Опубликовано в журнале Знамя, номер 7, 2008
Заметки о книгах С.А. Филатова
«Совершенно несекретно»
и «По обе стороны…»
Об авторе | Александр Иосифович Нежный родился в Москве в 1940 году. С восемнадцати лет работал в газетах — сначала в «Московской правде», затем в «Труде». Исколесил как разъездной корреспондент всю страну. Опубликовал множество статей. Печатался в журналах «Новый мир», «Дружба народов», «Знамя», «Звезда», «Нева», «Грани», «Континент». Автор художественной и документальной прозы. Продолжает работать над романом, охватывающим семь десятилетий нашей жизни. Член Союза писателей Москвы.
С промежутком в шесть лет Сергей Александрович Филатов выпустил две книги: одна о том, как он был во власти («Совершенно несекретно»1), а вторая («По обе стороны…»2) — ну, скажем, если не обо всем, то об очень многом. Тут и российский политический олимп конца минувшего и начала нынешнего столетия: разнообразные персонажи, которых автор встречал в коридорах и кабинетах власти, размышления о роли России в мире, культуре, истории — словом, нечто вроде зеркала, отражающего знакомые черты возлюбленного Отечества.
Надо ли напоминать, кто такой С.А. Филатов? В кругах российской интеллигенции его имя совсем не пустой звук, но память забывчива, и, кроме того, сколько новых людей народилось с тех пор, когда он вступал в большую политику! Говоришь с каким-нибудь еще довольно молодым человеком, бойким, цепким, денежным — из той породы людей, которые будто прибыли с другой планеты, хотя, быть может, это я сверх меры задержался на этой, — и зачастую вдруг чувствуешь некую оторопь. Боже мой! Он не пережил чудных ожиданий первых лет перестройки! И с перехватившей горло тоской и ощущением краха всех надежд не слушал выступления Лукьянова и даже не знает, кто это такой! И маленькие лебеди перед ним ни разу не танцевали! И три августовских дня и три ночи он не стоял в народном кольце у Белого дома или не сидел внутри, как сидел там я, размышляя, приметит ли ворвавшийся боец «Альфы», что в руках у меня не пистолет Стечкина, каким, к примеру, мужественно поигрывал передо мной один депутат, а всего лишь диктофон, записавший, между прочим, пламенные речи о. Глеба Якунина и мощный храп генерала Калугина. И не чуял разверзшейся осенью девяносто третьего бездны гражданской войны. И не сгорал в пожаре мучительного стыда и бессильной ярости при виде огромной и жуткой могилы, которой у всех на глазах стала Чечня. А с другой стороны, не застал он всего этого — и слава Создателю! В роковые минуты мира жить трудно — особенно если они растянулись на годы.
Исходя из вышеизложенного, я напоминаю: Сергей Александрович Филатов, толковый инженер и кандидат технических наук, лауреат Государственной премии СССР в области науки и техники, в девяностом году был выдвинут и избран депутатом Верховного Совета РСФСР, был секретарем президиума и первым заместителем Председателя президиума Верховного Совета. Вершина его политического восхождения — пост главы Администрации президента РФ, каковой он занимал с девяносто третьего по девяносто шестой год. Покинув Кремль, Филатов не оставил общественной деятельности. Он организовал Фонд социально-экономических и интеллектуальных программ, Конгресс российской интеллигенции, у него куча забот о молодых писателях России, издательские проекты, один из которых — уникальная «Антология выстаивания и преображения», уже насчитывающая девятнадцать (!) томов горькой, страшной и высокой правды о человеке, сохраняющем достоинство в нечеловеческих условиях… У него, наконец, свои книги.
Я думаю, он трудился над книгами вовсе не из желания (как это зачастую случается с отставными генералами власти) свести счеты со своими политическими противниками. Он твердо помнит: Мне отмщение, и Аз воздам. Коржаков ловчился как можно больней лягнуть бывшего своего патрона, Филатов других кровей… Даже своего упорного недоброжелателя Руслана Хасбулатова он не мажет сплошь черным, а со сдержанностью порядочного человека отмечает его поразительную работоспособность, острый ум, точное, подчас едкое слово и организаторский дар. Правда, этот невысокий горец с трубкой в зубах мало-помалу стал словно бы вызывать из небытия тень другого горца, душегубца и мужикоборца, — прежде всего своим жадным стремлением к власти. Аппаратная игра, в которой поднаторел Хасбулатов, его изощренное мастерство «интриги и лжи»3 — все это сыграло «роковую роль»4 во взрыве осени девяносто третьего…
Мне кажется также, что даже самый въедливый читатель не отыщет в книгах Филатова стремления выставить себя в наиболее выигрышном свете. Вроде того, что я, де, был кругом прав, а все остальные гнули не туда. Нет. Рассказывая, к примеру, о неудаче одной из попыток установить мир в Чечне, Филатов пишет: «Я понимал, что в чем-то сделал просчет, чувствовал себя виноватым…»5 . И еще (опять-таки — о Чечне): «…в 1994 году… президент Б.Н. Ельцин и мы, его помощники, не смогли найти политического решения в разгоравшемся внутри Чечни конфликте между Дудаевым и оппозицией, возглавляемой Автурхановым»6 . И по поводу бушевавшей в верхах войны компроматов, которые, как крапленые карты, вытряхивали из рукавов враждующие группы: «А мне до сих пор неловко и совестно, что я оказался как-то причастен к этой туманной истории. Стыдно перед обществом…»7 . Но, может быть, он взялся за перо с тем, чтобы преподать урок политикам следу-ющего поколения? Вряд ли. Филатов, скорее, доброжелательный советчик, чем непререкаемый гуру. Да и кто нынче любит, чтобы его учили?
Тогда зачем?
По-моему, главным его желанием было представить отчет о переломных годах в новейшей истории России — отчет самому себе и стране, которой он искренне служил и служит как политик и общественный деятель. В конце концов, времени с тех пор прошло вполне достаточно, чтобы суждения о минувшем приобрели должную беспристрастность, оценки настоящего — необходимую трезвость, а представления о будущем — достойную сдержанность. Как ни трудно вырвать сердце из клейкой стихийности мира (Григорий Сковорода), но все-таки везде и всюду Филатов стремится говорить ровным голосом человека словно бы со стороны — так, будто совсем еще недавно он не участвовал в политических баталиях и будто сегодняшний день не прибавляет в его размышления горечи несбывшихся надежд. Иногда, правда, сдержанность изменяет ему — особенно в тех случаях, когда российская действительность заставляет его вспоминать слова Александра Николаевича Яковлева, сказанные вскоре после провала путча 1991 года: «Вы сделали великое дело, отстояв демократию… Теперь ее нужно защищать и развивать. А я боюсь… что придет политическая шпана и именно она припишет себе эту вашу победу»8. «Каким же точным, — много лет спустя воскликнул Филатов, — оказалось предсказание Яковлева — политическая шпана, восторжествовала!»9. (Согласимся, однако, что в свете нынешних свершений шпана смотрится как-то мелковато.)
Как же это было — рождение демократической власти в России и попытки ее становления? Филатов свидетельствует: «Мы пережили несколько глубоких кризисов, оказывались несколько раз на грани самой настоящей гражданской войны»10. Рубикон между политическим и вооруженным противостоянием — по великому, первому и последнему для нас в минувшем веке счастью — так и не был перейден. Короткая, яростная сшибка октября 93-го — это все, что пролилось из ходивших над Россией грозовых туч. Но политические страсти пылали в полный накал. Филатов оказался в их эпицентре — и теперь, будто Нестор, ведет свой обстоятельный рассказ о том, как непросто притирались друг к другу демократически настроенные депутаты, с какой непримиримостью, словно на последний и решительный бой, ополчались против них депутаты от еще сохраняющей силы и влияние коммунистической партии, с каким трудом (скрипучий тяжкий поворот руля) выворачивала Россия к экономическим реформам…
Замечу кстати — и книги Филатова дают тому веское подтверждение, — что демократов по осознанному убеждению в первой демократической волне было не так уж и много. Куда больше было тех, кому обрыдла существующая политическая и экономическая система с ее цепкими пальцами мертвеца, тянущими в могилу все живое. В отрицании тоталитаризма сходились многие, взгляд на построение новой России едва ли не у каждого был свой. Романтическое воодушевление первой поры поначалу более или менее сглаживало проступающие противоречия. Казалось, что главное — покончить со всем советским, остальное придет если не само собой, то, во всяком случае, с естественностью смены времен. Была ночь — наступит утро, и будет день первый. Ожидание перемен и стремление к ним было совершенно искренним. «…Нас, — написал позднее Филатов, — объединяло общее стремление сделать как можно больше для страны, для ее будущего»11. Увы. Благими намерениями оказалась вымощена дорога в сегодняшнюю Россию, которая день ото дня теряет сходство с демократическим государством и все более приобретает выраженные черты автократии.
С большим или меньшим основанием Россию можно назвать страной упущенных возможностей, рассматривая которые всякий раз сталкиваешься с мучительнейшим «почему?!». Собственно говоря, книги Филатова отвечают — или пытаются ответить — на этот вопрос. Ну, например: «На протяжении всех лет реформ и демократических преобразований в стране демократические силы так и не сумели организовать сильный либерально-демократический центр»12. Как это ни странно для людей, взявшихся определять судьбы страны, но личные амбиции, игра честолюбий, болезненное стремление непременно быть первым оказались для них куда важней согласованных действий во имя достижения поистине эпохальных целей. И тот семи пядей во лбу, и тот образован дальше некуда, и у того одна идея лучше другой — но когда пробил час впрягаться в общую упряжку и рвать пуп, класть по-следние силы, тянуть и вытягивать тяжеленный воз из советского болота, тут в наших демократах вдруг проснулся невесть откуда в них взявшийся дух местничества. Для Филатова, в ком романтизм совершающихся перемен не заглушил здравого смысла и трезвого видения трудностей переходного времени, это был знак надвигающейся беды. Он убеждал: «…Еще никому не удавалось что-либо посеять со сжатыми кулаками. Кто не может разжать кулаки, должен уйти с политической арены»13. Но его призыву никто не последовал. На политической арене по-прежнему толклись люди с крепко сжатыми кулаками.
Еще пример: приватизация. Филатов перечисляет допущенные при ее проведении «крупные ошибки»14. «…Малый доход государству от приватизации… многие предприятия после приватизации не смогли улучшить свое экономическое положение, а некоторые просто рухнули. …Мало кто приобрел что-то от приватизации, а если и приобрел, то в явно завышенных размерах, что сразу породило разговоры о воровстве»15. Иными словами, граждан России пресловутым ваучером поматросили и бросили, зато бешеные состояния выросли как на дрожжах. Лихорадочный Клондайк нашей приватизации, стремление ее идеологов разрушить госсобственность и тем самым подорвать всякую возможность реставрации советской системы — все это, в конечном счете, означало, что, как и в Советском Союзе, социально-экономические цели были принесены в жертву политическим. «Народ, — подвел черту Филатов, — оказался обобранным»16. А ведь летали в США, где выпестованные рынком и открытым обществом специалисты провели тщательнейшую экспертизу подготовленных в России законопроектов, которые должны были стать краеугольным камнем российских экономических реформ. Бойцы нашего патриотического фронта напрасно наклеивали на приватизацию ярлык с надписью madein USA. Никаких USA. Все не так, ребята. Приватизация, долбили американцы, должна быть независима от политической борьбы. Надо четко определить для нее цели: повышение производительности, укрепление финансовой независимости предприятий, развитие рынков капитала etс. «Эксперты, — свидетельствует Филатов, — …высказали… принципиальные замечания и пожелания. Если бы мы им следовали, думаю, экономические реформы шли бы у нас с большим эффектом»17.
И наконец, может быть,
самое главное для того, чтобы понять, отчего нас преследуют исторические
неудачи: нравственное содержание власти и ее лидер. Бросив беглый взгляд на
минувшее столетие, испытываешь настойчивое желание обратиться с укоризненным
словом куда-то вверх: не в Кремль, а еще выше, хотя знающие люди утверждают,
что правды нет и там. Очевидно (для меня, по крайней мере) неблаговоление
Создателя или же Его отношение к России, как к согрешившему Израилю, без
всякой, впрочем, надежды на возвращение высочайшего покровительства, каковое,
если и было, то затерялось где-то в начале нашей истории. Губительный провал
последнего царствования, вызванный прежде всего
личностью Николая II, что с величайшей горечью отметил такой страстный
почитатель самодержавия как о. Сергий Булгаков18; оказавшиеся не способными к жестоким, но спасительным решениям
министры Февраля; чудовищный в своей абсолютной аморальности Ильич19; «чудесный грузин», устроивший стране кровопускание, после
которого она до сих пор не может прийти в себя; растянувшийся
на полвека Бедлам, в котором разместилась вся страна, от Москвы до самых до
окраин, и которым правили полулюди; и, наконец, почти как явление Мессии —
Ельцин с воздетым кулаком перед бушующими в восторге толпами. Филатов
приложил много трудов, чтобы этот опальный коммунистический князь получил
поддержку демократической части депутатского корпуса, стал Председателем
Верховного Совета РСФСР, затем — Президентом России. Когда Б.Н. Ельцин принял
решение баллотироваться на второй президентский срок (
Или — она создала его.
В Верховном Совете было немало ярких личностей, в чем нас еще и еще раз убеждают аттестации, едва ли не каждому выписанные Филатовым. Выбор широкий; но единственным женихом власти демократическая часть депутатского корпуса (или — точнее — его антикоммунистическая часть) сделала именно Ельцина. «…Появление Бориса Николаевича, открытого, порой в чем-то наивного, но мужественного и честного, сильного и подчас противоречивого, готового решать все вопросы и все проблемы, вселяло в нас надежду на их действительно скорое разрешение»20. Таково было первое — или одно из первых — впечатление, оправдывая которое Филатов тут же добавляет, что и сами мы были во многом наивны. Прошли годы. В разговоре с американским политиком — долгожителем Капитолия Филатов высказывается о Ельцине так: «Практически свел на нет веру во власть, способствовал развитию коррупции в стране и в конце своего правления создал олигархическую власть»21. Между двумя этими оценками — трагедия: человека, президента, России.
Судя по книгам Филатова, Ельцин выделялся из своего окружения необыкновенной жаждой власти, волей к ней, способной смести все преграды, одной, сказал бы поэт, но поистине пламенной, всепоглощающей страстью. Отсюда — уже почти хрестоматийный образ первого Президента, проявляющего всю мощь своей натуры, когда вопрос ставится предельно остро: либо — либо; когда, без всяких натяжек, речь идет о жизни и смерти. Правда, что он был самородок, но правда и то, что, продираясь к власти, он стесал свои, может быть, лучшие качества. Правда, что он обладал огромной внутренней силой, но правда и то, что без упорной и требовательной работы над собой она выродилась в неограниченное своеволие. Правда, что он искренне хотел быть демократом; но правда и то, что вся его прошлая жизнь партийного функционера приучила его подменять верховенство безусловного закона соображениями меняющейся целесообразности. Правда, что он шел к власти и добился ее, надеясь верой и правдой послужить Отечеству, но правда и то, что в окончательный реестр своей деятельности он дал истории право вписать бойню в Чечне, расплодившихся под его рукой стервятников-олигархов, бесконечные «рокировочки» в правительстве и политическую апатию, сопутствовавшую закату его времени. Щедро одаренный от природы, он был выращен идеологическими компрачикосами и, может быть, лишь на самом последнем склоне жизни сумел вернуть себе человеческий облик. Он был человек земли и плоти, не утруждавший себя размышлениями о тайне нашего бытия. Без всяких душевных угрызений он разрушил Ипатьевский дом — место величайшего злодеяния, совершенного партией, в рядах которой прошла почти вся его жизнь. Пробуждение совести, чувства вины и, если хотите, покаяния вызвало в нем глубочайшую растерянность и выразилось в почитании Патриарха, в ком он простодушно увидел полноценного носителя святости и постпреда Господа Бога во всей России. У него, пишет Филатов, «не было своей программы преобразования России»22. Он метался из стороны в сторону в поисках умных людей, союзников, советчиков, но мало-помалу создал вокруг себя своего рода помещичий двор с льстецами, шутами и подхалимами, многие из которых становились впоследствии его лютыми врагами. Книги Филатова рисуют удручающую картину обосновавшейся в Кремле византийщины самого дурного пошиба с ее интригами, сплетнями, доносами, игрой мелких страстей и внезапным возвышением каких-то серых, а иногда просто темных личностей. Вот разговор Филатова с Е.М. Примаковым, только что назначенным премьер-министром. «…Евгений Михайлович с болью заговорил о недостойном Ельцина окружении, о том, что оно оказывает на президента очень сильное негативное влияние, и потому стало трудно общаться с Борисом Николаевичем — каждый его шаг находится под их неусыпным контролем»23. «В первый же день моего пребывания на посту руководителя администрации ко мне пришел некто полковник Гольцов и представился руководителем закрытой аналитической группы в Администрации президента. То, что он мне рассказывал, вызывало у меня внутреннюю брезгливость, но я заставил себя выслушать его до конца. Речь шла о ближайшем окружении первых лиц государства, и все сплетни, вся грязь оказались озвученными у меня в кабинете. Я понял, что это никакая не аналитическая группа, а просто-напросто обыкновенные стукачи»24.
И как же оно завершилось — политическое время Ельцина? Увы: совсем не так, как начиналось. Народу был предъявлен наследный принц в образе подполковника КГБ, «злой и злопамятный»25, впоследствии правивший нами восемь лет и тоже передавший власть почти по наследству.
Филатов — безусловный и последовательный приверженец демократии. Не будь в нем крепкой демократической закваски, он вряд ли пошел бы в большую политику. Исповедуя свои убеждения, он уже в первых своих публичных выступлениях не уставал повторять: «…Нам нужна законодательная база, правовое государство, всенародно избранный президент страны».26 Пятнадцать лет спустя он говорил, по сути, о том же: «Во многих из нас живет убежденность, что сильное государство то, которое все держит «в кулаке», у которого все «под присмотром». Это стереотип тоталитарного мышления. На самом деле сильное государство то, в котором неукоснительно действует закон всеобщего равенства перед законом, несмотря на должность и звания, родственные связи и толщину кошелька. Это — правовое государство»27. Филатов более всего на свете хотел бы, чтобы Россия стала в полном смысле правовым государством, и потому, находясь во власти, бился над созданием Конституции, принятой затем всенародным голосованием, содействовал появлению Академии государственной службы, этой — по идее — школы современного, образованного и, главное, воспитанного в абсолютном уважении к Закону чиновничества; стремился, чтобы через все наше законодательство красной нитью прошла мысль о приоритете прав человека. Будучи в лучшем смысле западником, с глубочайшим уважением относясь к созданной в США и Европе культуре права, он прекрасно знает истинную цену велеречивых рассуждений о якобы уготованном России особом пути, о правде, которая в нашем Отечестве воспаряет над законом. Слова, слова, слова… Ничего, кроме пустой и вредной для общества демагогии. «Жить по правде — старая российская забава. Хитрость в том, что закон — един, а правда — у каждого своя. Чиновник, который берет взятки, не сомневается в своей правоте. Еще бы, он трудится в поте лица, тратит здоровье, а государство ему недоплачивает»28. Федора Ивановича Тютчева крепко подвела муза, шепнувшая ему, что умом Россию не понять. Эти строки стали для нас пожизненным оправданием нашего неумения построить государство, которое бы не смотрело на человека мертвыми глазами Вия. Или в самом деле в нашей крови на веки вечные поселилось женственное начало (что, кстати, отмечал и Бердяев) и склонность к обожанию вождя (царя, генсека, президента), в эпоху ликующих на Красной площади праздничных толп с трагической полнотой выразившаяся в вопле одной гражданки: «Хочу ребенка от Сталина!»
Такое ощущение, что мы все — а вместе с нами и С.А. Филатов — оказались в порочном круге. В его книгах читаем: отдайте первенство Закону! Благоразумный читатель спорить не будет. Вопрос в другом: как это сделать в стране, Бог знает с каких времен на все лады склоняющей пословицу о законе, который что дышло: куда повернешь, туда и вышло. В стране, суды которой, по давнему слову Хомякова, по-прежнему «черны неправдой черной». В стране, все глубже погрязающей в коррупции и по ее уровню занимающей сейчас 127-е место — между Филиппинами и Руандой. «…Мы не привыкли исполнять законы, таковы наши традиции… Наша власть сама не законопослушна. …наши законы сегодня не имеют механизма реализации. Новую Конституцию, — отмечает далее Филатов, — нарушали многократно. Основные положения Конституции о правах человека не соблюдаются. Не работает судебная система, в ней постоянно нарушается равновесие в сторону прокуратуры. Часто злоупотреблял своим положением и брал себе неконституционные полномочия сам президент»29. Американский собеседник Филатова, обсуждая с ним российские проблемы, заметил, что «диктатор, который использует диктатуру ради победы демократии, — хороший диктатор»30. Где он, интересно бы знать, видел такую просвещенную и совестливую гориллу? Филатов не стал отвечать ему с прямотой древнего римлянина, однако заметил, что полагаться исключительно на разум и совесть диктатора, не имея «гарантий и сдерживающих механизмов»31 все равно что ходить по минному полю. Когда-нибудь да взорвется.
Вероятно, Филатову куда ближе советы Карла Поппера, которые тот высказал в обращении к русским читателям первого и пока единственного в России издания своей знаменитой книги «Открытое общество и его враги». Например, все государственные служащие «должны быть воспитаны в духе служения объективной истине, интересам опирающегося на закон правосудия — и ничему более»32. И предупреждал: «Воспитание таких людей — большая задача, решение которой займет у вас годы»33. В девяносто втором году он советовал нам присмотреться к опыту Японии, куда более закрытой, чем Россия, части общечеловеческой цивилизации, но в свое время отправившей за границу «своих лучших и многообещающих молодых юристов», дабы они усвоили «западную традицию судопроизводства». Ибо «Без установления власти закона немыслимо развитие свободного рынка и достижение экономического равенства с Западом»34.
У политика Филатова и философа Поппера закон, безусловно, стоит на первом месте. (В конце концов, и сам Всевышний, лучше всех во Вселенной зная слабости человеческой природы, продиктовал Моисею свод законов, обязательных для народа Завета, а также для всех других примкнувших к нему племен и языков.) Но и тот, и другой понимают, что, как бы ни был хорош Основной закон, как бы тщательно ни были прописаны уголовный и гражданский кодексы, главная проблема заключается в их воплощении. Граждане России в своем большинстве не читали Конституцию не только потому, что они ленивы и нелюбопытны, но и потому, что они не видят в этом занятии никакого практического смысла. Голосуй, не голосуй — все равно получишь преемника. Западные общества не в одночасье пришли к демократии и, в конце концов, усвоили трезвый взгляд на нее как на политическую систему, не свободную от многих недостатков, но вместе с тем обладающую необходимыми возможностями для развития и сохранения устойчивого общественного равновесия. За ними — многовековая традиция, которая обошла стороной наше Отечество. Говоря словами Бориса Пастернака, ее надо насаждать, словно картофель при Екатерине II. «Когда я работал в Администрации президента, — вспоминает Филатов, — передо мной стояли три наиважнейшие задачи — местное самоуправление, совершенствование распределения полномочий между центром и регионами и государственная служба. …При любой власти чиновники должны оставаться профессионалами. …Чиновник должен быть законопослушным, работающим только на закон»35.
Это — цель.
По силам ли нам когда-либо ее достичь?
Иван Ильин называет три необходимые предпосылки творческой36, как он говорит, демократии.
Народ должен понимать свободу, нуждаться в ней, ценить ее, уметь пользоваться ею и бороться за нее. «Народ, лишенный искусства свободы, будет настигнут двумя классическими опасностями: анархией и деспотией»37.
Вторая предпосылка — достаточно высокий уровень правосознания.
И третья — хозяйственная самостоятельность гражданина.
Собственно говоря, книги С.А. Филатова и приглашают нас к размышлению на заданные русским мыслителем темы. Боюсь, что честный взгляд на сегодняшнее состояние Отечества не принесет нам ни утешения, ни надежды. И хотя Филатов свою первую книгу завершает своего рода символом веры в цивилизованное будущее России, шесть лет спустя с присущей ему интеллектуальной и нравственной честностью он вынужден был написать, что построить действующую демократию сложнее, чем ее муляж. Перед нами, по сути, симулякр демократии — то бишь копия того, чего в действительности вовсе не существует. «Не надо иллюзий — мы живем в XXI веке, когда глобальный характер обмена информацией, быстрые масштабные социально-экономические изменения, современный характер общества не дают шансов на сохранение неустойчивых недемократических режимов. Хорошо бы это понять и чиновникам в Кремле»38.
Поймут ли?
1 «Совершенно несекретно». М., 2000.
2 «По обе стороны…». М., 2006.
3 «Совершенно несекретно». С. 211.
4 «По обе стороны…». С. 536.
5 «Совершенно несекретно». С. 256.
6 «По обе стороны…». С. 316.
7 «Совершенно несекретно». С. 285.
8 Там же. С. 140.
9 «По обе стороны…». С. 480.
10 «Совершенно несекретно». С. 62.
11 «По обе стороны…». С. 30.
12 «Совершенно несекретно». Сс. 54—55.
13 Там же. С. 110.
14 Там же. С. 105.
15 Там же. Сс. 105—106.
16 Там же. С. 102.
17 Там же. Сс. 101—102.
18 «Я ничего не мог и не хотел любить, как царское
самодержавие, Царя, как мистическую, священную Государственную власть, и я
обречен был видеть, как эта теократия не
удалась в русской истории… Николай II с теми силами ума и воли,
которые ему были отпущены, не мог быть лучшим монархом, чем он был: в нем не
было злой воли, но была государственная бездарность и в особенности
страшная в монархе черта — прирожденное безволие». Прот.
Сергий Булгаков, «Автобиографические заметки. Дневники, статьи». Орел,
19 «До Первой мировой войны существовала реальная возможность построить в России нормальное общество, но страну обманно увели за собой большевики». «Совершенно несекретно». С. 443. Мне кажется, Филатов тут промахнулся. Советская история — закономерное продолжение российской. Кому-то это неприятно, но между истиной и Платоном приходится выбирать первое.
20 «Совершенно несекретно». С. 61.
21 «По обе стороны…». С. 441.
22 «Совершенно несекретно». С. 430.
23 «По обе стороны…». С. 398.
24 «Совершенно несекретно». С. 234.
25 «По обе стороны…». С. 458.
26 «Совершенно несекретно». С. 34.
27 «По обе стороны…». С. 144.
28 Там же. С. 145. По данным прокуратуры, у средней руки
чиновника в год выходит очень даже
неплохо — хватит, чтобы купить
квартиру в 200 квадратных метров.
29 Там же. Сс. 413—414.
30 Там же. С. 440.
31 Там же.
32 Карл Поппер, «Открытое общество и его
враги». М.,
33 Там же.
34 Там же. С. 11.
35 «По обе стороны…». С. 82.
36 Само собой, творческая демократия не имеет ничего общего с изобретением г-на Суркова под названием «суверенная демократия».
37 И.А. Ильин. «Предпосылки творческой демократии». www.hrono.info
38 «По обе стороны…». С. 101.