М.: РОССПЭН, Фонд Первого Президента России Б.Н. Ельцина, 2008
Опубликовано в журнале Знамя, номер 1, 2009
Непрошедшее прошлое
История сталинизма. — М.: РОССПЭН, Фонд Первого Президента России
Б.Н. Ельцина, 2008. — А. Блюм, М. Меспуле. Бюрократическая анархия: статистика и власть при Сталине; Т.В. Волокитина, Г.П. Мурашко, А.Ф. Носкова. Москва
и Восточная Европа. Власть и церковь в период общественных трансформаций
40—50-х годов ХХ века; Е.Ю. Зубкова. Прибалтика и Кремль. 1940—1953;
В.В. Кондрашин. Голод 1932—1933 годов: трагедия российской деревни;
А. Люстигер. Сталин и евреи: Трагическая история Еврейского антифашистского комитета и советских евреев; М.Г. Меерович. Наказание жилищем: жилищная политика в СССР как средство управления людьми (1917—1937 годы); Н. Петров, М. Янсен. “Сталинский питомец” — Николай Ежов; Ш. Фицпатрик. Сталинские крестьяне. Социальная история России в 30-е годы: деревня; Ш. Фицпатрик. Повседневный сталинизм. Социальная история России в 30-е годы: город.
При имеющих место попытках реабилитации Сталина очень своевременно напомнить о происходившем под его руководством. На титульном листе серии “История сталинизма” значатся, кроме издателей, Уполномоченный по правам человека в Российской Федерации, Государственный архив Российской Федерации, общество “Мемориал”, ИНИОН РАН. Серия охватывает и город, и деревню, и Россию, и Восточную Европу, и церковь, и статистическое управление и базируется на огромной архивной работе.
Многие документы говорят за себя и без комментариев. Характерно, например, сочетание в выступлениях главы НКВД Ежова истерических деклараций о таящихся повсюду врагах народа — и делового языка при разговоре об убийствах. “У нас польских перебежчиков по учету числилось 15 000, а сейчас расстреляли 60 000, и думаю, что не всех разыскали, а на учете состояло только 15 000, так что учет наш — это потолочный учет”. Как о мешках с овсом. И Ежов — не выродок. Он не любил интеллигентов, много пил, но даже на этически очень чуткую Н.Я. Мандельштам в 1930 году произвел впечатление скромного и покладистого человека. В 1936 году он указывал, что нельзя при исключении человека из партии автоматически увольнять его с работы и лишать жилья. Ежов “просто” любил власть, был совершенно лишен какого-либо контроля со стороны общества и морали, верно служил диктатору. Результат — полтора миллиона арестованных в 1937—1938 годах, из них 700 тысяч расстреляно.
А порой сущность времени видна в мрачных шутках. Во времена голода говорили, что государство перевоспитывает крестьян методами дрессировщика Дурова, не кормившего своих зверей за непослушание. А в 1941-м — что Гитлер должен дать Сталину высший немецкий орден: латыши 700 лет считали немцев угнетателями, а Сталин за год добился того, что они стали ждать немцев как освободителей. Сама жизнь полна злой иронии. Человек, который донес на тестя-кулака, был затем исключен из партии за связь с социально чуждым элементом, то есть с этим тестем.
Документы против мифов. Миф — плановость советской экономики. План, не замечающий собственного недовыполнения почти на четверть (первая пятилетка), или то, что на Украине не 35 миллионов жителей, а только 29 — не план, а анархия. Статистики постоянно говорили о недоучете смертей — и перепись населения 1936 года выявила многомиллионную недостачу населения, результат голода начала 30-х годов. Власть предпочла заменить три четверти личного состава статистического управления — причем около половины руководителей и специалистов были расстреляны. Затем провели новую перепись — приписывая “куда надо” военнослужащих и заключенных. С точки зрения власти поставленная ею цель достигается всегда, а если цифры ее не подтверждают, то они ложные и вредительские.
Миф — что Сталин пошел навстречу церкви в 1941 году для мобилизации страны на отпор врагу. Увеличение терпимости режима, избрание Патриарха датируется сентябрем 1943 года, когда обозначилась перспектива вступления Красной Армии в Европу. Вот тогда и потребовалось “исправить” представление о режиме как гонителе веры, чтобы “приручить” православные, католические и протестантские народы Восточной Европы и западной части СССР. Тем более что Второй фронт мог быть открыт и на Балканах (за что выступал У. Черчилль). На Западе внешние цели СССР понимали сразу: “Тайм” утверждал, что “восстановление Русской православной церкви почти равнялось религиозной оккупации Балкан”. Режим стремился использовать Русскую православную церковь для контроля над иными православными церквями — а церковные деятели в полном согласии с этим мечтали о Москве как всемирном центре православия. Не брезговали и прямым подкупом. Патриарху Константинопольскому передали 50 тысяч долларов — и он не стал осуждать с амвона греческих коммунистов. Всего только в 1947 году церкви безвозмездно “для использования в специальных (секретных) целях” было передано 820 тысяч инвалютных рублей. Для подарков Антиохийскому и Александрийскому патриархам были выделены золотые кресты, архиерейские облачения из золотой парчи — из ценностей, отнятых ранее у церкви же. Когда к 1949 году просоветские режимы в Восточной Европе утвердились, нужда в церкви ослабла, и нажим на нее возобновился.
Миф — что против советской власти на Западной Украине и в Прибалтике воевали только бандиты и бывшие эсэсовцы. Тех, кто стоял за независимость Украины, арестовывали еще с 1941 года немцы — и Украинская повстанческая армия образовалась в 1942-м, когда Красная Армия была еще очень далеко. Литовские военные формирования, созданные немцами в 1944 году, восстали против них, были выбиты из Каунаса только после трехдневных боев и с оружием ушли в леса, став ядром сопротивления уже советской оккупации. Только с февраля 1944 по январь 1946 года на Западной Украине были убито 101 тысяча и задержаны 112 тысяч участников “бандформирований”. Сотни тысяч — это уже не бандиты, а народное сопротивление. В Латвии в 1945 году было около 10—15 тысяч партизан, в Эстонии — 10 тысяч, тоже немало для небольших стран. В Литве за 1944—1952 годы было убито 20 тысяч партизан, последних расстреливали еще в 1957-м.
Польша, чтобы покончить с повстанцами на своей территории, в 1946—1947 годах депортировала 500 тысяч украинцев в СССР, а 150 тысяч — в западные районы Польши. На сборы давали два—три часа. В депортациях задействовали пехотные дивизии, механизированный полк, даже авиаэскадрилью. Сейчас в Польше признают, что в конфликте “поляки отягощены бо┬льшей долей вины, поскольку значительный период времени имели на этих землях власть, непропорционально бо┬льшую собственность и более развитые формы культуры”. В 2005 году президенты Украины и Польши открыли во Львове мемориал, где лежат украинские и польские солдаты, погибшие в конфликте. Признает ли свою долю вины — пропорциональную ее мощи — Россия?
Ответственность — вообще очень больное место в современном российском обществе. Ведь власть — не устройство, контролируемое одним человеком или группой лиц, а “результат взаимодействия между теми, кто правит, и теми, кем правят”. Можно ли говорить о государственном терроре только как о том, что “они” делают с “нами”, если столь многие, даже не донося ни на кого, порывали отношения с семьями “врагов народа”, занимали должности арестованных и так далее. Привилегии — тоже всегда то, что есть у “них”, вышестоящих, а не у меня самого…
Сталинский режим, притворяясь прогрессивным и ликвидирующим отсталость, консервировал архаическое состояние общества. Коммунальная квартира напоминала артель, квартуполномоченный играл роль ее главы. Председатель колхоза — фактически прежний деревенский староста. Коммунистическая партия на словах боролась с бюрократией с 20-х годов, но та только росла — потому что всякая самоорганизация общества последовательно подавлялась, и на долю общества не оставалось никаких решений. Высшие руководители порой откликались на обращения снизу, восстанавливая справедливость и ощущая себя отцами-благодетелями. Но это была именно милость, а не соблюдение законных прав.
Действия Сталина достойны учебника политических технологий. Он негласно (и не прямо) требует усиления репрессий, а потом публично говорит о необходимости послаблений, перекладывая вину на зарвавшихся и ошибающихся низовых руководителей. Разнарядки спускали сверху: немедленно организовать в каждой области два—три показательных процесса над вредителями по хранению зерна, виновных приговорить к расстрелу. А нижние звенья усердствовали, чтобы не упрекнули в недостатке рвения.
В Центрально-Черноземной области раскулачили не 3% хозяйств (столько было кулаков по данным статистики), а 15%. Западной Сибири в 1937 году был дан лимит на 5 000 расстрелов — но уже к октябрю число казней достигло 14 000.
Потом можно было и наказать нескольких председателей, терроризировавших колхозников, или нескольких руководителей, слишком демонстративно пользующихся привилегиями, — не трогая всех остальных, поступающих точно так же. Тем более управляемыми будут эти остальные, когда никто не уверен, что его не сделают козлом отпущения. Режим личной власти заботится об управлении руководителями, а не об уважении со стороны общества. И чем более власть сознает свою нелегитимность, тем более она склонна опираться на чистое насилие.
Тоталитарный режим держится и на стравливании одних групп населения с другими — так, коллективизация была проведена во многом усилиями командированных в деревню рабочих и молодежи. Подчинение церкви было достигнуто во многом за счет раскола среди духовенства, использования стремления к реформам у части священников. В селе тоже царили злоба и склоки, связанные с обидами при коллективизации и раскулачивании. Власть стремится уничтожить в обществе любую объединенность — одиночки не представляют опасности. Сбор рабочими посылки для сосланного товарища рассматривался как контрреволюционная деятельность. Дети должны были отрекаться от арестованных родителей.
Серия охватывает именно время формирования сталинизма. Превращение власти из одобряемой или хотя бы терпимой большинством населения (иначе не было бы победы в Гражданской войне) в начале 20-х — в опирающуюся только на насилие самодовлеющую структуру в конце 30-х годов. К концу 20-х российское крестьянство было способно только на пассивное сопротивление — работу в колхозе спустя рукава, забой скота перед коллективизацией, воровство у колхоза, массовое бегство в город. На Западной Украине и в Прибалтике такого ползучего процесса не было, и советская власть сразу опознавалась как чужая. Эстонский крестьянин не мог понять, почему в газетах пишут о перевыполнении плана производства обуви, а в магазинах обуви нет. Советской власти в Прибалтике пришлось в большой степени опираться на русские кадры — или на маргиналов вроде парторга Марканской волости с образованием три класса. “В начале 1946 г. провел кампанию борьбы с самогоном, производя обыски из дома в дом. Отобранную самогонку отвез себе, после чего пьянствовал и в одной из пьянок избил работника МТС”.
Любые отступления от демократии открывают дорогу тоталитаризму. Авторитарные режимы прибалтийских стран, существовавшие перед советской оккупацией, облегчили советизацию Прибалтики. Лидеры этих режимов в той или иной мере сотрудничали с СССР (так, будущий глава Эстонии К. Пятс якобы за услуги юрисконсульта получал от советского торгпредства жалованье вдвое больше, чем тогдашний президент Эстонии). Разумеется, они не были прямыми “агентами Кремля” — но гораздо проще заменить авторитарных правителей коммунистическим персоналом, чем бороться с демократическими порядками. И горький опыт СССР еще раз показывает недопустимость несправедливых методов для сколь угодно благой цели — если они применяются, результат тоже будет античеловеческим.
Общество, созданное Сталиным, крайне близко к нам. Государство по-прежнему стремится быть единственным источником организации и материальных благ. По-прежнему враги — объяснение для неудач и предлог для административного закручивания гаек. Сохраняются феодальные кланы во главе с руководителями, жестко требующими от подчиненных работы и верности — но и защищающими при столкновении с “чужими”. Придерживание компромата на каждого политического деятеля или бизнесмена, чтобы воспользоваться им при нелояльности, очень напоминает смягченную форму сталинского обеспечения подконтрольности подчиненных, вплоть до самого высшего ранга (брат Л. Кагановича был расстрелян как враг народа, жены Молотова и Калинина арестованы). Сохраняется колоссальный разрыв центра и провинции, позволяющий говорить о многих территориях как о внутренних колониях (в Москве к концу 30-х годов канализацией пользовалось три четверти населения, в Сталинграде в 1938-м ее не было вообще).
Советский дефицит жилья — тоже не только результат пренебрежения социальной сферой ради промышленности, но и сознательно используемое средство управления людьми. В СССР в 30-е годы не было никаких форм приобретения жилья, кроме его государственного распределения. Не согласен с государством или хотя бы плохо работаешь — окажешься на улице, причем не один, а вместе с семьей, всеми, кто тебе близок и дорог. Даже непригодное для жилья помещение, даже сарай какого-нибудь частного домовладения не должны быть прибежищем гонимых, подлежащих выселению через суд. Коммунальная квартира — идеальная среда для надзора, а также идеальное место для склок, исключающих объединение населения против власти (наоборот, власть забрасывали доносами на соседей, чтобы получить их жилплощадь). Самоорганизация населения в жилищных товариществах тщательно подавлялась — как только те начинали отстаивать свои права, в них тут же обнаруживали “чуждые элементы”.
Впрочем, и тут намерения власти входили в противоречие с реальностью. Если жильцы могли лишиться дома в любой момент, они об этом доме не заботились, и он постепенно разрушался. Поэтому власти приходилось давать какие-то обещания и гарантии тем, кто поддерживал жилье в порядке. Но при отсутствии каналов воздействия общества на власть та в любой момент могла отказаться от своих обещаний — уплотнить жильцов, лишить их права распоряжаться площадью по своему усмотрению (например, нельзя ни при каких обстоятельствах пускать, даже временно, лиц, выселенных из ведомственного жилья, — “врагов”). Вместо того чтобы строить жилье, власть предпочитала селить все большее количество жильцов в имеющемся, изменив норматив с 8—9 до 5 кв. м на человека. Или сначала разрешить строительство кооперативов, а потом отнять у них “излишки” жилплощади, а потом вовсе ликвидировать. Всякая собственность в обществе, не имеющем реальных средств воздействия на власть, условна, это мы видим и сейчас. Вновь и вновь подтверждаются слова Б. Франклина, что народ, пожелавший благосостояния и не отстаивающий свободу, скоро утратит и благосостояние. Не воспроизводится ли сейчас и сходный курс в области жилищной политики? Следует ожидать, что в условиях огромных цен на жилье невозможность для большинства молодых людей жить самостоятельно скажется очень негативно на прогрессе общества. Но несамостоятельный человек легче управляем.
Многие симпатизировали обвиняемым на процессах 1937—1938 годов, радуясь, что у советской власти все же есть враги. Были люди и в НКВД. Начальник райотдела в Курской области неделю посещал семьи жертв террора, выпивал с ними, а потом покончил с собой. Другой начальник райотдела расконвоировал 200 ссыльных, позволив им проститься с родными — и был арестован сам. А правление литовского колхоза “Скачунай” решило выдать партизанам, воюющим против Красной Армии, 15 тонн хлеба и 5000 рублей.
Кто поддерживал режим, кроме бюрократии? Молодежь, готовая к риску и труду ради перемен, обманутая тем, что режим представлялся преодолением отсталости (а не консервированием ее). Прочее население, лишенное собственности, не получающее достойного вознаграждения за труд, отданное на милость решениям бюрократии, разобщенное и неспособное к сопротивлению, усваивало иждивенческие позиции. Гарантированный минимум зарплаты оказался слишком привлекательным. Хватило даже 40 лет колхозов в Литве — теперь крестьяне не хотят покидать их, у молодых нет желания работать, старые дожидаются пенсии. Что говорить тогда о России, где личная инициатива подавлялась дольше и сильнее. Получилось инертное общество, пассивно сопротивляющееся переменам, чувствующее себя ущемленным тем, что “они” (начальники) делают, но не желающее шевельнуть пальцем, чтобы сделать что-то самим. Результаты сталинизма будут ощущаться еще долго. Так что книги серии — хороший документальный материал для анализа слишком недавнего прошлого, да и настоящего.
Александр Уланов