Опубликовано в журнале Знамя, номер 2, 2009
Эпический лирик
Семен Липкин. Очевидец: Избранные стихотворения. Составитель И. Лиснянская. — М.: Время (Поэтическая библиотека), 2008.
Семен Липкин (1911—2003) — особенная фигура отечественной изящной словесности. Младший собрат поэтов Серебряного века, выдающийся поэт-переводчик, дотошный мемуарист, большой поэт лирико-эпического звучания. Эпический лирик.
Его стихи высоко ценили Анна Ахматова и Андрей Белый. Он был в хороших отношениях с Осипом Мандельштамом и Исааком Бабелем, знал Бориса Пастернака, Марину Цветаеву, дружил с Василием Гроссманом и Андреем Платоновым. В 1930 году его стихи напечатали в “Известиях” по рекомендации Максима Горького.
Посмертная книга стихов Семена Липкина названа очень точно — “Очевидец” (кстати, именно так он назвал свою первую книгу). Липкин был очевидцем многих событий — НЭПа и войны, 1937 года и коллективизации, ХХ съезда и “оттепели”, “застоя” и массовой эмиграции евреев из страны, Перестройки и прихода демократических перемен, к которым он относился — судя по стихам! — весьма скептически. Фактически вся история послереволюционной страны прошла у него перед глазами. Он и сам, участник войны и многажды гонимый, стал частью этой истории. И никогда эту историю не приукрашивал. Он любил ту землю, на которой жил, любил русский народ. Но любить не значит льстить. Не в этом функция поэта. Липкин был не только очевидцем, он был летописцем. А летописцу лгать не положено. При всех своих острых высказываниях о России, о правящем режиме (режимах) с его Лубянкой и 58-й статьей, ночными обысками и черными воронками, когда “мужа уводят, сына уводят / В царство глухое” поэт однажды, разумеется, “на русском, родном” обмолвился: “Боюсь, что принудят меня / Покинуть Советский Союз”. Не хотел он ни уезжать, ни искать другой родины. Но и прислуживать не хотел. Не мог.
Липкин — поэт подлинный, трагический, как трагична эпоха, в которой он жил. Точнее всего он сказал о себе сам — “А строка моя произошла / От союза боли и любви”.
Самые сильные его произведения, на мой взгляд, о войне, хотя Липкина никогда к поэтам фронтового поколения не относили. Такие широко известные стихотворения, как “Зола”, “Моисей”, по праву могут считаться русской классикой. Он до конца своих дней не мог забыть “Горлом хлынувший плач Освенцима, / Бесприютные слезы Треблинки”.
ЗОЛА
Я был остывшею золой
Без мысли, облика и речи,
Но вышел я на путь земной
Из чрева матери — из печи.
Еще и жизни не поняв
И прежней смерти не оплакав,
Я шел среди баварских трав
И обезлюдевших бараков.
Неспешно в сумерках текли
“Фольксвагены” и “мерседесы”.
А я шептал: “Меня сожгли.
Как мне добраться до Одессы?”
Стихи Липкина при всей их очевидной традиционности, безусловно, новаторские. Потому что в них есть новая — своя! — метафорическая система. Трагизм человека, прошедшего (не прошедшего) войну, выражен суггестивными и незабываемыми образами. Как добраться до Одессы, если тебя сожгли? Возможно ли такое? Это возможно в стихотворении. Поэт пытался заниматься невероятным — воскрешением (в слове!) людей. Других возможностей, кроме слова, для этого, наверное, и не существует.
Зловещий образ газовой печи, надо заметить, возникает в творчестве Липкина неоднократно — не только в “Золе”, но и, например, в стихотворении “Подражание Мильтону”.
Газовой печи (против которой сопротивляются разум и душа поэта) в известной мере противопоставлена земля. Родная земля. На которой мы живем, любим, стареем, умираем. И которая в конечном итоге нас принимает — “Я хочу умереть в июле, / На заре московского дня. / Посреди Рахилей и Шмулей / Пусть положат в землю меня”.
Каждый поэт (а точнее, каждый человек) ищет свой путь к бессмертию. И, как правильно однажды написал на страницах “Знамени” Андрей Урицкий, все стихи — о смерти и любви.
Липкин верил в чудодейственное русское поэтическое слово, которому и служил всю свою жизнь. В стихотворении “О смерти” он писал о том, что ее “превосходит лишь слово / Мощью своей”.
Сквозная тема творчества Липкина — еврейская. Поэт всегда ощущал себя частью своего талантливого и гонимого народа. И конечно, геноцид евреев во время войны нашел свое воплощение в многочисленных стихах поэта. Одно из самых сильных его стихотворений — “Рахиль”, написанное в 1998 году. Здесь мы видим судьбу многих миллионов людей в судьбе одного человека. Трудно вспомнить в истории русской поэзии более душераздирающие строки.
Помню я, тетя Рахиль, твою серую шаль,
Помню молитвенник старый,
Помню глаза, где с улыбкой сроднилась печаль,
Помню твой облик усталый.
В газовой камере воздуха нет и воды,
Входят в нее лишь однажды,
В газовой камере жарко. Разинуты рты.
Смерть — исцеление жажды.
Липкин, много лет переводивший восточных поэтов, многому у них научился. В 1987 году, более двадцати лет назад, когда я брал у него интервью для газеты “Московский комсомолец” и готовил к печати одну из первых (а может быть, и первую) его публикаций после “Метрополя”, он сказал мне: “Переводя, я изучал культуры других народов, философию мусульманства, индуизма, буддизма, освоил персидский язык. Конечно, приходилось переводить и муру, так уж складывалась жизнь. Но основные свои работы я делал с душой, любовью и, я бы сказал, с почтительностью к подлиннику”.
Восточные переводы оставили большой след в творчестве поэта. Неслучайны такие названия его стихотворений, как “Нестор и Сария” (это кавказская быль), “Подражание Корану”, “Подражание Саади”, “Арарат”, “Кавказ” и многие другие.
Удивительное дело: достаточно объемная кавказская быль “Нестор и Сария”, посвященная высокой любви абхазского государственного деятеля и его прекрасной и преданной жены, читается на одном дыхании — в ней нет проходных, случайных строк.
Не менее захватывающе и другое крупное полотно — поэма “Вячеславу. Жизнь переделкинская”, героями которой являются Борис Пастернак и Исаак Бабель, Николай Заболоцкий и литературовед Николай Степанов, Василий Гроссман и многие другие выдающиеся писатели. Интересно сравнить эту поэму с мемуарной прозой Липкина, в частности с книгой “Жизнь и судьба Василия Гроссмана”, которая выдержала несколько изданий в США и России. Автор разными средствами фактически говорил об одном. О главном. О любви к тем людям, с которыми его соединила судьба — “А как я был богат! Мне Гроссман был как брат, / Его душа с моею сестры”.
Пронзительны стихи последних лет поэта, в них постоянны размышления о смерти, подведение итогов. Поэт достаточно суров не только к миру, который его окружает, но прежде всего к самому себе, чем вызывает еще большую симпатию.
Не доносил, не клеветал,
Не грабил среди бела дня,
Мечтал, пожалуй, процветал,
Прости меня.
Не предавал, не продавал,
Мне волк лубянский не родня,
Таился, не голосовал,
Прости меня.
Мой друг погиб, задушен брат,
Я жил, колени преклоня.
Я виноват, я виноват,
Прости меня.
Поэтическое наследие Семена Липкина велико — это и стихи, и быль, и поэмы. Книга “Очевидец” дает достаточно полное представление об этом незаурядном поэте, многие стихотворения которого по праву входят в золотой фонд великой русской поэзии.
Евгений Степанов