Идиоглоссарий. А—В
Опубликовано в журнале Знамя, номер 12, 2009
Мир писателя в зеркале его словаря
Словарь языка Достоевского. Идиоглоссарий. А—В / Российская академия наук, Институт русского языка им. В.В. Виноградова; главный редактор чл.-корр. РАН Ю.Н. Караулов. — М.: Азбуковник, 2008.
Период рубежа веков, уже окрещенный “временем словарей”, стал плодотворным для авторской лексикографии. Из всех словарных отраслей именно она целенаправленно занимается словом писателя, предлагает необычное, оформленное по законам и правилам лексикографии прочтение художественных текстов. Если до этого портрет отрасли определяло лишь небольшое число словарей, в первую очередь, безусловно, “Словарь языка Пушкина”, то теперь он создается множеством разножанровых словарных трудов по языку писателей и поэтов прошедших веков. Среди этих авторов — такие классики русской литературы, как Крылов, Грибоедов, Салтыков-Щедрин, Лесков, Тютчев, Чехов, Бунин и др.1
Творчество Достоевского было выбрано учеными из академического института для словарного воплощения по целому ряду оснований. И не последние среди них — это совершенно особая роль Достоевского в развитии русского литературного языка, это и утверждаемая филологами мысль о языке, слове как главном герое произведений писателя. Не лишним будет напомнить здесь слова М. Бахтина: “…Ведь главным предметом его изображения является само слово, притом именно полнозначное слово. Произведения Достоевского — это слово о слове, обращенное к слову”2 .
Из современных лексикографических проектов “Словарь языка Достоевского”, опирающийся на Полное собрание сочинений писателя в тридцати томах, — пожалуй, наиболее масштабный и оригинальный по многим своим измерениям. Нельзя, правда, сказать, что творчество писателя — абсолютно новый предмет для словарного представления. Еще в 1930-х годах небольшим коллективом исследователей во главе с А.Л. Бемом, известным своим вкладом в изучение наследия великого писателя, был составлен и опубликован “Словарь личных имен у Достоевского”3 . Однако этот и другие опыты не имели (и едва ли могли иметь) установку, кроме собственно справочной, на воссоздание идиостиля и мира писателя как целостной языковой личности — как художника слова, публициста, философа, наконец — как русского человека второй половины XIX века. Именно такая установка подвела в начале 1990-х годов Ю.Н. Караулова и Е.Л. Гинзбурга — создателей общей концепции проекта — к идее дифференциально-распределительного словаря Достоевского, являющего собой серию словарей, соотносимых по единицам описания с разными уровнями языковой личности автора. Суммарные содержательные характеристики этих словарей, гипертекстовые формы их совместного использования (с помощью современных технологических приемов), способны, по замыслу, исчерпывающе отразить языковое богатство всего написанного Достоевским и синтезировать созданный им мир.
Предусмотренные общей программой отдельные словари грамматических слов, антропонимов, топонимов, афоризмов Достоевского и др. — это во многом дело будущего. Относительно недавно опубликован “Статистический словарь языка Достоевского”4 . Сегодня же можно говорить о некоторых результатах работы над базовым словарем серии, получившим название “Идиоглоссария”.
Идиоглосса (от греч. idios — “своеобразный” и glossa — “язык, речь”) — новое понятие, введенное авторами концепции Словаря. О том, что она собой представляет, в небольшом вступительном разделе Идиоглоссария сказано главное: это не любая единица из текстов Достоевского, а слово, которое отражает элементы картины мира писателя и несет на себе печать авторского стиля. Пытливый читатель сможет подробнее познакомиться с содержанием и критериями выделения идиоглоссы, если заглянет в статью “Язык и мысль Достоевского в словарном отображении” (она вынесена в Приложение к рецензируемому тому, а ранее была опубликована в первом из трех пробных выпусков Словаря). Все сказанное здесь Карауловым и Гинзбургом об идиоглоссе заостряет ее специфическую двойственность — мирообразующий и стилеобразующий характер этой единицы, ее концептуальную и одновременно идиостилевую природу.
В разных своих фрагментах мир Достоевского хорошо просматривается уже в самом словнике — перечне идиоглосс. Для читателя эти слова в большинстве своем узнаваемы и ожидаемы: ад, ангел, бедный, бездна, бес и бесы, беспамятство, бледный, Бог, болезнь, бред, брякнуть, быстро, вера, взволноваться, возлюбить, вопрос, врать, вскидчивый, выверт, выходка… Есть здесь, конечно, и словечки, без которых Достоевский трудно представим — авось, вдруг, внезапно. Как видно, в этом “алфавите идей и образов” содержатся далеко не только аккумулирующие в себе понятийность существительные (хотя их почти половина из более чем двухсот шестидесяти слов), но и слова иных частей речи. Подчас в качестве отдельных даются идиоглоссы одного словообразовательного гнезда. Идея бесконечности, например, представлена в Словаре тремя единицами — бесконечно, бесконечность, бесконечный, идея воскрешения — также тремя, но существительное выступает здесь в двух вариантах: воскресение/воскресенье, воскресить, воскреснуть. Не достаточно ли было ограничиться существительными с возможным упоминанием других единиц? Проницательный читатель, не имея возможности получить от составителей Словаря ответы на подобные вопросы, сообразит, что речь идет все-таки не о словаре терминов, а понятие в художественном тексте способно “растворяться” в близкородственных единицах разного частеречного статуса. В совокупности же такие иерархически связанные единицы концептуализируют одну общую идею.
Сотворенный Достоевским мир состоит не только из абстракций — в нем есть, как известно, свои предметные маркеры. Среди идиоглосс на буквы А—В они занимают незначительное место — к ним относятся, например, белье, бритва, бумага, вексель, ворота. Но, во-первых, не будем забывать, что разбираемый том Идиоглоссария — это только начало алфавита, а во-вторых, согласимся, что выбор, на основе общих критериев, слов названного класса довольно точен5 . Вообще, когда вчитываешься в список идиоглосс, понимаешь, насколько разумным было решение авторов дать его на первых страницах Словаря (что позволило сделать, конечно, обозримое число единиц словника). От этих страниц трудно оторваться, а еще труднее решить, с какого слова начать читать Идиоглоссарий. Тем более что здесь каждая статья представляет собой, с одной стороны, готовое исследование по отдельному слову в его индивидуально-творческом употреблении (авторы таких статей-исследований: Е.Л. Гинзбург, Ю.Н. Караулов, М.М. Коробова, Е.А. Осокина, И.В. Ружицкий, Е.А. Цыб, С.Н. Шепелева), а с другой — материал, систематизированный для дальнейшей более тонкой его интерпретации читателем.
Главное, чем привлекает Идиоглоссарий, — это разнообразие содержащейся в нем информации. По своему характеру Словарь идиоглосс относится к толковым словарям, но отличается от них рядом особенностей. Продиктованные ориентацией на выявление специфических черт языка и мира писателя, они отражаются в самом устройстве словарной статьи. В рамках рецензии невозможно разобрать его во всех деталях. Остановимся на том, как раскрывают идиостилевое своеобразие описываемой единицы отдельные зоны словарной статьи, традиционные и новые, специально сконструированные авторами Словаря. Из привычных зон выделяется иллюстративная — своего рода центр словарной статьи Идиоглоссария. Отмеченные хронологически и жанрово, короткие и пространные, цитаты создают своеобразный эффект мгновенного вхождения читателя Достоевского в пространство его произведений. В то же время совмещение разных контекстов употребления идиоглоссы позволяет уловить смысловую многовекторность слова, его характерную аксиологичность у Достоевского. Чтобы убедиться в этом, достаточно посмотреть цитатный материал в статьях на идиоглоссы, прослеживаемые во всем творчестве писателя, например, болезнь, большой, великий, вечный, и, напротив, только в одном его произведении — например, безудерж в “Братьях Карамазовых”. Последнее слово, обычно в конструкции карамазовский безудерж, при своей низкой частоте, обнаруживает в контекстах сложную соотнесенность с персонажами романа и тотальную оценочность. Напомним, для примера, передаваемые Ипполитом Кирилловичем слова Смердякова об Иване Карамазове, который “ужаснул его своим духовным безудержем”. Важно отметить, хотя бы попутно, ценную для пользователя Словаря вещь — указания в иллюстрациях на то, “кто говорит” и “кому говорит”. Это не только сразу маркирует речь, сознание, кругозор персонажей, отграничивает последних от автора и рассказчика, но и помогает вскрыть через внешний диалог внутреннюю диалогичность и полифоничность произведений Достоевского.
Более глубокому раскрытию особенностей словоупотребления служат в статье Идиоглоссария зоны Комментария и Примечаний — новые для писательского словаря. Они предлагают читателю фактологическую информацию, диапазон которой необычайно широк — от сведений о неразличении значений слова в одном употреблении до фиксации его игрового, символического, образного применения, использования в “чужой” речи. Каждый тип такой информации высвечивает определенные грани, текстовые функции идиоглоссы, в конечном счете — ее место в той реальности, которая воссоздается Словарем. Например, в названных разделах статьи к слову-философеме вещь у Достоевского (употреблено 930 раз, 485 — в художественных текстах) выявляются такие свойства, как вхождение в афоризмы (Вера и математические доказательства — две вещи несовместимые), использование в устойчивом выражении в форме множественного числа (существующие порядки вещей), чрезвычайно развитая сочетаемость, позволяющая ответить на вопрос, как атрибутирована вещь Достоевским. А она у него: великолепная, гибельная, наиопаснейшая, нехитрая, поэтическая, превеселая, сбивчивая, необходимая, русская; серьезная и характерная, не очень-то казистая и неэффектная, страшная и святая… (здесь уместно будет продолжить цитату из Бахтина, приведенную в начале рецензии: “Изображаемое слово сходится со словом изображающим на одном уровне и на равных правах. Они проникают друг в друга, накладываются друг на друга под разными диалогическими углами”.) Крайне любопытны завершающие статью Примечания, в которых вещь предстает не только как элемент мира писателя, но и как некая сущность, вокруг которой создается свой мир. Вещью у Достоевского названы: “Анна Каренина”, “Европа”, альбомчик, анфизема, борьба, деньги, заплаточки, здоровье, значение спиритизма, красота, кровь, нервы, остроумие, папиросочница, посредственность, психология, рай, репрессалии, рубашка, самолюбие, свойство легковесности, совесть присяжных, убийство… и даже — дважды два четыре. Современная лингвистика отыскивает и анализирует слова с широкой семантикой, способные обозначать практически все что угодно. Приведенные примеры наилучшим образом подтверждают принадлежность слова вещь к таким единицам. И, как это ни покажется парадоксальным, — к выразителям категории неопределенности, фундаментальной для поэтики Достоевского6 .
Нетрудно представить, сколь сложен процесс осмысления и систематизации огромного исходного материала Словаря. И понятно, что какие-то решения его составителей покажутся спорными. Так, можно обсуждать целесообразность подачи фразеологизмов, состоящих из двух идиоглосс, в статьях на каждую из них, а не в одной — с соответствующей отсылкой. Например, выражение Бог видит в статьях Бог и Видеть подается разными составителями по-разному; кроме того, почти целиком повторяется иллюстративный материал, что не вполне оправдано в словаре объемом около тысячи страниц. Вызывает сомнение включение в тропеическую рубрику с указанием в метафоре примеров на стертые метафоры — см. многочисленные общеязыковые конструкции типа время идет, шло, прошло, пришло, уходит и под. в статье Время. Представляется, что раздел “Ироническое употребление слова” в Комментариях можно было бы дополнить определением “употребление в ироническом контексте”, так как приводимые здесь цитаты часто демонстрируют порождение иронии не конкретной идиоглоссой, а совокупным действием образующих высказывание единиц. Вот лишь один пример — к слову верить: [Черт:] Моя мечта — это воплотиться, но чтоб уж окончательно, безвозвратно, в какую-нибудь толстую семипудовую купчиху и всему поверить, во что она верит (“Братья Карамазовы”). Однако, даже полемизируя по этим и другим вопросам с составителями Идиоглоссария, обнаруживая в нем опечатки и технические погрешности, едва ли можно усомниться в его прикладной, эвристической и эстетической ценности. Словарь, который концентрирует в себе разнообразную и богатую информацию, демонстрирует искусство писателя “допустить слово до звучания во всем его размахе”7 , найдет различное применение в дальнейшем изучении творчества Достоевского. И, полагаем, он вполне может стать книгой для сквозного и выборочного, ради удовольствия, чтения.
Лариса Шестакова
1 См. об этом: Русская авторская лексикография XIX-XX веков: Антология. — М., 2003; Шестакова Л.Л. Современная картина авторской лексикографии // Лингвистика и поэтика в начале третьего тысячелетия: Материалы международной научной конференции. — М., 2007.
2 Бахтин М.М. Проблемы поэтики Достоевского. Собрание сочинений в семи томах. — М., 2002, т. 6, с. 297.
3 См.: О Достоевском: Сборник статей. Прага, 1933, т. 2, с. 1-81.
4 Шайкевич А.Я., Андрющенко В.М., Ребецкая Н.А. Статистический словарь языка Достоевского. М., 2003.
5 Обратившись к словарным статьям, можно увидеть, как слова «предметного слоя», попадая в сферу действия художественной системы Достоевского, меняют свою сущность, приобретают по воле автора символический, характеризующий героев и иной смысл. Ср.: белье — важный элемент в изображении персонажей писателя, бритва — символ убийства и т. д.
6 См. примечание к третьему значению слова «вещь» — «обстоятельство, явление, факт; нечто»: «В связи с тем, что соотнесенность слова с конкретным референтом в этом значении может стираться, становиться неопределенной, значимо по сути только определение при нем» (Идио-глоссарий, с. 505).
7 Бибихин В.В. Язык философии. — М., 2002, с. 49.