Опубликовано в журнале Знамя, номер 2, 2008
1
Что делал Саддам Хусейн в той самой норе, где его обнаружили американцы? Кроме того что прятался, читал Достоевского — “Преступление и наказание”.
Нет, я не об “отзывчивости” всемирной — не о том, чему Достоевский посвятил свою знаменитую пушкинскую речь. Я совсем о другом: о притяжении к русскому литературному слову за пределами России. Не только к классике, к неиссякающему и вечному, в отличие от других, исчерпаемых “полезных ископаемых”, капиталу (пора понять, что у нас два источника национального богатства: нефть и культура), — а и к словесности современной.
Процесс идет двуединый: центростремительный и центробежный.
Живет в США Марина Косталевская, преподает в университете, по-английски, разумеется, — а стихи пишет на русском. Вдумчивые, музыкальные (неслучайно циклы носят названия “Этюды” и “Вариации”), традиционные по поэтике, близкие к поэзии “смысловиков”. И книгу-билингву стихов “Стрела в полете”, в которой она объединила под одной обложкой свои стихи с оригиналами и переводами современных американских поэтов — Луиса Богана, Элизабет Бишоп, Джеймса Мерилла, Уильяма Стенли Мервина — выпускает в России (“Время”, 2007). Потому что остается, никуда не исчезает тяга к читателю, который — здесь, в так называемой метрополии. “Чтоб память, словно чай, остыла” — не остывает, не исчезает; “и всем словам учиться снова” лирическому поэту не надо: слово — это навсегда, хотя “уже разрежен воздух, запрятанный в груди”. От “воздуха” Марины Косталевской протягивается нить к строкам бывшей жительницы Казахстана, а ныне — Швеции Регины Дериевой: “Обретает воздух прежний вес, / значит, и полет по мерке скроен” (“Воздухоплавание”). А отсюда — и ко Льву Лосеву, к его американской ночи: “Ночь, не отстающая, как нищенка. Соловей, цитирующий Зощенко” (“Роза отвечает соловью” — “Звезда”, 2007, № 6).
Всемирность современной русской словесности впечатляет. Может, пока она не такая признанная, эта всемирная русская литература, как, например, современная литература на английском языке — по крайней мере, о той много пишут и говорят. Да и британски-первородного “Букера” стали все чаще получать англоязычные писатели — не этнические англичане, живущие по всему миру.
Но сети ее раскинуты по множеству стран — и даже по континентам, исключая, пожалуй, только Африку; однако стоит порыться в Интернете насчет ЮАР, и там можно будет — уверена — на кое-что русское литературное набрести.
Эта всемирность получает разную оценку в России. Есть критики, которые с трудом выносят иное проживание автора, нежели собственно на родине. Андрей Немзер, например, до сих пор высказывает свое порицание Михаилу Шишкину, — при каждом, даже неудобном, случае: “швейцарская прописка” — момент отягчающий. Ну ладно бы “профессиональные” наши патриоты, вроде Ст. Куняева, за то взялись, — Андрей Немзер в таком “профессионализме” не замечен. Хитроумный Проханов, развивая “имперскую идею”, легко подключит к ней Шишкина — сам или силами В. Бондаренко… А если — жизнь так сложилась — или родина раскололась?
2
В интервале полутора месяцев (октябрь-ноябрь 2007-го) я побывала в трех точках русского литературного присутствия: в Лондоне, Алма-Ате и Париже. Такой вот острый “русский литературный треугольник” сложился.
Оговорюсь сразу: в Париже это был десант пятерых писателей из Петербурга — Валерия Попова, Владимира Рекшана, Владимира Шпакова, Сергея Носова, Ильи Бояшова. Десант ознаменовал первое заседание (и, само собой, начало дальнейшей деятельности) в Париже “Литературного французско-русского Комитета”, задачей которого, по формулировке Ирины Рекшан, энтузиастки и организатора, будет продвижение к французским издателям, переводчикам и, разумеется, через них — к само┬й читающей Франции русской литературы “в ее географическом и стилевом разнообразии”. Первый семинар был посвящен теме “Книга во французско-русских отношениях (положение дел и перспективы)”.
Почему в Париже начали с Петербурга, а не, скажем, с Перми или Саратова? Потому что этот парадокс — имперскости и стилевой особости, “отдельности” — литература Петербурга (в ее самых интересных проявлениях) как литература эстетического сдвига как раз и представляет.
Первое заседание Комитета проходило в красивейшем “белом зале” Центра российской науки и культуры в Париже — с приветствием (и участием) посольств России во Франции и Франции в России, МИД Франции и ЮНЕСКО. Анн Дюрюфле докладывала о целенаправленной программе “Пушкин” — программе продвижения французской книги в Россию (программой “Пушкин” Анн Дюрюфле целенаправленно занималась в России, работая в посольстве Франции, несколько лет; результат — вышло множество переводных книг французских писателей и исследователей). Валерий Попов рассказал о той выдающейся роли, которую сыграла французская литература в становлении “души” русского писателя — о влиянии французской литературы ХХ века на развитие и поэтику русской. По мнению Владимира Рекшана, сегодня, в ХХI веке, когда обозначились контуры новых цивилизационных конфликтов, именно “союзы литератур” обозначают общность. О судьбе реализма и сюрреализме рассуждал в своем устном эссе Сергей Носов.
Что я имела в виду в своем выступлении? Универсальность и региональность. То есть русский литературный “глобализм” — и одновременно русский литературный “антиглобализм”. В одном флаконе. Парадокс? Скорее уж система “сдержек и противовесов” внутри самой современной русской словесности, иначе она рискует распасться, разлететься на несообщающиеся фрагменты, а то и осколки. В определение “региональность” не следует вкладывать ничего обидного, унижающего — сегодня это обозначает скорее всего географическое отличие. Потому что с увеличением скоростей обмена информацией, с приходом Интернета провинциализм (и ужасное слово — периферийность) стал только личным выбором. Провинциализм, провинциальность на глазах растаяли, исчезли из литературного обихода: одномоментно “сообщаются” соображениями Сергей Боровиков (Саратов) и Сергей Беляков (Екатеринбург). Так что, повторяю и акцентирую, провинциализм сегодня — это личный выбор, позиция, а не обреченное положение. Можно быть провинциальным, обитая и в пределах Садового кольца. А можно быть в высшей степени актуальным и “продвинутым” далеко за его пределами.
Итак, встреча и обмен мнениями состоялись — и были весьма представительны. Спасибо всем за помощь; однако задумываешься: а где же наша специальная институция, которая, подобно Шведскому институту, Институту Гёте, Британскому Совету, будет “продвигать” русскую словесность, устраивать долгоиграющие программы, подобные французскому “Пушкину”, конкурсы для переводчиков, давать гранты на издание книг, проводить семинары для издателей? То есть повседневно способствовать презентабельности того самого имиджа России, о котором так много говорят в последние годы. Но делать-то это надо постоянно, а не только в “острый период” выставок или затратных фестивальных праздников с плясками и матрешками. А то читаешь про культурный “самовывоз” России в Канны, например, и печалишься — сколько денег на эту чепуху в кокошниках угрохано.
3
В Алма-Ате есть свое объединение: общественный фонд развития культуры и гуманитарных наук “Мусагет”, во главе которого — Ольга Маркова, прозаик и критик, прирожденный культуртрегер. Фонд с 1993 года издает (а Ольга Маркова редактирует) альманах “Аполлинарий”, где печатаются прозаики и поэты Казахстана, пишущие на русском языке. Это казахская русская литература, феномен, заслуживающий не только внимания, но и изучения, и, разумеется, прежде всего поддержки со стороны “большой” русской литературы. Дело в том, что и “Аполлинарий”, и другие издания “Мусагета” гораздо чаще других русскоязычных литературных изданий Казахстана печатают вещи, выламывающиеся из общего ряда по своей поэтике. Не в духе эпигонской традиционности, а на включении модернистской или постмодернистской парадигмы (порой и с перебором). Уже и в центральных российских журналах появились авторы “Аполлинария”, пример — Ербол Жумагулов.
Алмаатинская встреча редакторов толстых русскоязычных литературных журналов, в которой участвовали Андрей Василевский (“Новый мир”), Дмитрий Кузьмин (“Воздух”), Алексей Устименко (“Звезда Востока” воспрянула из небытия — и отмечает в 2008-м свое 75-летие), лауреат “Русской премии” Сухбат Афлатуни (альманах “Малый шелковый путь”) и автор этих строк, показала, что хотя проблемы у всех близкие, но сама специфика существования литературы на русском языке в других странах требует особой поддержки (со стороны метрополии). Иначе она обречена на маргинальное существование — даже при самом лояльном отношении к русскому языку как к языку межнационального общения (а это есть в Казахстане). Чиновники из Росзарубежцентра с удовольствием посетили сие профессионально подготовленное без их помощи “мероприятие” и, как я предполагаю, поставят себе за посещение соответствующую “галочку”, а вот средства для встречи и проведения семинара дает… посольство США в Казахстане! А уж казалось бы — что за дело американскому атташе по культуре до существования русской всемирной литературы… Грустно и неловко об этом упоминать, но факт остается фактом.
4
И наконец, лондонский поэтический фестиваль — “Пушкин в Британии”, бессменным организатором которого (и автором разнообразных сюжетов праздника, и координатором, привлекшим к работе всю свою семью) является Олег Борушко, обитающий ныне в Лондоне выпускник Литературного института. Фестиваль требует огромной предварительной работы — и проходит уже не первый год. Каждый раз Олег Борушко выискивает у Пушкина (которого, как известно, дальше Кишинева и Оренбурга не пускали) строку или фразу, связанную непосредственно с Англией (Британией, Лондоном…). Эта поэтическая строка должна стать первой в предлагаемом на конкурс стихотворении; плюс к этому конкурсантом посылаются и другие свои стихи; целый год продолжается этот сюжет и идет отбор; а к осени на несколько дней в Лондон съезжаются финалисты, чтобы посоревноваться открыто, перед лицом внимающей публики и внимательного жюри (кроме Олега Борушко, в жюри вошли Римма Казакова, Валентина Полухина, лауреат первого фестиваля Мария Гордон, Владимир Бондаренко и ваша покорная слуга). А еще к фестивалю добавился и конкурс короткого рассказа; и так же, как в Алма-Ате, встреча сопровождается мастер-классами (их проводили члены жюри). Приз симпатий публики взяла поэт Наталья Резник из Нью-Йорка; “серебряной королевой” стала автор “Знамени” Мария Игнатьева; “золотую корону” увез в Узбекистан Бах Ахмедов — этнический узбек, пишущий по-русски…
Читатель скажет: какое политкорректное решение!
Отвечу: да нет, так сложилось, это просто объективный результат голосования жюри.
Что не помешало веселью участников фестиваля, подвергших “королей” и “королев” остроумному осмеянию в живых пародиях, — победило чувство юмора и какого-то особого литературного братства (несмотря на очень, ну очень разный уровень участников — вплоть до, увы, совсем самодеятельного…).
Разговор о “всемирной русской литературе” очень сложен — он сложнее, чем уже состоявшийся (и продолжающийся в исследованиях) разговор о литературе первой и второй и даже третьей эмиграции: там почти все (если не все) “устаканилось”, стало для наблюдателя очевидным, выявились и тексты, и авторы, и шкала ценностей (хотя и там еще возможны — и бывают — открытия, но карта, даже и не контурная, предъявлена). География всемирной современной русской литературы еще неочевидна и не сможет стать таковой, она изменчива. Но ведь понятно, что проект “Великая русская литература” (в отличие от “всемирной русской литературы”) погрузился, как град Китеж, очень глубоко, и изнутри этой глубины в разных частях мира (а не только в России) всплывают книги, имена, а порой и целые неведомые острова (что не исключает моря русскоязычной графомании, их омывающей). Там есть выдающиеся таланты, но есть и скромные труженики. Не любители, не дилетанты, но литераторы. Поддерживающие и развивающие русский литературный язык.
И это — самое ценное. И наконец, последнее.
Да, создан фонд “Русский мир” во главе с политологом и историком Вячеславом Никоновым, — но у него другие, гораздо более далекие от литературных, хотя и очень амбициозные, задачи и цели. Весьма пафосные — и одновременно конъюнктурно-политические цели — преследуют с шиком проводимые (денег на идеологию выделяется немерено) всяческие конгрессы и симпозиумы, от пышного конгресса в Астане до “Международного конгресса писателей Русского зарубежья” в Москве. Я о другом. Институт Пушкина (или как там еще его назовут) создавать все равно придется — если Россия хочет участвовать на равных в движении мировой гуманитарной мысли, которая, на самом деле, и обеспечивает движение любого, не только интеллектуального капитала. Во Франции мне сообщили вот какую грустную цифру: из всех переводных книг переводы с русского занимают на французском книжном рынке всего три процента.
Помогают продвижению переводных книг (с русского) новые премии — за лучший перевод: — “Rossica” в Британии и “Russofonie” во Франции; вскоре заявит о себе и аналогичная премия в Италии (проекты поддерживает Фонд Ельцина). Мои поздравления лауреату премии “Rossica” Джоан Тернбулл, переводчице Сигизмунда Кржижановского, — поздравляю и Наталью Перову, редактора московского англоязычного журнала “Глас”, этот перевод опубликовавшую; также поздравляю и Светлану Аджубей, организатора, “мотор” проекта “Rossica” в Британии, главного редактора одноименного издания. Лауреат “Russofonie” — Жан-Батист Годон за перевод Евгения Замятина; специальная премия — Анн Колдфи-Фокар за новый перевод “Мертвых душ”. Поздравляю и Дмитрия Кошко, этот проект курирующего. Но премии — это замечательно, отлично, однако задачи, о которых я говорю, носят более повседневный, не праздничный, а постоянный характер. Обращает на себя внимание и то, что премий удостоены переводы классиков, — а современная словесность?..
В Стокгольме, в Шведском институте работает несколько человек, а делают они для шведской литературы чрезвычайно важное дело. Не надо грандиозных планов, бюрократии, офисов по всеми миру. Нужна воля тех, кто обладает властью и средствами, — к осуществлению идеи людьми, которые обладают знаниями.