Опубликовано в журнале Знамя, номер 10, 2009
“Отпусти меня, и тогда я останусь с тобой…”
Александр Уланов. Перемещения +. — М.: АРГО-РИСК; Книжное обозрение, 2008.
Когда самый статичный образ начинает разбег (“кем улитка пружина пруда заведена”), невольно становишься в позу бегуна на старте. “…отставая на бабочку следуй за ней”. В названиях книг Александра Уланова уже живут динамичные образы (“Направление ветра”, “Волны и лестницы”). И в новой книге движение продолжается.
“Перемещения +” — пожалуй, нет более точного названия, отражающего особенности поэтической личности Александра Уланова. Поэт и его лирический герой релятивны в пространстве и во времени: в одном месте находятся (или не находятся) “кипяченый китай” и “зооморфный подвал тугоплавкой москвы” (“Москва в пути / что везде означает сплошной Китай”), в одном времени живут “ты” и шумерский царь (“что ты делал в день когда погиб Гильгамеш”).
Аннотация к книге сообщает о том, что автор “живет в Самаре, Харбине, Подмосковье и др.”, и это правда в той же мере, в какой аннотация не является художественной частью книги. Уланов неуловим, и текст его не поддается неутомимому копанию на одном месте, а растекается по вольным дорожкам горизонтальной строки и вертикальной рифмы (когда ее допускают в стих). Словно по тем расширяющимся полоскам света, что изображены на обложке книги.
Считывать важные смыслы в “Перемещениях +” возможно, не рассматривая текст как предназначенную лично для тебя “шифровку”, но оставив в покое “удобное” восприятие синтаксических связей в тексте, освободив себя от косности привычного и начиная становиться самим собой. Если перевешивает раздражение (к примеру, из-за намеренного изменения грамматики и синтаксиса в книге), то его причины стоит искать только в себе.
Поэт дает крепкие нити смыслов — только тяни вперед и наслаждайся, предвкушая, какую добычу на конце лески подготовило для тебя твое собственное воображение. Ловец смыслов, читатель Уланова — со-творец, со-рыбак, со-перник.
Книга Уланова заиграет в воображении тех, кто понимает или захочет понять, как рождается поэзия. Поэт ставит рядом слова: “жертва богу яблоко взгляд и дым”, а между ними оставляет богатый улов смыслов. Нередко лакуна между словами уже частично заполнена, искра третьего смысла рождена и запечатлена на бумаге: “Полочки палочки кухонный барабан…”.
Уланов не скрывает свою методику письма, а, наоборот, рождая из читателя соавтора, обнажает ее. И делает это различными способами.
Создавая (оставляя) синтаксическую неоднозначность: “Над кофейной гущей ветер приносит змей / их? его? или ветер несут?”. Предоставляя читателю право самому мысленно расставить знаки препинания, порой по принципу “казнить нельзя помиловать”: “…изгибаются рыбы в ладонях лежат слова / …находя друг друга в открытых ладонях держа”. Прибавляя смыслы путем прибавления букв, создавая зримые варианты: “останови (в) слова распространив края”. Играя подобиями идиом: “разбирая пастель”. Разрешая продолжить строку (причем давая легкое задание): “Глаза и улыбка, больше ничего на лице, да и не надо. Чтобы остановилось сердце у того, кто”. Читатель продолжит: “у того, кто любит”. Стыкуя однокоренные слова: “…не боясь бояться и ожидая ждать”. Перебирая ударения: “… — сто┬ит ли знать, что в этом полдне превосходит восторг? Стои┬т ли знать полевых цветов?”
Александр Уланов многообразен и поэтому еще более притягателен для читателя-соавтора. Его поэзия питается из различных ипостасей его личности, допуская вкрапления в русскоязычную ткань стиха английских слов и выражений (Уланов-переводчик), инициируя диалог с читателем как рождение интриги, интереса, провокации (Уланов — плодовитый и интересный критик), создавая логически живущую структуру (Уланов — кандидат технических наук).
Поэт называет свою книгу “четвертой книгой стихов”, но “Перемещения +” — это книга стихов и лирической прозы (прозаических миниатюр). В прозе Уланова, в отличие от его стиха, всегда расставлены знаки препинания, что указывает на программность в сознании автора “Перемещений +” двух типов художественной речи, причем программность формальную, основанную на константных их отличиях — ритме и графике, а также на доминантах стиха. Так, для Уланова важно преобладание в его поэзии строфы, а также эксперимент с фоникой, к примеру, с согласной рифмой в нечетных строках стихотворения “медленно падает волос выпущенный ладонью…”: “ладонью” — “ожиданье”, “открытый” — “обороты”, “трубы” — “рыба”. Но в смысловом поле книги и стих, и проза — одно большое произведение, метатекст.
Исчезающие (надолго) и вновь возникающие знаки препинания, заглавные буквы, изредка оживающие в начале всех поэтических строк, или только в начале строф, или в абсолютном начале текста… Почему такое мерцание? Уланов в достатке владеет способностью создавать реалистические произведения, как художник-авангардист — виртуозные зарисовки с натуры. Для читателя в книге подготовлены не только графические и синтаксические аргументы, но и каскад поэтических сентенций, написанных без головокружительных смысловых сальто: “кто желает праздник найти старается праздником быть”, “каждый с кем говоришь на тебе оставляет след”, “для рисунка пыль на стекле для письма песок или снег”, “легче труп оживить чем забытый труд”, а порой и созданных словно бы с предельным снисхождением к читателю-новичку: “пусть листы превращаются в бережных птиц”.
Рядом с лирическим героем — “те кто молчат с тобой бабочка ящерица пустота”. Рядом не люди. Люди — в бинокле его мировоззрения. Он, сторонний наблюдатель, самодостаточный в своей поэтической скорлупе, не ищет человеческой поддержки, потому что склонен давать и любоваться, а не брать и ждать восхищения. Впрочем, это то, что видно на поверхности. Но и это — явный признак силы и гармонии. Лирический герой не один. Но чтобы ярче почувствовать вспышки любви к себе, защиту и покой, поэт очеловечивает неантропоморфные образы (“усталость ив”, “угловатый холод”, “несерьезный кленовый сироп”) и — особенно настойчиво — овеществляет эфемерные явления природы (“кожу снимает потерянная метель”, “наклонился ровный пустой свет”, “ветер изношен до дыр”, “замыкая воздух между пальцев”). Так поддержка мира становится ощутимее, крепче.
Эта кровная дружба с животными, растениями, явлениями природы взаимна (“выслушай мышь между длинных ногтей”).
Уланов находит анималистические, флористические и другие природные аналогии в своих чувствах, во внешности дорогой сердцу женщины, видимой словно издалека (“ящерицей тепла угадывая наклон”, “приближаясь в реке каштановой плыть легко”).
Александр Уланов — мастер мини-образа. “Ручные ягоды”, “ты в башне из яблок”, “кожа яблока неодетого”, “между чугунных вишен и кислых скал”, “магнитное поле для стальных опилок воды и речи”, “теплее пальцев язык”… У поэта есть излюбленные, настойчиво всплывающие мотивы — “чай”, “раковинка”, “бабочка”, “змея”… По мини-образам, как по сегментам моста, и движется динамичная книга Уланова.
Крайне редко стихотворения Александра Уланова стоят особняком от соседних. К примеру, автономно стихотворение “Хриплый холод на коросте сна…”, в котором воссоздан уникальный образ болезненной бессонницы, рожденный мотивами “клея и кислоты”, съедающих “цвет”, “человека”, проглоченного “дрожью потолка”, “ртутных пушинок на окне”, “опухшей двери”, “вареной кровати”, “плавленого сырка мозга”. Но в отличие от подобного замкнутого художественного мира, практически все произведения Уланова своими частями живут в других текстах книги — нет, не только интертекстуально, а именно физически, их полное рождение происходит только при знакомстве со всей книгой. Словно бы прутья моста расположены не по порядку: “помощь помеха одно и то же осколки мосты”.
В “Перемещениях +” — стихи живут по своим законам, не важно — внутри ли цикла, растворенного в книге (цикл “Сплошной Китай”), или капсулкой бессонницы.
“Даже если проснешься с цветком в руке”, а может, и с веточкой лавра, ловец смыслов, осознай, что это метафора, просто она — конкретна.
Елена Зейферт