Стихи
Опубликовано в журнале Знамя, номер 5, 2009
Об авторе | Сергей Геннадьевич Власов родился 4 августа 1972 года в Новомосковске Тульской области, окончил МИФИ (второе образование — актерское); победитель разнообразных интернетовских конкурсов, издал сборник стихотворений “Живопись” (изд. “Геликон плюс”, СПб., 2001). Живет в Москве.
Сергей Власов
Краеведение
Бывают фантомные боли, бывает и фантомная память. Городские и дачные пейзажи тридцатисемилетнего Сергея Власова будто выполнены в технике сепия; атмосфера и реалии их почти сплошь из советских сороковых—пятидесятых годов. С чего вдруг? Не знаю; наверное, и сам автор не сумел бы ответить на этот вопрос иначе как стихами.
С виду рассеянные и сбивчивые, элегии Сергея Власова при внимательном прочтении обнаруживают довольно строгую организацию: сперва — лирическое беспокойство, потом — кружение вокруг да около в поисках его причин и, наконец, — нечто всплывает наружу, как из памяти — забытое имя. Вот, собственно, и все. Знакомое многим, естественное и волнующее переживание. Мне эти стихи понравились.
Сергей Гандлевский
* * *
как хороша пустынная Москва,
какое-то Лефортово, задворки,
дуреющие птицы, май, цветенье яблонь
и брошенный в проулке дом, как тот, который
немецкими военнопленными построен,
сам сдался времени, опал как пустоцвет,
но приютил виденье напоследок:
Лефортово, задворки, утро, май,
Москва пуста, лишь бегуны и пьяницы, и безобидно
их шлепанье по мокрым простыням умытых тротуаров, и понятны —
я сам беглец и пьяница — мотивы, которые влекут в такую рань… которые влекут;
как блеск трамвайных рельсов нас влечёт возможностью внезапного побега…
вот только эти рельсы не впадут в сияющих экспрессов перспективу,
на вечное круженье обречён спасительный их путь за горизонт
что же взамен, когда любой сюжет, как лихо ни закручен, предсказуем,
и сходности причин обречены на неизбежность однотипных следствий?
мне кажется, лишь голос, лишь язык — тональность, интуиция, та малость,
что, может быть, останется по мне приютским голубям по недогляду
смотрителя, по пьяни или так, из жалости, не снесшего на свалку
лефортово, задворки, утро, май
* * *
…и я по улице,
как будто бы пришёл с войны,
осунувшийся, повзрослевший,
и в вещмешке — медаль и фляжка,
полжизни за год, полстраны,
и в белой тряпочке — подарок от хирурга…
как будто из больничной тишины,
без кислорода посеревший,
а всё глядит из вышины,
поёт, журчит, кричит, зовёт
куда-то,
а я ногами двигать разучился,
а мне бы поглядеть
хоть, как теперь танцуют этот танец…
муниципальная больница,
огромный гулкий коридор,
кафельный пол,
бойницы
окон,
сиделок обесточенные лица,
перекур,
и практиканты на крыльце,
и всё на “-це”,
и жидкие халаты, как бушлаты,
распахнуты, и лихо набекрень
как бескозырка, шапка у медбрата…
я ковыляю мимо,
я оброс,
в штанах сквозняк какой-то
незнакомый,
и дым от практикантских папирос
напоминает слово “глаукома”,
и кружит голову, как медленный
наркоз,
минутной стрелки
вальс
по неба циферблату
* * *
август я снова на даче
чудачества мои смешат соседей
засушенные бабочки лежат
в коробочке от монпансье с тесьмой для бантов
значками фантиками мишурой игрой в лапту и прятки
с прошедшим детством правда не моим —
коробочка чужая дача тоже
я временщик… какое слово боже
какой-то чехов — приживал в москву в москву
иванов треплев словно бы и не жил —
всё сцены дачной жизни… я живу
безвыездно здесь но и безмятежно
по крайней мере как бы мне хотелось:
следить за садом сливу собирать
варить компот из яблок жечь валежник
пить чай в беседке падает звезда
вдали москва вдали шумит столица
я провожаю чьи-то поезда
на даче ночью в августе не спится
а звёзды падают и падают с небес
и тишина… и тёмен лес
* * *
едва-едва настала осень,
всё по-другому, я не узнаю
ни глаз своих, ни голоса, ни пальцев…
не выбрав ничего, смотрюсь в окно, где листья…
едва-едва готовые меняться,
еще пока не вникшие, как быстро
спокойствие конца сменяет вечность…
как горек запах,
как прозрачны ночи,
как скоры звёзды,
как темна вода…
зови, зови меня,
придумай мне названье,
чтобы такой же величавый,
как старуха из “истины в вине” иоселиани,
в перстнях и пестроте последнего наряда
я в осень выходил,
светясь прозрачностью младенческих костей —
морских светил, которые во тьме
ведут к апрелю старость…
ты всё узнаешь,
ты проснёшься по весне…
последний эпизод — летит арбуз,
удар, беззвучно крупный план
ломтей, что салютуют кровью
и опускаются, подпрыгнув, в сон листвы —
покой такой безумно яркий
как сон больного гения, едва-
едва, как запах дури струйкой из кальяна,
проходит осень, я больной и пьяный, —
поёт вертинский… боже, как давно
я уже молод…
* * *
Я все ещё на даче… воздух реже,
длиннее ночи, напряжённей звук
последней песни, зреющей внутри,
у беззаботных птах во взгляде осень,
ботва завяла, яблони в саду
не дождались и сбросили на землю,
их дар не нужен, некому собрать
плодов хрустящих сочных… скоро в яму
граблями их сгребут, и — прелый воздух,
жужжанье мух, дрозофил суета —
вот участь невостребованных: гулко
упасть однажды с ветки, сгнить и сгинуть
во влажной яме, в черноте земли
недалеко от яблони… а мошки?
их век и вовсе жалок — не погибнув
ни в клюве птицы, ни в зобу у квакш
они наутро всё равно исчезнут,
и что им жизнь — страх смерти, крах надежд,
любовь, что, не родившись, увядает,
спесивость сильных, слабых жалкий вид,
безмолвная покорность, жажда мщенья,
таланта невостребованность, дар,
ненужный никому, судимый плебсом…
инстинкт ведёт их род из ночи в ночь,
могучий дар давать подобным жизни
ни для чего, лишь для того, чтоб дать.
Очередную пищу жирным жабам.
Я всё ещё на даче… вдалеке
от шумных толп, в ложбине тихой, втайне
сам от себя, от близких и друзей,
в изгнаньи самовольном, отрешеньи,
в уединеньи… пью душистый чай,
закаты наблюдаю, собираю
гербарий странный — разные слова,
раскладывая их и так, и эдак,
смотрю на свет, сушу, кладу в тетрадь
и прячу в стол… и прелых яблок
из ящика исходит аромат
Дача
день угасает, дачники идут
чаёвничать, вдали собачий лай,
за крыши солнце красное садится,
костёр зажжён, и, глядя на огонь,
ты словно бы притягиваешь сумрак —
из-за поленницы, смородины кустов,
со всех задворков съежившейся дачи
к мангалу подступает темнота,
которая, не будь костра, сошла бы
за лёгкий сумрак… странная игра…
из-за костра ты в небе звёзд не видишь,
источник близкий застит от тебя
огромные горящие пространства,
что бусинками кажутся во тьме…
день позади, в беседке стынет чай,
нигде ни звука, лишь поют цикады
и пьяница-сосед лопатой бьёт
по глади вод и бешено орёт,
что продали Россию демократы…
умеренность душе его претит,
он вечно пьян и тёщу материт,
но иногда тихонечко хандрит,
вот как сегодня — вечер, пруд, лопата,
и чувствуешь немного виноватым
себя за то, что снова повторять
за ним придётся эху “…мать, мать, мать…”,
а нам придётся слушать… вечер, дача…
день отошёл, сосед уснул в кустах,
цикады выдохлись, шипя угли истлели,
лишь звёзды вечные по-прежнему горят
всё ярче, всё отчётливей, всё ближе
* * *
осень — яблоко в траве, слеза на ветке,
лёгкая, прозрачная, как кровь
во дворе рябина,
мать-старушка сына,
что же ты, любовь…
не описать всей прелести, не впав
то в стариковское ох, ах,
то в декадентскую тоску,
то водку с воем,
а то и вовсе, я не знаю, с перепою
какое-нибудь хайку зах.ячить…
старой клячей
лежать в саду и думать о навозе,
о том, как уберечь зимой деревья
от холодов, личинок и соседей,
а жизнь твоя на белом велсапеде
плывёт и растворяется вдали
как дымка, как девчушка за калиткой
и платья пёстрый шлейф шуршит в ушах,
и на губах кровавая рябина,
старушка сына, мне явились вновь,
природы увяданье, журавлиный…
вот так приходит осени
любовь