Опубликовано в журнале Знамя, номер 2, 2008
Удовольствие особого рода
Самуил Лурье. Такой способ понимать. Сборник эссе. — М.: Независимая фирма “Класс”, 2007.
Эта книга поднимает фундаментальные вопросы, если можно так выразиться, философии чтения и письма. При том что впрямую речь в ней идет вовсе не об этих
вопросах, а о многочисленных интересных деталях, не связанных в систему. По крайней мере, эта связь не выставлена напоказ.
Так, герои “Острова Сокровищ”, доктор, сквайр или Сильвер, балагурят о разном, но сами между тем перезаряжают пистолеты и вообще зорко смотрят по сторонам.
Жил далеко от нас (в пространстве и времени) гений. Конкретно — великий писатель. Написал книгу, так или иначе опираясь на действительность за собственным окном (а попробуй не обопрись). А нам — здесь и сейчас — интересно. Даже более чем интересно. Хотя реалий того времени и той местности мы, говоря по чести, совсем не знаем. Получается, автор сумел сквозь сиюминутное разглядеть нечто вечно актуальное, и нет нужды в том, что сейчас такое не носят и так не говорят, а вместо голубей используют имейл. И стоит ли вообще нам знать, как именно пользовались почтовыми голубями, — если, как мы уже догадались, дело не в этом? И на что конкретно опирался автор — когда опора давно рухнула, а автор стоит? Центр тяжести, стало быть, над другими, не видимыми миру опорами.
Самуил Лурье интересуется тем, чем нет смысла интересоваться. Тем, как оно было на самом деле. Показывает грядку, на которой вырос лук, который мы съели в числе других ингредиентов блюда, которое нам понравилось. Зачем нам знать форму этой грядки? Да абсолютно незачем.
В каком чине были Поприщин и Башмачкин — вопрос из теста по литературе. (Я видел аналогичный вопрос — в каком чине был Максим Максимыч. И ответ: штандартенфюрер). А уж что именно, какие унижения или поводы для гордости таились за этими чинами — монументально лишняя информация. Уж либо Гоголю удалось эти суммы эмоций забить в героев, либо нет, и выжимки из реляций и указов нам не помогут.
А все-таки взгляните на выжимки. А все-таки сопоставьте даты.
В итоге — я не могу сам для себя обосновать тот интерес, с которым перелистываю страницы “Такого способа понимать”. По всем косвенным соображениям эта книга должна была стать для меня необязательной, скучной и лишней. А стала нескучной и нелишней — хотя и необязательной. Ну, правда, она блестяще написана. Так и чеховские сюжеты вряд ли кто-то, кроме Чехова, сумел бы оживить.
Но качество письма объясняет интерес только к тексту. А к предмету текста — нет.
Рабочая гипотеза: Самуил Лурье дает нам материал для тонкой подстройки. Поясняю: любое литературное произведение мы воспринимаем не в вакууме, а в поле определенных жанровых ожиданий. Герой убил другого — ваши действия, сударь читатель. А это уж, извините, в зависимости от жанра. Вот Раскольников убил старушку — там мы вместе с ним мучаемся весь роман. А д’Артаньян выпускает кишки очередному гвардейцу кардинала — мы только крякаем от удовольствия. А вне жанров, в чистом, так сказать, поле, мы колеблемся. Мы чувствовать не спешим.
Вестерну мы сопереживаем, точнее, положительному герою сопереживаем, присоединяемся к восходящему потоку. Пародия — мы смеемся. А если — как гениальное “Белое солнце пустыни” — между вестерном и пародией? Тогда и на шкале подстройки должна быть полупозиция — и прекрасно нашлась у всей многомиллионной страны.
Так вот. Самуил Лурье говорит читателю — ты, мол, настроился на сентиментальную новеллу. Уже хорошо, и свою порцию правильных эмоций ты из вещи добудешь. Но если бы ты еще чуть-чуть подкрутил вручную — сентиментальная балканская новелла рубежа таких-то веков (это я для примера) — сразу и яркость бы выросла, и четкость, и звук пошел бы качественный, словом, сам бы получил больше удовольствия.
Запомним это ключевое слово.
Перед героем как правило стоит дискретный выбор. Он, герой, то и дело чешет шлем, как витязь на распутье. Либо убить пресловутую старушку, либо так и загнуться тварью дрожащей от недостатка средств. Автор и герой наперебой убеждают нас с вами, что третьего (ну, четвертого, пятого) не дано. Хотя вокруг ходят стаи патлатых студентов, которые и не убивают, и не загибаются.
В жизни, как правило, вариантов — нескончаемый ряд. В том числе неизящных, комбинированных, нечетких. Между быть и не быть — сотни промежуточных градаций. Имеет ли смысл вынимать героя из четкой геометрии художественного текста и погружать в хаос настоящей жизни?
Вопрос не риторический. Если мы убеждаемся, что решение героя в безусловном, с сотнями возможных путей жизненном пространстве такое же, как в условном пространстве художественного текста, если мы видим, что не учтенные вслух варианты пришлось отсечь так же, как учтенные, то жизненность как бы возрастает.
Это один из любимых экспериментов Лурье — и тут смысл очевиден.
Но проклятый вопрос все еще висит. Зачем исследовать жизнь вблизи источников литературы, когда источники были одинаковы для всех, а гений стал гением, скорее, оторвавшись от источника?
А зачем вообще писать и читать? Вопрос то ли праздный, то ли глупый, то ли, наоборот, больно мудреный — да вот только достоверного ответа нет. Разве что — ради удовольствия особого рода.
Иногда мне кажется, что это удовольствие должно не просто тускло маячить на двух концах литературной цепочки (собственно написание рукописи и собственно чтение готовой книжки), а сопровождать весь процесс. И издавать хорошо бы не ради денег (или культурной миссии), а ради удовольствия. И критику писать не из чувства долга, а от и для удовольствия. И только из таких светоносных кирпичиков складывается, не побоимся пафоса, храм литературы.
Книга Самуила Лурье написана с удовольствием, с удовольствием и читается. Пользы в ней не больше, чем вообще в искусстве. Смысл неизъясним.
Она вроде зеркальца, встроенного в литературу. Мы не знаем, отчего нас привлекает жизнь выдуманных существ, но не можем оторваться от них. А “Такой способ понимать”, наоборот, из мира литературы наблюдает действительный мир — с тем же изумлением и восторгом.
Леонид Костюков