то везут. Оказывается — не слишком далеко, к Никону, на Истру, в строящийся Новый Иерусалим. Дело происходит в 1654 году. По России идут слухи, что в 1666 году наступит конец света.
И в связи с этим Никон находит комедиографу применение. Он поручает ему подготовить мистерию, содержание которой — суть четыре святых Евангелия. С тем чтобы сыграть эту мистерию в Новом Иерусалиме на Рождество 1666 года. Актеры — местные крестьяне, живущие по берегам русского Иордана — Истры, — должны сыграть и римлян, и евреев, а также волхвов, зелотов, фарисеев с книжниками, жителей Вифлеема, Назарета, Иерусалима, а также умирающего Лазаря, которого Христос воскресит, бесноватых, из которых Он изгонит бесов, прокаженных, хромых, слепых, сухоруких, которых Он исцелит, разбойников, двенадцать апостолов, царя Ирода с Иоанном Крестителем, Понтия Пилата с Марией Магдалиной и всех, всех, всех, кого поминают евангелисты Матфей, Марк, Лука, Иоанн. Сотни, да нет, тысячи персонажей, если считать “массовку” — тех, кто ходил за Ним, слушал Его, дважды ел преломленные Им хлебы…
Нет только Самого. Иисуса Христа. Потому что Он, по мысли заказчика мистерии, должен явиться в Новом Иерусалиме Сам. Это и будет Второе Пришествие. Заказ необычаен, не правда ли? Но ведь само строительство Нового Иерусалима, переименование Истры в Иордан, как и названий всех окрестных деревень в полном соответствии с исторической картой далекой знойной Палестины, — разве все эти имевшие место в России свершения Никона не фантастичнее, не невероятней во сто крат? Разве не возникает вопрос: зачем Никон строил свой Новый Иерусалим? Строил и построил, съездите в Истру на автобусе или электричке. Стоит Храм гроба Господня! Никон построил, успел к намеченной дате (это у нас, оказывается, всегда умели).
Так зачем же?
Да вот затем. Для Конца Света. Чтоб было куда и к кому прийти Мессии. В старом-то Иерусалиме Храм давно разрушен. И, выходит, Мистерия — нужна! Когда займет в ней место Иисус Христос, окажется она не театральной постановкой, но Полной Правдой!.. То есть — Страшным судом.
Как вам такой сюжет в масштабе след в след?
Но это еще далеко не все.
Дело в том, что Конец Света в 1666 году, как известно, не наступил. Однако труппа Сертаном собрана, и сплошь из верующих людей, роли уже розданы и выучены, Сертан репетирует с жителями Нового Иерусалима многие годы. А Второе Пришествие, в принципе, никто не отменял, оно будет. И где ж ему быть, как не в Новом Иерусалиме? С кем Мессии начать, как не с теми, кто действительно готов ко Второму Пришествию? Между тем люди стареют, умирают, надо учить новых. Так что репетиции продолжаются…
Нет уже Никона, умирает Сертан, наступают петровские времена. А репетиции продолжаются! И мы с вами принимаем в них участие.
Автор-рассказчик сидит себе в двадцатом веке в Омске-Томске, ищет их следы в исторических хрониках позднейших времен и — находит. Потомки строителей Нового Иерусалима, первых актеров Мистерии, оказываются в Сибири, на острове среди болота. Продолжая жить своею живою и тоже небезынтересной жизнью, автор шаг за шагом реконструирует горестную сагу о том, как из колена в колено, из рода в род идея, зароненная в сердца нескольких сотен верующих людей — землепашцев, плотников, рыбаков, кузнецов, скотников, — продолжает жить. По наследству передаются и вновь выучиваются роли. Эту, именно эту, евангелическую свою жизнь — актеры почитают за главную и истинную, передавая детям и внукам, не расставаясь с нею из века в век. Репетируют и сохраняют, в какие только исторические переделки, войны, революции, репрессии, коллективизации и индустриализации ни попадают.
В связи с последним хочется сказать о движущей силе всех семи романов Шарова, в том числе и “Репетиций”, и последнего, “Будьте как дети”, недавно вышедшего в “Вагриусе” отдельной книгой. Герои Шарова всегда живут двойной жизнью. Они живут в России сейчас и в России всегда. Они живут в Стране Советов и ходят на службу, на политзанятия, ездят в троллейбусах, выпивают и закусывают, как все, стоят в очередях — и вместе с тем, впрямую и мотивированно, верят в возможность воскрешения из мертвых и живут, озабоченные, по сути, именно этим предстоящим итогом (“Воскрешение Лазаря”). Или они служат в НКВД, следят за героиней, женщиной любящей, удивительной, странной… и (по приказу начальства!) истово и упорно уходят в ее юность и детство, стремясь при этом ее оттуда вернуть; служа ей самой, прекрасной и искренней, но одновременно и своей страшной, предательской миссии — с равным рвением (“Старая девочка”)… Мир наш в самом деле так устроен, писатель доказывает нам это, не доказывая, а просто проводя по тропам людских судеб, по реальной русской истории.
И никто в этой русской истории так себе, зря и отдельно, не живет. Никто не напрасен. Если живет.
А где же незнаменитый философ Ильин, возникший в Куйбышеве, встретившийся с автором “Репетиций” случайно и ненадолго? Раза два-три автор на страницах “Репетиций” вспоминает этого человека, и отдельные его мысли и реплики вдруг вскрываются и проливают свет на жизнь огромной страны, на судьбы русских людей, почитающих себя кто римлянами, кто иудеями, кто судьями, кто разбойниками, кто апостолами, кто волхвами. Реальная мирская жизнь и история отечества делали их странниками, переселенцами, каторжниками, белыми, красными, пролетариями, урками, зэками, вертухаями, начальниками… Но у них было и дело поважнее: по обе стороны колючей проволоки они репетировали. Не расходились…
Вот она, проза Шарова. И вот оно, наше единство. Вертикаль власти (о которой во все времена столько шума, но чаще — крови) и, перпендикулярно вертикали — как в детском волчке — невероятная центробежная сила собственно живых людей, рожденных в русском безбрежном пространстве-времени, несущих свои собственные надежду, веру, любовь. Вертикаль долбит и мучает волчок, и нет ему другого спасения, как убегать, да все по кругу, хоть и гигантскому… Космический гироскоп.
Каждый роман Шарова — открытие. Стало быть, как водится, от романа к роману его принято не признавать, спорить, обвинять во всех смертных грехах. Это происходило на литературоведческих конференциях, в историко-академических кругах, бывало, что приобретало черты травли (в былые времена он бы, пожалуй, в результате даже прославился). А между тем, я считаю, каждая его книга — явление (в изначальном смысле: бытие, ставшее явью) русской литературы. Не составленное из своих и чужих интеллектуальных наработок, а просто рожденное, то есть живое.
А ведь сама жизнь все в большей степени становится процессом жизнедеятельности, функционированием, то есть не вполне жизнью. Что ж тут поделать?..
Я думаю — обойдется. То ли еще было… Вон, Шарова почитайте.
Есть у него читатели, и такие, что читают его четверть века. Так и бредут по жизни вслед за вереницей его книг и героев, прочтут — и терпеливо, годами, ждут следующий роман. Я попала в эту компанию недавно, прежде просто ничего не знала о Шарове и его книгах. В наш “век информации” это так естественно. Информационного мусора скопилось мегагигабиты. Но случай случился — и мне досталось прочесть его романы — все за год, не всегда в порядке написания. Иногда не в виде книги, а в Интернете или в журнале. Мне пришлось искать тексты, в конце концов, случайно с автором познакомившись, выпрашивать у самого Шарова. У меня, как говорится, “крышу снесло”. Думаю, что не только у меня. И не жалко. Стереотипы рушатся, но в результате мы, читатели, с изумлением обретаем новое историческое зрение и сознание. Мы наконец-то находим место себе в своем отечестве. Изрядного исторического образования в стране давно нет. Но то, что есть или было, то, что вразнобой осело в нас к нынешнему времени, приобретает наконец-то черты неделимого, фантастического, но и совершенно реального, огромного пространства-времени, которое есть Россия и которое творилось при прямом участии лично наших, читатель, предков, поездных попутчиков и родни.
Книги Шарова не имеют ничего общего с бизнес-шоу-проектами последних лет. Они издаются и раскупаются, но все-таки не вполне принадлежат современному литературному рынку. Его книги, повторяю — просто русская литература. Явление как будто бы известное, но всякий раз невероятное. По определению Андрея Битова, “произведение — это то, чего не было, а есть”. Вот именно так можно сказать и о семи произведениях Шарова. Их — не было. Они — есть. И будут. А книжный рынок, который их не “раскручивал”, не “качал тиражи”, уверена, как-то все-таки расступится и что-то сообразит. Заметит. Правда, конечно, книжный рынок — явление скорее гальваническое, не вполне живое, хотя и суетливое. Загадочное явление. Там правит товаровед. А товаровед читать не любит, не умеет, да и не обязан. Не рыночное это дело — книжки любить… Однако — не важно. Историческое пространство литератора и историка Владимира Шарова — под стать пространству и логике России. И в конце концов сама Россия это заметит. Раз в нашем отечестве возможно именно то, что невозможно (в этом семь раз подряд убеждают книги Шарова), то все-таки найдется в книжном рынке сколько-нибудь просвещенный товаровед достаточного ранга. Да и заложит он в издательский план изрядный тираж шаровского семитомника с достойным распространением по всей стране, по тем самым Самарам, Воронежам, Кемерово, Томскам, в которых поныне живут действующие лица и потенциальные читатели книг Шарова и где об этих книгах только из Интернета знают.
Несколько слов о последнем романе. Он называется “Будьте как дети”.
Прежде всего: действительно, название абсолютно совпадает с содержанием. Новая книга Шарова ровно о том, как этот библейский призыв был прочтен в России двадцатого века, а отчасти и приведен в исполнение. Вернее — в исполнения: разные прочтения приводят к разным, обычно невероятным, результатам. В романе рядом и поперек Ленину, Дзержинскому, Троцкому, в пучине времени кружат по просторам СССР белогвардейцы и беспризорные, иерархи церкви, монахи, а в центре всего — московская юродивая Дуся со своей умопомрачительной, но такой точной судьбой. От Гражданской войны, от чудовищной идеи нового, красного Крестового похода детей, Шаров переносит нас в глухой застой семидесятых, в застой, в котором нет и не может быть покоя, слишком много грехов накопила страна обманутых детей. Роман разбивает сердце и промывает душу. В нем самое сильное, на мой взгляд, — прекрасные страницы о счастье детства, во все времена, для всех, и для будущих злодеев — тоже.
“Будьте как дети” — конечно же, принципиально новое прочтение исторических и нравственных итогов событий времен Первой мировой, революции, гражданки, которые всплывают, как айсберги, в судьбах героев, живущих в совсем другие, в наши почти времена.
Как и всегда у Шарова, и в этом его романе пространство судеб отдельных людей и русской истории — неразделимо. И в этом клубке мы не всегда знаем наверняка — было ли вот это событие? Иногда кажется, что именно этого, скорее всего, не было… Но — по чистой случайности, именно оно и было.
Случайность не слепа.
И главное: события и судьбы, случайности для нас — все! — УЖЕ СЛУЧИЛИСЬ. Потому что написаны и прочтены. В этом смысле Шаров не описывает реальность, а пишет реальность. Может быть, ярче всего это происходит в романе, что называется “Будьте как дети”, в романе, который я не берусь пересказывать подробно, потому что он целиком и относительно недавно напечатан и в журнале “Знамя”, и отдельной книгой вышел, и премию “Книга года” получил, и в шорт-лист Букера попал. Так что его несложно найти и можно прочесть.