Опубликовано в журнале Знамя, номер 7, 2007
В шестом номере “Знамени” за 2006 год увидела свет статья Елены Иваницкой “Общение с ними улучшает картину мира”, примерно половина которой посвящена изложению так называемого “социально-антропологического учения Александра Мелихова”. Стоит отдать должное автору статьи — она подняла тему, о которой давно уже стоило бы поговорить, поскольку это “учение” стало ярким явлением нашей общественной мысли. Александр Мелихов — популярный прозаик и довольно плодовитый публицист, его статьи публикуются и в России, и за рубежом. Последний пример: “Коммунизм, национализм, либерализм — конкуренция грез” (“Знамя”, № 2 за 2007 год).
Во всех своих последних произведениях — как беллетристических, так и публицистических, — Мелихов пропагандирует мысль о том, что факты и реальные события имеют для человека куда меньшее значение, чем те сказки, которые люди по их поводу сочиняют. Жизнью человека часто управляют иллюзии. Например, в романе Мелихова “Красный Сион” (“Знамя”, № 12 за 2005 год) людьми (в данном случае евреями) управляет легенда о “земле блаженных” — Биробиджане. Лейтмотив романа: ни народ, ни индивид не обладают никакими достоинствами — все зависит от сказок, которые овладеют их сознанием. В романе “В долине блаженных” (“Новый мир”, № 7 за 2005 год) примерно та же мысль переносится с политической в частную сферу. Главным объектом исследования становится любовь, и опять писатель доказывает: любовь бывает только платонической, поскольку невозможна без идеализации предмета любви, без сочинения сказки о нем.
Аналогичные мысли можно найти и в других романах и статьях Александра Мелихова. “Справедливость нельзя найти, но можно вообразить” — так названа одна из его статей (“Дружба народов”, № 9 за 2005 год). “Нацию образует не кровь, не почва и не хозяйственная система, а система коллективных фантомов”, — пишет Мелихов в другой своей статье. И поэтому уже не приходится удивляться тому, что одно интервью с писателем опубликовано под заголовком “Хранитель фантомов”. Похоже, слово “фантом” становится “фирменным знаком” Мелихова, и соответствующая глава в статье Елены Иваницкой так и называется — “Фантом”.
От необходимости излагать теорию Мелихова мы избавлены благодаря статье Елены Иваницкой. Но вот поспорить с писателем хотелось бы. Поскольку произведения Мелихова направлены специально на демонстрацию необходимости сказок и фантомов, они, понятно, являются полемическими, а значит, преувеличивающими одну сторону проблемы. Конечно, безусловно, всенепременно “сладкая ложь” играет огромную роль в жизни общества. Подмечено это давно — например, этот феномен крайне занимал Горького (рассказы “Читатель”, “Сказка о Чиже” и, разумеется, образ Луки в пьесе “На дне”, где звучат стихи: Честь безумцу, который навеет / Человечеству сон золотой).
Последние сто лет, с тех пор как литературная критика обсуждает “На дне” и Луку, тема “лжи во спасение” находится в центре внимания “горьковедения”. Можно вспомнить также о романе Золя “Лурд”, в котором содержатся мучительные размышления о благотворности религиозного обмана. Можно указать на специально посвященную данной проблеме драму Ибсена “Дикая утка”, в которой есть свой “Лука”, теоретически доказывающий необходимость примиряющей с действительностью Лжи; главный же герой разрушает все покрывающие жизнь сказки, в результате чего ребенок убивает себя, и все становятся несчастными.
И все-таки роль фантомов не стоит преувеличивать.
Начнем издалека: дар воспринимать и обрабатывать информацию возник у живых существ в ходе эволюции для того, чтобы ориентироваться в окружающей среде и тем самым выживать. Живое существо, которое бы руководствовалось только ложными представлениями, погибло бы, сколь бы сильную мотивацию ни давали ему фантомы. Таким образом, “сказки” стоит рассматривать скорее как “пикантную приправу” к основному блюду, роль которого выполняет “правда”, а точнее — добросовестные и еще не опровергнутые гипотезы.
Мелихов часто фактически пишет не о фантомах как искажении правды, а о возможности приписать фактам эмоциональную и моральную значимость. Наделять слова особой эмоциональной аурой — это особая проблема, которая хотя и пересекается с проблемой правдивости самих слов, но отнюдь не совпадает с ней.
Роман Мелихова “В долине блаженных” начинается с рассуждений героя о том, что называться “импотентом” для него более унизительно, чем “сексуальным невротиком”. Оба слова выражают одинаковую правду, они оба одинаково фактичны, но по эмоциональному аккомпанементу, их сопровождающему, — это совсем не одно и то же. Все дело в этом аккомпанементе, и к сказкам, и к лжи прибегают лишь тогда, когда аккомпанемент не удается извлечь из красивого изложения правды. Кстати, для автора этих строк в слове “импотенция” не содержится ничего, кроме чисто медицинского смысла. Конечно, итальянцы в неореалистических фильмах вкладывают в слова “импотент” и “рогоносец” смысл, куда как превосходящий их буквальное значение. Но душу многих наших американизированных современников медицинская терминология затрагивает гораздо менее болезненно.
Для нас проблема лжи и сказок играет столь большую роль, поскольку мы родом из СССР, а в нем идеология и ложь казались основой существования государства. Казались — но были ли на самом деле? Действительно ли идеология — это один из столпов здания государственности или только плакат на его фасаде? Точного ответа на этот вопрос получить нельзя. Идеология — в смысле “пропагандистская ложь” — была, конечно, “смазкой” государственной машины, и без нее социалистический режим просуществовал бы меньше. Но насколько меньше? На пять, на сорок пять или на шестьдесят пять лет? А может быть, он бы просуществовал дольше — потому что явно несообразная идеология не играла бы роль красной тряпки для интеллигентов и зарубежных государств? Есть еще экономика. Есть еще факторы внешнеполитические — геополитические. Нельзя сбрасывать со счетов фактор чистого насилия. Гражданская война была выиграна большевиками благодаря не идеологии, а многомиллионной армии, мобилизованной не лозунгами, а военкоматами. Соотношение численности колчаковской и большевистской армий определялось соотношением численности населения тех районов, в которых две стороны начали войну. Сталинский террор был в смысле уничтожения врагов машиной настолько превентивной, что помощь государственной пропаганды кажется помощью комара быку. Опыт Советского Союза показывает главное: насилие без пропаганды эффективно, а пропаганда без насилия — нет. Горбачев сделал решающий шаг — слегка унял “антидиссидентское” главное управление КГБ, а без его помощи вся семидесятилетняя пропаганда оказалась бессильной перед полезшей из всех щелей правдой. Я не специалист по античности, но знакомство с римскими авторами (Цицероном, Светонием, Плутархом и Сенекой) позволяет с уверенностью утверждать, что жители императорского Рима никакой “имперской идеей” не обладали, а все современные им геополитические и социальные реалии воспринимались как выражение реального соотношения сил, причем сил грубых и насильственных. В таком деморализованном состоянии империя просуществовала как минимум лет триста, и если бы не демографические факторы, если бы италийское крестьянство не было уничтожено, с одной стороны, массовым ввозом рабов, а с другой стороны — сверхурбанизацией, то, может быть, просуществовала бы и дольше.
В книге известного словенского философа Славоя Жижека “Возвышенный предмет идеологии” можно найти рассуждения, направленные против романа Умберто Эко “Имя розы”. По большому счету, эти же рассуждения можно направить и против всего творчества Мелихова, и, наверное, прежде всего против его романа “Исповедь еврея”, а также против финала фильма “Тот самый Мюнхгаузен” (помните — “почаще улыбайтесь! Все глупости и преступления делаются с серьезными лицами!”). Жижек говорит: Умберто Эко (Александр Мелихов, Григорий Горин) думает, что слишком серьезное отношение к какой-то теории порождает тоталитаризм. На самом деле серьезнейшим врагом тоталитаризма являются те, кто принял идеологию всерьез (действительно, из таких людей получаются кружки “истинных ленинцев”, которых потом КГБ приходилось вылавливать). Истинной опорой тоталитаризма становятся всё понимающие циники, в идеологию не верящие, но в игры, навязываемые государством, играющие. Тезис Жижека, возможно, не универсален, относится не ко всем фазам существования тоталитарного государства, но бывает и так. Мелихов в финале “Долины блаженных” в очередной раз требует от людей скепсиса вместо фанатизма, но циничная скептическая улыбка тоже может быть формой санкционирования погрома. Бойтесь равнодушных, ибо с их молчаливого согласия… Старик, ничего личного, но если я не убью твоего ребенка, меня снимут с очереди на квартиру. И никакого фанатизма. Никаких сказок.
Константин Фрумкин