Опубликовано в журнале Знамя, номер 7, 2007
Дмитрий Воденников. Черновик: Книга стихотворений. — СПб: Пушкинский фонд, 2006.
Голос этого поэта сразу узнаваем — потому ли, что его лирический герой был в моде в эпоху да Понте и Моцарта с их Керубино: “я” неопределенного пола, оставшееся психологической доминантой личности с того самого возраста, когда мальчики почти неотличимы от девочек, прелестны обликом, невнятно, но остро чувствительны, наивно и очаровательно жеманны… А может, потому, что у других нынешних поэтов этого склада что-нибудь гасит очарование: у Дмитрия Кузьмина более сильна культурная составляющая, Дмитрий Бушуев жеманен не наивно, Ярослав Могутин уходит в инфантильную эпатажность.
Прокладкой между двумя стиховыми блоками служит подборка эссе на ту же тему юношеской чувствительности, напоминающих верлибры и стихотворения в прозе.
Виктория Волченко. Без охраны: Стихотворения. — СПб: Пушкинский фонд, 2006.
Без охраны — это уже на том свете… Виктория Волченко — поэт донных ландшафтов и пограничных состояний. Есть в ее поэзии что-то родственное стихам Кати Капович — видимо, черты донного быта русской глубинки сходны в Краснодаре и в Екатеринбурге, а все вместе похожи на окопную правду — военная тематика в стихах Виктории Волченко преобладает, и это — элемент поэтики, а не биографии…
Одно из самых сильных стихотворений в книге — о смерти, конечно.
(…) Смерть не роскошь — средство. Отплываю
и на дне скрипучей этой лодки
целый век лежу и прозреваю:
перевозчик пьян, а путь короткий.
Меламед слагал про воды Стикса…
Рановато ныть — с такой-то мордой!
Все, Харон? Ну что ж, давай простимся.
Не пойму, глухой ты или гордый. (…)
Константин Кравцов. Парастас: Стихи. — М.: АРГО-РИСК; Тверь: KOLONNA Publications (Книжный проект журнала “Воздух”), 2006.
Тонкие и сложные раздумья о том, где и как открывается замкнутый круг горизонта, пропуская в наш мир то, что за ним. Традиционная форма и архаичные выражения, которые автор, православный священник, охотно использует, работают здесь на содержание, отсылая импульс в глубину веков:
Денису Новикову, умершему на Святой земле:
Рим. 8, 39: ни высота, ни глубина
Здесь вместо нот, как древле, Дионисий,
одни крюки да петли наш удел,
но все ж ни глубина, ни эти выси,
где “самопал”2 звучит как “самострел”
Не самопал — стоит себе при дверех
кириллица, как встарь: мороз и сон,
и в нем — крюки да петли, но не верю:
все той же веткой снег здесь осенен
Данила Давыдов. Сегодня, нет, вчера. — М.: АРГО-РИСК; Тверь: KOLONNA Publications (Книжный проект журнала “Воздух”), 2006.
В стихах, выдаваемых, видимо, на “раз-два-три”, Данила Давыдов обычно остается куратором и критиком: посещает литературные клубы и семинары молодых писателей, с эффектным матерком и налетом дидактики обращается то ли к себе, то ли к незнакомому племени, посылая приветы и подмигивая портретам, — иногда живо и остроумно, иногда до рисовки самокритично: “с удовлетворением отмечаю: стал взрослой гадиной / обладающей эдакой душевной впадиной / когда хочется плакать получается только смех во тьме / эдакой право имеющей идиотиной / растерявшей и бэ и мэ”. Понравились мне два стихотворения на развороте страниц 78 и 79: “Как зелен виноград…” и “Когда над миром ходит тишина…” — при условии, что это он серьезно.
Ирина Евса. Трофейный пейзаж: Сборник поэзии. — Харьков: Око (ДвуРечье), 2006.
Лирика эпического приема — многофигурность, улыбчивая ретроспективность, собственное я видится со стороны, в окружении, в антураже, наравне с другими фигурами и предметами. Натюрмортный подход: избыток самодостаточных деталей — всегда обоснованных в стихотворном сюжете, всегда точно найденных, с четкими очертаниями, — все же мешает видеть целое стихотворения. Красивые и умные стихи со всеми недостатками красивых и умных стихов: их продуманность позволяет сопереживать только опосредованно — смакуя детали, восхищаясь изяществом формы, сопоставляя мемуарные сюжеты с собственными.
Иван Дуда. Планы на осень: Сборник поэзии. — Харьков: Око (ДвуРечье), 2006.
Стихи свободные, воздушные, широкого дыхания, стремящиеся к крупной форме, тем не менее — теплые, камерные. Проблема первой строки решается запросто: сюжеты возникают за пределами стихотворений, начинающихся с полуфразы, с середины размышления. Проблема последней строки, пожалуй, не решена — кончаясь, стихи могли бы еще продолжаться. Стихи-размышления хороши гибкостью интонации, стихи-зарисовки — сгущением тепла: “Летняя женщина в летнюю пору / ходит и ходит к Илье Ильичу / к неискушенному обер-майору / на искушение / на алычу/ (…) Двор наш в такие часы отдыхает, / бросили двор наш стервозный коты — / Ваську подсолнухи ждут за сараем, / Прохору сиднем сидеть у плиты”.
Александр Леонтьев. Окраина: Сборник поэзии. — Харьков: Око (ДвуРечье), 2006.
Благонамеренные стихотворения 1998 года я бы не включала в эту книгу. А со второго раздела высказывание становится достойным стиховой формы, появляется интонационная убедительность, хотя лирический герой начинает сильно пить и много гулять. Близкое дно остается недостатком большинства стихотворений, особенно рифмованных.
Владимир Лазарев. На перетоке времен: Стихотворения и поэмы. — Нью-Йорк: Новый журнал (Современная литература Зарубежья), 2006.
Книга очень точно озаглавлена: времена в ней перетекают одно в другое и хорошо узнаются по строю стиха: тихо-лиричные 60-е, задорные 70-е, растерянные 80-е, 90-е — мучительные, полные ностальгии. Ну, и нулевые, созерцательные: “…Созерцай… Уходить не спеши, / Растворяясь в колеблемом свете. / И свою непостижность реши / В геометрии жизни и смерти”.
Александра Григорьева. Путешествие по чужим столам. — М.: Рудомино, Эксмо (Детский проект), 2006.
Автор идеи и составитель серии “Детский проект”, совместной работы Института толерантности, издательства “Рудомино” и издательства “Эксмо”, — Людмила Улицкая. Гриф “Другой, другие, о других” в верхнем левом углу каждой из книг серии точно передает цель проекта: лечить общество от ксенофобии. В том возрасте, когда я относится к другому с чистым интересом, как и ко всем феноменам окружающего мира, и нужно давать ребенку как можно больше информации о других нациях и культурах. Приведение энциклопедических знаний в формат детской книги стоило многих усилий и авторам текстов, и иллюстраторам, и художникам книги. Большинству авторов пришлось придумывать сквозную историю, сносками к которой и даются в специальных окнах разнообразные сведения — о том, например, что люди ели и едят в разнообразных точках мира…
Раиса Кирсанова. Ленты, кружева, ботинки… — М.: Рудомино, Эксмо (Детский проект), 2006.
…или что носили и носят. Как влияет одежда на внутренний мир человека, что значат те или иные ее детали, когда, откуда, почему в наш гардероб явились джинсы… Кстати, эта книжка, видимо, родилась первой — связной истории про мальчика Кирилла в ней еще нет.
Вера Тименчик. Семья у нас и у других. — М.: Рудомино, Эксмо (Детский проект), 2006.
В книге о разнообразных семейных укладах Кирилл идет в гости к новому другу — мальчику Дауту, беженцу из Абхазии, у которого “не очень большая семья” — всего девять человек, и который говорит отцу про себя всю правду, даже когда отец не спрашивает… Даут в свою очередь удивляется: отец и мать Кирилла разведены, но дружат и встречаются, у отца Кирилла другая семья, а мать на него не в обиде, своего “брата наполовину” Кирилл братом считает… Попутно — масса информации о том, как бывает на свете еще.
Анастасия Гостева. Большой взрыв и черепахи. — М.: Рудомино, Эксмо (Детский проект), 2006.
Космогоническая сказка с участием того же мальчика Кирилла, однажды летом в подмосковном поселке забравшегося с друзьями в дом странного профессора Самаила Георгиевича и уронившего там фикус, оказавшийся мировым деревом, заставляет современного ребенка, привыкшего к тому, что компьютеры растут на столах, задуматься о том, что, может быть, наука — та же сказка, потому что многие вещи, которые мы считаем обычными, — абсолютно чудесного происхождения.
Петр Алешковский. Рыба. Роман. — М.: Время (Самое время), 2007.
История женщины, которой пришлось бежать с национальной окраины (это самые интересные страницы), пережить крах семейных, потом любовных отношений — все свои неудачи она переносила с редким самообладанием, со стороны выглядевшим как холодность, за что была прозвана рыбой. Написан роман от первого лица, голос героини становится дополнительной краской к ее образу, прямая композиция и скуповатый, бесхитростный текст отсылают к чему-то, чего в тексте нет. Несколько восторженных рецензий на журнальный вариант романа заставили меня позавидовать тем, кто додумал — они испытали восторг. Мне почему-то додумывать не захотелось.
Павел Мейлахс. Пророк. — М.: Время (Время читать), 2006.
Роман с зачаточным сюжетом, построенный на переборе деталей, к которому у автора большой талант и вкус, и внутреннем монологе героя, предполагаемый интерес к “личному аду” которого автор мотивирует его статусом: пророк — это лидер масс, приходящий на смену политикам. Вроде Гитлера. Привязав читателя к тексту такой мотивировкой и подобием сюжетной экспозиции, все это время автор делает то, что ему интересно: разворачивает выставку деталей. Читатель-эстет, которому это приятно, останется с ним до конца. Читатель, которому нужен сюжет жизни VIP-персоны, начнет переворачивать страницы десятками, потом сочтет себя обманутым. Есть в романе очень сильное место, способное держать внимание читателей обоих типов: начало диалога пророка с мертвым братом в пустом храме — на отпевание никто не пришел; именно диалога — брат отвечает. Увы, агон затягивается, уходит в нудное философствование — эстет уже жаждет деталей, наивный читатель — действия…
Илья Рубинштейн. Старлей, победа и весна: Повести. — М.: ОГИ (ОГИ-жанр), 2006.
Две повести: “Добрая” киноповесть, с подзаголовком “Патриотическая сказка в ритме вальса”, про ментов-сутенеров и старлея с афганской войны, который вопреки совету начальника женился не на консерваторке, и маленькая повесть “В ту ночь, когда закончилась эпоха”, где моделируется внутренний монолог умирающего В. Высоцкого.
Белобров-Попов. Три зигзага смерти: Роман. — М.: ОГИ (ОГИ-жанр), 2006.
Этот увесистый пародийный триллер пересказать трудновато, разве что очень кратко: некто попадает в тайную лабораторию по прагматизации бессмысленного существования белковой материи: в голову змеи, например, там вживляется лампочка, а в хвост — штекер… А вот во сне или наяву он туда попадает, и важно ли это в сюжете — наверняка сказать нельзя. Сюжетная линия ломается через каждый сантиметр на сюжетные отрезки, мозг читающего ощущает себя кулаком, в котором зажата поломанная линейка.
Олег Зайончковский. Прогулки в парке. — М.: ОГИ (ОГИ-проза), 2006.
Два рассказа и три повести, из которых мне нравится одна — “Прогулки в парке” — о том, как чистота и грязь сошлись в одном пространстве: герой, добрый человек, помогающий старенькой соседке-склерознице, гуляет по ночам с собакой в прекрасном парке и вступает в противостояние с маньяком, тоже претендующим на эту территорию.
Татьяна Щербина. Запас прочности. Роман. — М.: ОГИ (ОГИ-проза), 2006.
Семейная сага, мемуарный роман, ткется изящно и прихотливо, обтекая жанровые классификации. Все персонажи этого текста имеют к автору прямое отношение, а жизнь больной раком бабушки становится его канвой, мерилом и основным источником тепла.
Эрика Косачевская. Местожительство. — СПб: Алетейя (Русское зарубежье. Коллекция поэзии и прозы), 2006.
Роман о наивных людях, свято веривших сталинской власти, будто послан вдогонку всему, что уже было сказано на эту тему. Лет двадцать назад он прозвучал бы как событие, и никто не стал бы искать в нем литературных достоинств. Теперь же только они и могли бы его утвердить в литературном процессе. Увы, не случилось.
Тем не менее есть в этом тексте какая-то значимость — запоминается он тем, что Лев Толстой называл “энергией заблуждения”, — авторской убежденностью в том, что все это очень нужно написать и опубликовать.
Юлия Добровольская. Post Scriptum: Вместо мемуаров. — СПб: Алетейя (Русское зарубежье. Коллекция поэзии и прозы), 2006.
“Биография рушится, личность остается” — заключает автор предисловия М.О. Чудакова мысль О. Мандельштама о “выброшенных из своих биографий, как шары из бильярдных луз”. И проговаривает еще две важные мысли. Личность остается в ситуации выбора, а не приспособления. Оставаться самим собой — совсем не малое приобретение.
“Чтобы его история не кончилась рефреном “а потом его арестовали”, Яхонтов покончил с собой — выбросился из окна”… “Их исключили из партии, сорвали с них погоны, выгнали с работы; только что не арестовали, но жизнь поломали”… Полиглот Юлия Добровольская считала, что переводчику положено знать все. Требовательность к себе — черта характера, позволившая ей, арестованной, осужденной и амнистированной в начале 40-х, а затем реабилитированной в 1955-м, прожить осознанную жизнь, никого не забыв и одной лишь себе не спустив ни одного из былых заблуждений.
Моше Зальцман. Меня реабилитировали: Из записок еврейского портного сталинских времен. Перевод с английского: М.Н. Ланда. Научное редактирование, предисловие и примечания: Е.Б. Рашковский. — М.: Русский путь (Всероссийская мемуарная библиотека. Серия “Наше недавнее”. Вып. 11), 2006.
Книга впервые вышла на идише в 1970 году в Тель-Авиве, затем переводилась на французский, немецкий и иврит, но автор мечтал видеть ее изданной в России. Родившись в 1909 году в той Польше, которая была частью Российской империи, из всех революционных движений, соблазнявших тогда молодежь, выбрал коммунистическое. Из Франции в 1933 году эмигрировал в СССР, в 1937-м был арестован, прошел через пытки, но не оговорил ни себя, ни других; после лагерей и ссылки в 1957 году был репатриирован по договору с Польшей, но перебрался во Францию, где написал несколько книг и дожил до 2000 года. Воспоминания написаны в обратной композиции: начав их с возвращения в Варшаву, мемуарист обращается памятью в Замостье времен своего детства и оттуда ведет читателя по вехам своего жизненного пути. Пишет он “картинами” — в настоящем времени, со всеми сопровождающими эпизод звуками, красками, чувствами… Главы “Второй советский арест”, “Сокамерники” и “По этапу” написаны более скупо — иначе их невозможно было бы читать.
Петербург в поэзии русской эмиграции (первая и вторая волна). Вступительная статья, составление, подготовка текста и примечания: Р. Тименчик и В. Хазан. — СПб: Академический проект; Издательство ДНК (Новая Библиотека поэта), 2006.
Эмигрантский критик Ю. Терапиано назвал “петербургским синдромом” явление в стихи поэтов, вовсе не видавших города на Неве, петербургских реалий и ассоциаций. Составители антологии “петербургских” стихов, написанных поэтами русского зарубежья, куда не были включены уже изданные в “Библиотеке поэта” стихи В. Ходасевича, Г. Иванова и В. Набокова, — в большой вступительной статье делают вывод, что присутствие Петербурга в эмигрантских стихах свидетельствует не о петербургском происхождении поэтов, а “о глубинных интенциях русской поэтической культуры вообще”. У книги превосходный аппарат, треть ее текста занимают комментарии. Отдельное спасибо составителям за то, что были отсеяны тексты, уровень которых они нашли несоответствующим “определенному стихотворческому минимуму” — в среде филологов не принято решаться на оценку, считается, что изучать надо всех, поэтому в тематические сборники часто попадает максимум графоманского мусора.
Имена московских улиц: Топонимический словарь. — М.: ОГИ (Московская библиотека), 2007.
Группа компаний МИАН, преобладающая на рынке недвижимости Москвы и Московской области, продолжает свою серию словарем, который может служить справочником по москвоведению — и не только. В фонетике иных московских названий мне всегда мерещилась наша фольклорная демонология: Бибирево, Жулебино, Свиблово, Чертаново… Тем интереснее было узнать, что бибирь — это всего лишь бобер, Жулеба — фамилия, Свибло — прозвище от диалектного свиблый — косноязычный, шепелявый, а Чертан — “некалендарное личное имя”… Странно только, что ни на обложке, ни на первой или третьей странице, ни в выходных данных не значатся авторы или редакторы — в низу четвертой страницы петитом набраны шесть фамилий.
Валерий Воскобойников. Летопись Москвы: История города в датах. — М.: ОГИ (Московская библиотека), 2007.
Книга, в которой русская история дана в отношении к Москве, начинается с летописных событий и постепенно переходит в историю московских зданий. Написано это в стиле для детей среднего школьного возраста — наверное, правильно, хотя и грустно осознавать, что уровень массового читателя именно таков… Я благодарна автору за одну краткую, но емкую статью, касающуюся 1937 года и музея ГУЛАГа, — хорошо бы сделать ее главой школьных учебников серии “Московский учебник”.
Дмитрий Серов. Администрация Петра I. — М.: ОГИ (Нация и культура / Научное наследие: История), 2007.
“Внутренняя история власти” в первой четверти XVIII века: биографический словарь и биографические очерки — выражения “круги судьбы” и “загадки жизни” не зря присутствуют в заголовках, чтение остросюжетное. Приложениями даны архивные материалы о службах петровских администраторов, схемы устройства государственного аппарата, хронология назначений и указатель литературы по истории вопроса.
Петр Великий. Составление и редакция: Е.В. Анисимов. — М.: ОГИ (Нация и культура / Научное наследие: Россия / Russia), 2007.
Очередной том альманаха “Россия / Russia” открывает статья И. Кондакова, в которой приведен любопытный диалог Петра с Лейбницем, петровская эпоха названа ризомной (корневой) для русской культуры, а основной ее характеристикой выступает “культурная диффузия принципиально несовместимых явлений”. Эти явления разбираются в других материалах альманаха, половина из них — переводные. Зарубежные исследователи изучают признаки культурной революции в петровских преобразованиях (Д. Крэйкрафт), влияние указа о единонаследии на земельное и семейное право (Л.А. Фэрроу), положение иезуитов в петровской России (Д.Л. Шлафли), Кунсткамеру как символ эпохи (Р. Николози), “орден святого Андрея” и пародийный “орден Иуды”, созданные Петром, и вообще идею рыцарства в его политической практике (Э. Зицер).
Роже Кайуа. Игры и люди: Статьи и эссе по социологии8 “Знамя” № 7. культуры. Составление, перевод с французского и вступительная статья: С.Н. Зенкин. — М.: ОГИ (Нация и культура / Научное наследие: Антропология), 2007.
Роже Кайуа, в конце 30-х возглавлявший “Коллеж социологии” совместно с Ж. Батаем и М. Лейрисом, работал на пересечении социологии и психологии, а писал научные труды языком художественной литературы, вместо понятий используя образы. Научный поиск его также лежит в области пересечений: натура и культура, привычно трактуемые как полюсные противоположности, пересекаются у него в сфере игры. Утверждая игровой инстинкт как базовый, равноправный инстинктам голода, размножения и самосохранения, Кайуа считает его причиной невозможности рационализации общественной жизни и в монографии “Игры и люди. Маска и головокружение” ставит типологию социальных ситуаций в зависимость от четырех основных видов игр: состязательные, азартные, подражательные и “головокружительные” — расстраивающие сознание и восприятие. Азартные социальные игры, до Кайуа считавшиеся лишенными социально-позитивной значимости, у него признаются важным компенсаторным механизмом общества, где большинство оказывается проигравшим в социальных состязаниях. Статьи, собранные в разделе “Статьи по социологии культуры”, — отдельные разработки по теме. Эссе “Опустошенность” — попытка рассмотреть это эмоциональное состояние в разрезе функциональности, а депрессивное эссе “Сумеречники”, интонационно схожее с “Исповедью сына века” А. де Мюссе, — ламентация на вечную тему несвоевременного рождения.
А.В. Коротаев, В.В. Клименко, Д.Б. Прусаков. Возникновение ислама. — М.: ОГИ (Нация и культура / Научное наследие: Антропология), 2007.
Глобальные климатические изменения, связанные с вулканической активностью, авторы этой статьи, изданной в книжном формате, считают причиной распада Южноаравийской империи в VI веке и, как следствие, возникновения ислама в результате адаптации арабов к жизни после катастрофы: были смещены жесткие надплеменные структуры, не считавшиеся с новыми условиями, — политические; одновременно были созданы мягкие надплеменные структуры, способствующие единению племен, — культурные, например, система священных анклавов и традиция регулярного паломничества к ним…
Главная претензия к изданию та, что твердая обложка не делает статью книгой: множество вопросов, возникающих по ходу краткого изложения научной версии, могли бы разрешить подробности, обычно делающие любую книгу объемной и увлекательной.
Доминик Ливен. Российская империя и ее враги с XVI века до наших дней. Перевод с английского А. Козлика, А. Платонова. — М.: Европа (Империи), 2007.
Империя — это прежде всего идея, как отмечает автор предисловия В. Глазычев. Следовательно, история империй относится прежде всего к истории идей, хотя после школы “Анналов” мы относим ее к чистой эмпирике. Книга Доминика Ливена, потомка знаменитой дворянской фамилии, живущего в Лондоне, в первой части рассматривает империю как слово и как идею, во второй переходит к конкретике, разбирая некоторые виды империй: морскую Британскую с разбросанными по миру колониями; Османскую, у которой было много общего с Российской, т. к. большинство их подданных “были далеки от символов веры, провозглашаемых городскими религиозными лидерами православия или ислама”; и континентальную империю Габсбургов, похожую на Российскую пространствами и жизненным укладом, упором на военщину и бюрократию. Третья часть полностью посвящена России и ее отличиям от европейских империй: “Империя в России должна была создаваться наперекор природе, в неравных условиях и по принципу дешевизны” (хотя и преимуществ у нее немало), отдельные главы отданы царской и советской империям. Четвертая часть книги посвящена ХХ веку и постимперскому состоянию мира, поскольку империи не только образуются, но и распадаются со всей неизбежностью. Сославшись на неисчерпаемость темы, автор ограничился сравнением последствий распада четырех империй для получившихся государств с общим анализом международного положения.
Владимир Малявин. Империя ученых. — М.: Европа (Империи), 2007.
В выходных данных книги знаменитого синолога не указано, что это второе издание, переработанное в идеологической части: “добавлена глава о классических школах китайской мысли, которая содержит ряд новых оценок и проливает свет на историческую подоплеку идеологических, а отчасти и политических движений в раннеимператорском Китае” (из авторского предисловия). Посвящена книга малоизученному периоду истории Китая — последним десятилетиям господства династии Хань, — ставшему рубежом древности и Средневековья для этой цивилизации. Особенность его, например, в том, что императорский двор в это время широко привлекал на службу даосов-отшельников, пренебрегающих мирской суетой, делал их частью своего имперского мифа и обосновывал падение династии Цинь невниманием к мудрым праведникам.
Владимир Малявин. Китай управляемый. — М.: Европа (Формы правления), 2007.
Становление государственности в Китае не пришло в противоречие с родовыми отношениями, ритуал там отделился от религиозного культа и слился с нравственным поиском, а самым достоверным свидетельством о событиях всегда признавался не рассказ очевидца, а древняя легенда. Таким образом этому народу удавалось синтезировать древность и современность на протяжении всей своей более чем четырехтысячелетней истории. В этом его уникальность. Главное отличие от западноевропейской ментальности: в Китае не прошлое переосмысляется в категориях актуальности, а наоборот. Там все рассматривается как ритуал, корнями уходящий в древность и имеющий целью самосовершенствование как жизненный приоритет: власть — ритуал, бизнес — ритуал, единственная надежная опора в любом деле — семья… Современный Китай — страна конфуцианцев в такой же мере, как и древний, о чем и повествует эта книга.
Дни и книги Анны Кузнецовой
Редакция благодарит за предоставленные книги Книжную лавку при литературном институте им А.М. Горького (ООО “Старый Свет”: Москва, Тверской бульвар, д. 25; 202-86-08; vn@ropnet.ru); магазин “Русское зарубежье” (Нижняя Радищевская, д. 2; 915-11-45; 915-27-97; inikitina@rp-net.ru)
2 “Самопал” — название последней книги Дениса Новикова.