Стихи
Опубликовано в журнале Знамя, номер 4, 2007
* * *
А где Семёновна?
Больше не пляшет.
Поскользнулась в валенках, мокрых от слёз.
А конь-горбун?
Поле барское пашет,
ест залежалый овёс.
Ополчились все на меня, навалились.
В доме будущем жить невозможно —
мертвяки натаскали полых кирпичей.
Ах, друзья-приятели,
мне, пожалуйста, пришлите поскорее
фотокопию солнечных лучей.
* * *
Catulli Veronensis Carmina
а теперь уж ничего?
Кинщик крутит,
кинщик мутит
грязно-белое кино.
В крови сад
вошли толпою
нежеланные тельца.
Ах, постой, возьми меня с собою,
стрекоза-красавица.
Мы с тобой на вертолёте
вспорем этой плоти край.
Пусть лежит теперь холодная в проходе.
Выше, выше.
Душка, душенька, ну что ж ты?
Вылетай!
* * *
Сирота ты зябкий, серокожий, цыпочный,
поверни стоп-кран своей судьбы убыточной.
Вот и мне моей мельканье назанозило.
Жизнь, ау. Ну неужели снова бросила?
Подели со мной, Сергей, хабарик этот стрельнутый,
отсыревший на ветру.
Ну, гляди теперь: природа, сны, как распростёртый стрелочник
всё стремительней на нас бегут.
* * *
Думаешь, прислонился наугад,
а оказалось — урочище.
Школа логики распущена до лыковых жгутов:
вот они плывут в воде, обхохочешься.
Пейзаж вдали неумолимо растёт навстречу,
входит в тебя плашмя.
Прости, если больше тебе не отвечу,
cлов не осталось. Только деревья во мне шумят.
* * *
Зимовище моё, токовище,
cтойбище, стрельбище,
трава высокая, никогда не кошенная,
тень лесов, как круги под глазами, —
неучтённая, не опрошенная.
занесло сюда, выплеснуло, подтибрило,
выбросило на булыжник,
синяками да ссадинами растигрило.
Не урок теперь отвечать, прежней речью течь, а — урочище.
Трубачи впереди, поднимайся, вставай в безымянное полчище,
чтоб рассыпаться гипсом потом, устилая дороги и пастбища.
Лежбище ты моё, Италия, кладбище.
* * *
По колдовскому острову брожу.
Случайно вынесло сюда четыре,
пять, шесть, я не помню, лет.
Я их перевожу со словарём,
но кости букв ссыпаются в песок,
дробясь в сатурновый неуловимый слог.
Чужое солнце проведёт резцом морщины,
ты не узнаешь, кто это в воде,
где тёмное лицо женомужчины
рябит, рассеиваясь в нигде.
Я заблудилась в середине лет,
средь древних слов чешуйчато-крылатых
средь лингво-клонов и химер.
Лишь дальний голос словобрата
в лесу косых лучей
мне приоткроет дверь.
Запутываясь в ветвях, так медленно, по звуко-карте,
— косяк свободных птиц — ко мне пробьются первые слова,
и те, что мальчик вырезал на парте
и заключил в ущербленный овал.
* * *
На аэростате по-над римским летом
отмечали линии границ.
Головы лежат, снесённые кадетам,
не показывая лиц.
Все князья халдейские убиты,
а какие царь велел сказать слова,
никто не помнит.
Дом темничный,
хрип больничный,
и кентаврами в безлюдье пробегают кони.
Вавилон, Ассирия, пред вами
все когда-то повергались ниц,
из колодцев радугу черпали
для верблюдов сытых и ослиц.
Беженцы бегут,
а раненые ранним утром умирают,
дети старятся, а старики себя стыдятся,
нефть сосут, и кажется, что крови не осталось,
чей-то мозг повис на вырванных верёвках проводов,
мать кладёт на простыню куски мгновение назад живого сына,
лётчик, брат, не дашь мне два алтына?
Положу себе на веки, чтоб не знать сих страшных снов.
* * *
После дождя птицы распелись.
Парад природы.
Только мы с Петровичем ждём непогоды.
Эй, пора, говорим, зажигайте костры, —
впереди полный black out,
огнь, — крутящийся дервиш, — запляшет,
вздрогнув всем телом, встанут фабрики и заводы,
и пролетит пролетарий по-над морями, —
на Капитолий на шабаш.
Синим пламенем загорятся франчайзинги,
скоропостижно профукаются фаст-фуды.
С брянщины да с орловщины да с китайщины
на волках, со знамёнами,
на дромедарах
повыходит народ земляной
на сутенёров и дармоедов
* * *
Кто узнает в лицо тебя, милый близнец,
мой растрёпанный сборник?
В тех местах, где тебе придётся бывать
нас с тобой и собака не вспомнит.
Да к тому же теперь у тебя
протеический, не протеиновый облик.
Электроном пройдёшь сквозь моря,
не собьёшься с хромого пути,
ну, давай же, иди.
В многоречье бегущей строки,
без крыла, без пера
я тебя отпускаю, сестра