Опубликовано в журнале Знамя, номер 4, 2007
Уходящая натура
Голос надежды. Новое о Булате Окуджаве. — М.: Булат, 2006.
В выходных данных третьего выпуска ежегодного альманаха “Голос надежды. Новое о Булате Окуджаве”, как и в выходных данных двух предыдущих выпусков,значится: “научное издание”. И это чистая правда: все публикуемые материалы текстологически и библиографически проработаны, снабжены соответствующим аппаратом, прокомментированы. Приятно читать хорошо продуманную книгу, когда все твои возможные вопросы предусмотрены составителем и редактором (А.Е. Крылов), когда совершенно четко ясно, откуда что взялось и для чего.
Но окуджавоведение не настолько академическая дисциплина, чтобы ограничиваться одними только “штудиями” (так называется сугубо литературоведческий раздел альманаха). В этом выпуске раздел “Штудии” сформирован на основе материалов третьей международной конференции, посвященной творчеству Окуджавы, которая состоялась в Переделкине в марте 2005 года. В отчете о конференции, предваряющем публикацию нескольких представленных там докладов, филолог Мария Александрова отмечает и “традиционную ностальгическую атмосферу”, возникающую на подобных мероприятиях благодаря “монологам и репликам мемуарного характера”. Та же атмосфера в полной мере присуща и всем выпускам “Голоса надежды”.
И не только благодаря мемуарной составляющей альманаха, которая, конечно, отнюдь не ограничивается собственно разделом “Из воспоминаний”, неизменно открывающим альманах (на сей раз центральный материал этого раздела — чрезвычайно интересные заметки Владимира Корнилова, подготовленные к публикации и откомментированные А. Костроминым). Владимир Новиков, инициатор “комплексного исследовательского проекта ОВГ” (Окуджава — Высоцкий — Галич), представленный в альманахе двумя основательными и концептуально богатыми работами, цитирует Натана Эйдельмана, заметившего однажды: “Высоцкий — исторический деятель, никуда от этого не денешься”. К Окуджаве, признаваемым Новиковым за главную вершину “треугольника ОВГ”, это определение тоже, разумеется, применимо. Окуджава — фигура эпохальная в том смысле, что его творчество, его песни выразили и во многом определили эпоху, сделав самого Окуджаву одним из ее символов. Эта эпоха еще близка, но вот уже почти десять лет, как ушел из жизни Окуджава, и его эпоха на глазах уходит, исчезает. Одна из главных задач нынешнего окуджавоведения — запечатлеть эту уходящую натуру, чтобы и последующие поколения могли понять, чем же был Окуджава для его современников, по-настоящему открыть для себя его мир (или даже миры: “Миры Булата Окуджавы” — так называлась переделкинская конференция 2005 года). Эту задачу и решает альманах “Голос надежды”.
Композиция книги тщательно выверена, сбалансированна — так, чтобы читатель мог побывать во всех “мирах Булата Окуджавы”. Мемуары плавно переходят в эссе (раздел “По чертежам своей души”). В разделе “Публикации” — интервью, письма и документальный очерк Марата Гизатулина о схожести судеб двух друзей, “двух старых солдатиков”, Булата Окуджавы и Николая Панченко. Особый сюжет — журналистское расследование А. Крыловым обстоятельств и хронологии визита Окуджавы в город его детства Нижний Тагил, спустя более чем четверть века после трагических событий 1937 года (“Урал, 1964”). Разные аспекты поэтики Окуджавы исследуются в работах Владимира Новикова, Марии Гельфонд, Раисы Абельской. Об окуджавоведческих диссертациях Р. Абельской и О. Розенблюм можно получить представление по рецензиям их официальных оппонентов Ю. Минералова и Н. Богомолова. Библиографические и текстологические сюжеты перемежаются журналистской публицистикой, полемикой (“Круг чтения”, “Окуджава сегодня”). Как всегда, много архивных фотоматериалов, а в “Галерее ГН” — рисунки учеников 109-й московской школы: “школяры рисуют Окуджаву”…
Разговор об Окуджаве и его эпохе продолжается в подготовленной и прокомментированной А. Крыловым подборке фрагментов из дневников и писем современников Окуджавы (раздел “Круг чтения”). Тут эпоха уже говорит сама за себя. Как справедливо отмечает А. Крылов в предисловии к публикации, эти свидетельства интересны тем, что записаны “по свежим следам, а значит, лишены позднейших наслоений, нанесенных далеко не совершенной человеческой памятью, как это бывает в мемуарах, создание которых значительно отстоит во времени от описанного в них”. Звучат голоса из прошлого — из 1960-х, 70-х, 80-х, 90-х… И это очень интересно — причем не только с исторической точки зрения.
Например, запись Давида Самойлова, сделанная 7 мая 1980 года: “Булат Окуджава весь построен на неточности слова. Точно его состояние. Поэтому его песни невозможны в другом исполнении”. Ведь это описание поэтики Окуджавы — краткое и очень емкое, глубокое, касающееся, как мне кажется, самой сути художественного метода Окуджавы.
А вот запись Давида Самойлова от 21 октября 1962 года: “Днем — в Шереметьеве. Булат, которому поднадоели собственные песни. И все же это новое искусство — свежее, но не крупное. Отвергая все прежнее, оно отметает и серьезные критерии”… Здесь, похоже, обозначилась другая глобальная для авторской песни проблема — поиски жанра.
Владимир Новиков негодующе говорит о том, что жанр авторской песни “старательно отлучался от высокой поэзии — как партийно-правительственными властями, так и окололитературными снобами”. Его негодование понятно. Однако объявлять Окуджаву, Высоцкого, Галича прямыми наследниками русского модернизма (символизма, футуризма, акмеизма), как это делает В. Новиков, весьма рискованно. Реальность куда сложнее. И проблема действительно существует.
Вот как, например, воспринимал поэзию Окуджавы яркий представитель того самого русского модернизма, писатель и литературный критик Роман Гуль. “Разумеется, поэзия Окуджавы это не поэзия А. Блока, Вячеслава Иванова, Зинаиды Гиппиус, — писал он в рецензии на тамиздатский сборник Окуджавы 1964 года (опубликованной в первом выпуске “Голоса надежды”). — Это не Поэзия с большой буквы. Не та эпоха, не те люди, не те взгляды и чувства, не та Россия. Это поэзия с маленькой строчной буквы. Но ведь вся советская поэзия давно покинула вершины Парнаса, снизившись до неких равнин “массовой культуры”. И тем не менее поэзия Окуджавы — подлинная, запоминающаяся, волнующая поэзия”.
Партийные начальники отлучали авторскую песню не от высокой поэзии, а от советской эстрады (заидеологизированная казенность которой и придала движению КСП массовость) и советской же поэзии, пребывавшей на “равнинах массовой культуры”. Окуджава, профессиональный литератор, член Союза советских писателей, начинал именно с этих равнин, и к подлинным высотам поэзии его привели не модернизм, не символизм, а подчеркнутая антилитературность (отмеченная Романом Гулем) — то есть те самые, по формулировке Давида Самойлова, “неточности слова” — и, конечно же, гитара.
На самом деле особых проблем с определением жанра КСП нет. Самоопределение — “клуб самодеятельной песни” — и есть адекватное описание жанра. То есть это современный фольклор: студенческие, застольные, туристические песни. У каждой социальной группы может быть свой фольклор, в том числе и песенный. Некоторые из этих песенок оказываются настолько удачными, что становятся общенациональными хитами. А бывает, что и международными (известен, по крайней мере, один пример такого рода: мелодия Виктора Берковского и Сергея Никитина на стихи Александра Величанского “Под музыку Вивальди” в аранжировке оркестра Поля Мориа).
Проблема в самой триаде ОВГ. Не они создавали КСП, но движение КСП возникло во многом благодаря именно им. И они не просто как художники работали с фольклором; в своих песнях они сами отчасти являются представителями современного фольклора. Хотя бы потому, что они сочиняли музыку, а нотной грамоте их никто не учил.
Сказать, как говаривал сам Окуджава, что он просто поэт, напевающий свои стихи под гитару, — значит слукавить. Потому что это совсем не “просто”. “У меня нет сомнения, что он был гением, — подчеркивал Н. Богомолов в своем докладе “Булат Окуджава и массовая культура” на второй окуджавской конференции, состоявшейся в Переделкине в 2001 году (цит. по “Вопросы литературы”, 2002, № 3), — но гением лишь в одном жанре, который трудноопределим, но который для простоты я буду называть, следуя частому у автора названию, “песенки” или же просто песнями. Как прозаик и как воспринимаемый без гитары и открыто выраженного напева поэт Окуджава кажется мне одним из длинного ряда соревнователей и далеко не всегда оказывается в их первых рядах. Как автор песенок Окуджава абсолютно уникален даже на фоне тех, кого мы привычно называем с ним рядом”. Гитара, мелодия — это не фон, не способ подачи стихов, это существеннейший их художественный элемент. То есть перед нами не стихи, нечто другое. “Песенки”.
Н. Богомолов доказывает: “Общего поля у Окуджавы и массовой культуры не существует”. Но столь ли велика пропасть между, скажем, “Темной ночью” (песней, упоминаемой Богомоловым в качестве примера одного из высших достижений советского масскульта) и, скажем, “Вы слышите, грохочут сапоги”? Окуджава умел работать жанрово, функционально, писал на заказ песни к фильмам, и, между прочим, получались одни хиты (не говоря уже о хитах авторского дуэта Шварц — Окуджава). Как мелодист композитор-любитель Окуджава ничуть не уступал профессиональнейшему генератору шлягеров Никите Богословскому. И это не преувеличение. О других композиторах-любителях, Джоне Ленноне и Поле Маккартни, вообще говорили, что их песни по мелодизму не уступают песням Шуберта.
“Битлз” припоминаются неслучайно. Массовость движения КСП была отечественным аналогом массовости западного рок-движения, да и наши рокеры 70—80-х проявили генетическую связь с авторской песней. Конечно, правы те, кто, как Давид Самойлов, считает, что песни Окуджавы существуют только в авторском, аутентичном исполнении. Но правы и те, кто, как, скажем, Андрей Макаревич, видит возможность для кавер-версий. Недавно по ТВ Вахтанг Кикабидзе исполнял “Грузинскую песню” в сопровождении оркестра, и это был весьма достойный эстрадный номер. По-моему, “шлягерный” потенциал песен Окуджавы нисколько не противоречит их тонкому лиризму, их принадлежности “высокой поэзии”.
Любопытно было бы в последующих выпусках альманаха “Голос надежды” (надеюсь, они будут) увидеть не только исследования поэтики Окуджавы, но и анализ его мелодического дара — неужели эта тема неинтересна музыковедам? Ведь путешествие по “мирам Булата Окуджавы” только начинается.
Владислав Кулаков