Опубликовано в журнале Знамя, номер 2, 2007
Я хочу беспристрастно взглянуть на нашу университетскую науку и потому с суровостью, достойною древнего римлянина, отталкиваю от себя все то, что подкупает ум и разнеживает чувство.
Д.И. Писарев.
Наша университетская наука.
(1863 г.)
Несколько общих замечаний
Совсем не хорошо, когда наука представляется вам в одно и то же время целью и средством, высоким наслаждением и хлебным ремеслом. Тогда ваши отношения к науке делаются похожими на отношения пламенного любовника, которому повелительница его сердца платит за сердечный пыл наличными деньгами и готовою квартирой.
Д.И. Писарев.
Наша университетская наука.
В Средние века наука была служанкой религии. В советское время господствовала доктрина партийной науки. К этому примешивалась ожесточенная борьба за приоритеты. Между тем, еще П.П. Семенов-Тян-Шанский, который был не только большим ученым, но и замечательным организатором науки, носителем широкого и самостоятельного взгляда на природу и цели науки, сказал: “Космополитизм науки состоит именно в том, что она есть общечеловеческое достижение, что где бы ни возникли новые идеи, они равно принадлежат всему человечеству. Национальность же науки заключается именно в том, чтобы она проникла в жизнь народную”.17 Чехов, который был не только писателем, но и врачом, сказал еще жестче: “Национальной науки нет, как нет национальной таблицы умножения; что же национально, то уже не наука”18.
Сейчас наука у нас в России пребывает в странном состоянии. Власть, несмотря на сопротивление Академии наук, вводит новый критерий для определения эффективности науки: кто заработал больше денег, тот лучший ученый.
Это придумали люди, к науке отношения не имеющие. Так можно оценивать предпринимателей, футболистов. Кто не имеет никакого отношения к науке, не должен иметь никакого отношения к науке. Могущественная Академия наук, и то, похоже, малоуспешно обороняется от превращения науки в отрасль торговли; университетам же, особенно провинциальным, приходится совсем плохо.
Власти нет дела до того, что имеется психологический тип ученого, а имеется психологический тип предпринимателя. И они не только различны, но противоположны по структуре личности. Требовать от университетского профессора, чтобы он добывал деньги, так же естественно, как требовать от владельца торговой палатки, чтобы он писал книги и делал научные открытия.
Убедительные социологические исследования в области науковедения говорят о том, что эти две функции должны быть разделены: одни делают науку, другие добывают для нее средства. В одной американской статье по социологии науки я встретил такое наблюдение. Обычно серьезные ученые — люди с тяжелым характером, который создает им дополнительные осложнения в работе. Если найдется администратор или финансист, который, несмотря на это, будет поддерживать такого ученого, — при сотрудничестве двух таких людей наиболее велика вероятность получения серьезных научных результатов.
* * *
Я часто вспоминаю слова Юрия Трифонова: все в мире закольцовано. Общественные сдвиги в нашей стране удивительным образом повторяются. В 1855 году после тридцатилетнего царствования умер Николай I — самый жестокий российский император XIX века. Начались либеральные реформы, которые их современники назвали оттепелью. В 1953 году после приблизительно тридцатилетнего владычества умер Сталин. И начались либеральные реформы, которые их современники тоже назвали оттепелью. Сейчас мы пришли к торговле наукой. Но это было и в XIX веке. Некрасов издеватель-ски описал тип современного ему профессора:
Под опалой в оны годы
Находился демократ,
Друг народа и свободы,
А теперь он — плутократ!
Спекуляторские штуки
Ловко двигает вперед
При содействии науки
Этот старый патриот…
В ту пору, когда система оценки ученого по его финансовым достижениям только входила у нас в моду (конечно, заимствованная на Западе и, конечно, с уродливыми искажениями), я первый раз приехал в Соединенные Штаты. На большой симпозиум в один из лучших американских университетов. Там работал мой знакомый, замечательный русский лингвист. Я спросил его, какие исследования ведут профессора-литературоведы этого университета. Я их трудов почти не видел.
— Знаете, В.С., — сказал он мне, — они здесь так заняты добыванием грантов, что на науку у них времени не остается. — И мы посмеялись над американскими профессорами, которые служат не Богу, а маммоне.
Как раз тогда эта система стала внедряться у нас, я ею увлекся, должен признаться, и почти случайно не без успеха в нее включился. Воистину чему посмеешься, тому и послужишь. И еще вовлек в нее своих учеников — сотрудников моей кафедры и даже студентов. И даже на ученом совете приятно щекотали самолюбие похвалы за добытые гранты. А был среди них даже один в $10 000 — в поддержку моего Филологического семинара молодых ученых. Всего же моя кафедра и я получили девятнадцать коллективных и индивидуальных грантов на сумму приблизительно $31 000 (часть грантов была в долларах, часть — в рублях; пришлось и рубли пересчитать в долларах, потому что за это время рубль пережил девальвацию).
Рассказываю об этом, чтобы читатель не подумал, что я брюзжу из-за неудач на поприще добывания денег. Так продолжалось около десяти лет, пока в один воистину прекрасный день я не спохватился и не сказал себе, что существенную часть времени, внимания, сил трачу на дела, мне не свойственные, к науке отношения не имеющие.
Мне дорог день, мне дорог час:
А я в напрасной скуке трачу
Судьбой отсчитанные дни.
Вспомнил замечательные слова В.О. Ключевского: “В жизни ученого и писателя главные биографические факты — книги, важнейшие события — мысли”. Книги и мы-сли — а не рубли и доллары, заметьте. Среди неопубликованных бумаг замечательного филолога XIX века Федора Ивановича Буслаева в РГАЛИ я нашел такую запись: “Профессор, как бы специально ни предавался он своей науке, отличается от ученого вообще тем, что он передает науку слушателям, что он лично излагает перед ними свои исследования и убеждения и руководит их живым словом и примером. Кроме сведений ученого в профессоре виден и характер человека”. Буслаев наивно думал, что он должен руководить студентами на путях науки, а не торговли наукой. Теперь чиновники живо вправили бы ему мозги.
Вхожу ли в аудиторию к студентам, работаю ли в библиотеке, у себя дома за письменным столом или за компьютером, — передо мной всегда стоят замечательные образы профессоров Ф.И. Буслаева, А.Н. Веселовского, С.М. Соловьева, В.О. Ключевского.
Шаг за шагом под давлением разных обстоятельств у нас происходит эрозия самого понятия наука. Дошло до того, что педагоги пишут об организации научной работы школьников. Когда я спрашиваю, кто эту научную работу организует, мне отвечают:
— Как кто? Учитель, конечно.
Бедный учитель! Мало того что он обязан следить за тем, как его воспитанники моют полы в школе, и выколачивать из их родителей деньги, он еще приобщать их к науке должен.
Школьные учителя — подвижники. Их деятельность сложна и ответственна. Кто не работал учителем, не может даже представить себе повседневный героизм этих людей. Но они — не научные работники. И никак не могут учить детей тому, чего не знают сами. Говорю об этом как человек, всю молодость отдавший работе в школе шахтерского поселка в сердце Донбасса.
Это один из многих примеров культивируемой у нас деятельности, которую, как сказал Писарев, только из вежливости можно назвать наукой.
В Российской государственной библиотеке случайно встреченный знакомый поделился своей радостью: защитил диссертацию и стал доктором педагогических наук. Я, как водится, поздравил. Он сказал:
— Все, В.С. Теперь я твердо решил: два часа буду заниматься наукой непременно.
Я замялся. Два часа в день — не маловато ли это? Но как сказать поаккуратнее, чтобы не обидеть? И тяну:
— Два часа?.. Хм, два часа?
— Нет, нет, В.С., я твердо решил: по два часа непременно. Каждую неделю.
Несколько месяцев спустя мы встретились опять. Он мне сказал:
— Мы, энские академики, решили издать сборник статей.
Не знаю, вышел ли тот сборник, но знаю, что в том провинциальном университете служат уже тридцать членов разных академий. Так напечатано в их рекламном буклете, который был мне подарен. По сколько же часов в неделю они занимаются наукой? И что они называют наукой?
* * *
Так что такое наука?
У меня был замечательный преподаватель логики доцент Чирков. Любовь к его памяти я пронес через всю свою жизнь. Однажды я улучил минуту и прямо во время лекции спросил: “Георгий Тимофеевич! Мыслительная деятельность так сложна. Каким одним словом можно ее определить? Я понимаю, что одним словом всю ее не охватить, но все-таки: какое одно слово определяет ее полнее всего?”
Я запомнил этот свой вопрос и весь этот эпизод, потому что долго готовился задать этот вопрос и заранее записал его в тетради, в которой конспектировал лекции. Чирков ответил не задумываясь:
— Когда я был студентом, я задал этот вопрос моему учителю профессору Введен-скому. Он мне ответил: “Мышление — деятельность прежде всего сравнивающая”. Так он ответил мне, так я отвечаю вам.
А.И. Введенский был замечательным философом-неокантианцем, крупнейшим в России, и выдающимся логиком.
И должно же было так случиться, что и мне во время лекции о логических законах пытливый студент задал тот же самый вопрос. Я видел, что студенты возле окна возбуждены, перешептываются, подталкивают друг друга, и наконец вопрос прозвучал. К этому времени я уже знал, что ответы Введенского и Чиркова основывались на серьезных исследованиях, и удовлетворил любознательность моих слушателей.
— Что Александр Иванович Введенский ответил на этот вопрос моему Чиркову, что мой Георгий Тимофеевич Чирков ответил мне, — сказал я, — то я отвечаю вам. Мышление — деятельность прежде всего сравнивающая.
Поэтому и в основе науки лежит деятельность сравнивающая. Это определение я могу записать МRМ?, где R обозначает (на языке математической логики) любое отношение; читается “множество М имеет отношение к множеству М?”.
М и М? в данном выражении — множества элементов, каждое из которых объединено инвариантом — фактором более высокого уровня абстракции, присущим всем элементам данного множества.
Науке нечего делать с единичными явлениями. Только на первый взгляд можно рассматривать один химический элемент. Он рассматривается в разных условиях (при разной температуре, давлении, проверяется его сочетаемость с другими элементами). При изучении личности государственного или военного деятеля она рассматривается во множестве ситуаций, в контактах со многими людьми. При изучении художественного произведения рассматривается его структура, т. е. множество элементов, состоящее из упорядоченных особым образом подмножеств элементов. И само это произведение рассматривается как элемент структуры более высокого порядка. И т. д.
Поэтому я пользуюсь таким определением: наука состоит в обнаружении инвариантов там, где они неочевидны. Это не мое определение. Существует целая огромная наука о науке. Англичане и американцы называют ее the philosophy of science, по-русски она обычно называется науковедением. Ее составляют монографии замечательных ученых (масштаба нобелевских лауреатов), социологические исследования, книги об организации науки в лучших университетах мира и т. п. Я нахожу поддержку моего понимания науки в этой философии науки.
Истинная наука — это материк истинной демократии, свободы. Наука превыше всего — таков категорический императив ученого. Науку следует делать в белых одеждах.
К числу основополагающих принципов ученого относятся:
1) универсализм: убеждение в том, что существует объективная истина, независимая от индивидуальности научного работника;
2) с универсализмом связана незаинтересованность в результатах исследования (эту мысль любил повторять А.Н. Колмогоров);
3) убеждение, что наука принадлежит всем; что ученый обязан делать результаты своих исследований общим достоянием;
4) с этим связано бескорыстие; ученый не должен стремиться извлекать из своих исследований выгоду; ему должна быть близка точка зрения Аполлона Майкова, который сказал: “Муза — строгая богиня; не может быть ни игрушкой, ни кухаркой, которая должна вас кормить”;
5) организованный скептицизм, подразумевающий ответственность за доброкачественность результатов собственных исследований, за объективность оценки результатов коллег и за предание этих оценок гласности; осознание относительности своих знаний; ученый берется за работу тогда, когда ему есть что опровергнуть. “Возражение, осторожность, сомнение, ирония — признаки здоровья; все, что абсолютно, находится в области патологического” (Ницше). Исследователь должен быть смелым и осторожным; я думаю, что вместе с замыслом работы должна быть определена такая методика исследования, которая позволяет получить точные выводы, адекватные предмету анализа; необязательно количественные, но непременно сформулированные так, чтобы в принципе возможны были их проверка и опровержение (Карл Поппер);
6) с этим связано интенсивное общение как с единомышленниками в науке, так и с коллегами, придерживающимися резко отличных взглядов, т.е. сочетание поддержки и критики.
Не дай Бог научному работнику закоснеть в сознании собственной непогрешимости.
Не дай Бог научному работнику ощутить себя профаном в своей области, убедиться в ложности избранного пути.
7) отсюда — ничем не заменимое исключительное значение научных встреч: неформальных бесед с глазу на глаз, семинаров, конференций, симпозиумов, школ, съездов, конгрессов;
8) но, организуя научную встречу или собираясь принять в ней участие, следует помнить, что при прочих равных условиях научный результат научной встречи находится в обратной зависимости от количества участников.
Несколько замечаний о литературоведении
Надо также обратить внимание на то, что филологический факультет бывает обыкновенно самым недвижимым и мрачным притоном учености.
Д.И. Писарев.
Наша университетская наука.
Нобелевский лауреат академик Лев Ландау делил все науки на естественные, неестественные и противоестественные. Его научная область, физика, — конечно, наука естественная. Мое литературоведение по его классификации попадало в неестественные. Вот о нем я и собираюсь теперь говорить. (О том, какие науки попали у Льва Ландау в противоестественные, предоставляю читателю догадаться самостоятельно).
Резерфорд тот же результат получал другим путем. Он все науки делил на физику и собирание марок.
Сейчас у нас в Смоленске университет, а в 70-е годы был педагогический институт. Вот в нем меня за мою науку тогда и мордовали. По инициативе коллег-литературоведов. Нагрянули ко мне на лекцию по теории литературы проректор, заведующий кафедрой и декан. После лекции со сладострастием осуждали ее. Под протокол. Любопытно было бы прочитать этот протокол сейчас. Проректор возмущался тем, что я уважительно упоминал идеи формальной школы. Заведующий кафедрой сказал с негодованием:
— Надо было в центр лекции поставить статью Владимира Ильича Ленина “Партийная организация и партийная литература”, а лектор поставил работы Веселовского.
А декан, брызгая слюной, прокричал:
— Лекция идеологически не выдержанная! Такую лекцию можно было бы прочитать в любом американском университете!
Он был не литературовед, а представитель науки противоестественной, по классификации Ландау. Но считал вполне возможным кричать на меня. Или именно поэтому считал вполне возможным кричать на меня.
На этот раз все ограничилось тем, что я месяц отдохнул в кардиологическом санатории. А через несколько лет меня выгоняли из института. За то, что я сказал студентам, что мой любимый поэт — Пастернак. Как же это не неестественная наука, если за любовь к классику — профессора — изгоняют из института? И выгнали бы, если бы три авторитетных сотрудника — археолог профессор Е.А. Шмидт, историк профессор Д.И. Будаев и декан моего факультета (совсем другой декан, чем тот, противоестественный) доцент В.Е. Захаров — не побоялись пойти против течения и не заступились за меня.
С двенадцати лет, с войны, я веду дневник. Тогда, в детстве, писал его в стихах, потом перешел на прозу. Иногда дневниковые записи, возникающие не подряд, а на некотором расстоянии, помимо моего желания сами собой складываются в маленькую новеллу со своей фабулой. Привожу одну из них. Упоминаемый в ней А.Л. Гришунин — недавно умерший известный московский литературовед, историк науки и текстолог.
“1 ноября 1984 г., четверг, 5:31:20
Вчера прошел конкурс, возможно, последний раз в жизни. Когда прочитали, что за пять лет я опубликовал 127 работ, проректор возмутился. Меня переспросили. “127?” — “127”. Ректор сказал: “Ясно, что он плохо ведет воспитательную работу, ему же некогда. Правда, заведующий кафедрой?” — “Правда!” — радостно подтвердил заведующий. Так был почтен мой труд. Так закончился месяц октябрь.
3 ноября, суббота, 9:52:07
Вчерашний день
В вестибюле института встретил ректора.
— Вы правильно поняли мое замечание на совете?
Тут бы и ответить:
— Как же не понять? Понял во всей его философской глубине.
Но я промолчал и прошел мимо.
5 ноября 1984, понед. 21:18:43
Гришунин написал, что мою заявку об издании “Моих воспоминаний” Буслаева в “Лит. памятниках” приняли с удовольствием, причем Лихачев, Г.В. Степанов (два академика), Гаспаров19, Егоров, Пуришев со всевозможными похвалами и комплиментами отзывались обо мне. Значит, надо браться за работу.
Еще один отголосок совета, на котором я проходил конкурс. Подошел проректор и извинялся за выкрики по поводу количества моих публикаций.
Шакалы.
6 ноября 84, вторник, 1:59:12
Ночь располагает к раздумьям.
31 октября моя особа была предметом обсуждения в двух местах.
В Москве на заседании редколлегии “Лит. памятников” рассматривалась моя заявка на издание “Моих воспоминаний” Буслаева. Гришунин написал: “Как тема заявки, так и фамилия исполнителя (т. е. Ваша) вызвали энтузиазм. Д.С. Лихачев произнес какие-то очень хорошие слова о Вас как об ученом и работнике; Г.В. Степанов — тоже, Егоров, Пуришев, Гаспаров — все “за”, и все другие горячо одобрили” (письмо от 1 ноября).
В тот же самый день и час в Совете института я проходил очередной (раз в пять лет) конкурс. Ректор и проректор по научной работе отпускали такие реплики, что даже этим прожженным негодяям стало неловко, и в последующие дни они оба подошли ко мне с извинениями”.
* * *
Прав был Ландау. Неестественная была у нас наука. Но он рано умер. Не узнал, что во второй половине ХХ века в литературоведении тоже возникло ответвление естественной науки. Несколько человек — К.Ф. Тарановский, академик А.Н. Колмогоров, А.В. Прохоров, М.А. Красноперова, М.Г. Тарлинская, академик М.Л. Гаспаров, автор этих строк построили математическую теорию стихотворной речи — в то самое время, когда коллеги Резерфорда и Льва Ландау, физики-ядерщики, создавали все более мощные и сверхмощные водородные и сверхводородные бомбы, а недоумки-политики жонглировали этими бомбами, как клоуны своими шарами на арене цирка.
Однажды, когда я делился этими мыслями с образованным и вроде бы свободомыслящим инженером довольно высокого полета, он возразил:
— Как ты можешь сравнивать? Кому какая польза от вашей математической теории стихотворной речи?
— А кому какая польза от ваших водородных бомб? — спросил я.
Мой собеседник, старый школьный товарищ, оторопел. Помолчал, подумал. Потом сказал, что мои парадоксы обсуждать не хочет, и заговорил о футболе. Когда-то мы с ним играли в одной футбольной команде.
* * *
Меньше всего я чувствую себя в состоянии поучать или даже советовать. Скорее я хочу предостеречь. Каждый малый успех в нашей науке — следствие больших усилий. Искусство слова — это искусство детали. Чтобы чего-то в науке достичь, надо от многого отказаться. Любое продвижение вперед возможно только в процессе кропотливых занятий; оно покупается ценой трудной работы не только ума, но и души. Я проработал в Смоленском университете сорок четыре года и могу рассказать о том, что я за это время передумал и сделал. Может быть, некоторые мои мысли и дела привлекут внимание читателей.
Назовем несколько важнейших рабочих требований. Они очевидны. О них приходится говорить только потому, что литературоведы их не всегда соблюдают.
1) В каждой работе должна быть четко сформулирована проблема исследования. В основе любого исследования лежит гипотеза, какая-то научная идея.
2) Должна быть определена методика исследования. Истинного научного работника мы узнаем прежде всего по строгости его исследовательской методики. Я исповедую переход от выборочного рассмотрения материала к сплошному. Приведу один пример. Пушкин неоднократно говорил о том, что “Евгений Онегин” написан под влиянием Байрона. Это отмечало и большинство исследователей и комментаторов романа. Но все они, в том числе такие высокоэрудированные, как Набоков и Лотман, ограничивались немногими сближениями, которые бросались в глаза. Я прочитал оба романа в стихах Байрона, его восточные поэмы и “Беппо”, некоторую часть лирических стихотворений и сумел привести в систему все выявленные сближения текстов двух поэтов, представить отчет об интенсивности присутствия Байрона в “Евгения Онегине” в целом и по главам и указать некоторые явления, дополняющие представление о пушкинском байронизме вообще. Несколько моих докладов на эту тему на пушкинских конференциях вызвали интерес, и после первой публикации эта работа перепечатывалась еще несколько раз по просьбе составителей в виде комментария к роману и независимо от него.20
Официальные оппоненты и члены диссертационного совета благосклонно встречают диссертации моих учеников, выполненные по такой же методике: на основе исчерпывающего охвата материала и относящиеся к разным уровням поэтического текста. Защищены работы Ю.А. Быченковой (анализ образной системы пяти ранних книг Ахматовой), В.П. Воробьева (байронизм Лермонтова в лирике), О.Г. Аториной (влияние поэзии Фета на поэзию символизма — на Бальмонта, Брюсова, Блока и А. Белого) и др. Мы сознаем, что есть довольно много промежуточных случаев, когда с уверенно-стью невозможно утверждать о наличии интертекстуальных связей; в любом случае все интертекстуальные связи выявить невозможно; но мы к этому стремимся.
3) Должен быть ясно осознан и указан предмет исследования.
4) Многим работам литературоведов присуща несоразмерность посылок и выводов; стремление выжать из материала исследования больше, чем содержится в источниках, чем позволяет методика.
5) Должны быть сформулированы выводы двух порядков: а) подводящие итоги выполненной работы; б) вписывающие их в современное исследованию общее состояние науки.
* * *
Основная проблема исследований моих и моей кафедры формулируется как ИСТОРИКО-КУЛЬТУРНЫЕ СВЯЗИ РУССКОЙ ПОЭЗИИ. Мы осознаем, что поэзия имеет глубокие корни в устном народном поэтическом творчестве и в языке народа. В наших исследованиях анализ поэтических явлений опирается на изучение фольклорных и языковых источников литературного творчества. Теоретические вопросы рассматриваются с исторической точки зрения, вопросы истории литературы — в теоретическом плане.
Для нас современная наука о литературе началась с Веселовского, который предостерегал: “История литературы напоминает географическую полосу, которую международное право освятило как res nullius, куда заходят охотиться историк культуры и эстетик, эрудит и исследователь общественных идей”21. Он выдвинул требование строго отграничить предмет и методы науки о литературе. Его концепцию развила формальная школа, опиравшаяся также и на иностранную, прежде всего немецкую научную традицию22. Вообще же она восходит к Аристотелю: “Искусство — это форма”, “формою я называю суть бытия каждой вещи”23.
Мы изучаем поэзию на всех структурных уровнях и в межуровневых отношениях.
Сегодня мы видим: литература — настолько сложное явление, что для его постижения необходимо сочетание самых разных подходов, вплоть до эссеистики, замешанной на интуитивизме в духе Бергсона, экзистенциалистов, Гершензона—Ходасевича. Но необходимо отдавать себе отчет в мере эффективности каждого подхода. И ни в коем случае не гнаться за модой: “Что ему книга последняя скажет, то на душе его сверху и ляжет”. Помните у Некрасова?
Каждый нормальный научный работник стремится к объективности, точности, убедительности получаемых результатов. Однако представления о мере точности, объективности, убедительности у разных литературоведов весьма различны. Одних удовлетворяют понятия и слова много, мало, больше, меньше, приблизительно одинаково, значительно больше, несколько меньше и т.п. Я принадлежу к числу тех других, которые стремятся к предельно доступной точности и полагают, что нет такой сложной историко-литературной или теоретической проблемы, которую нельзя было бы решить или к решению которой нельзя было бы приблизиться с помощью математических методов, в первую очередь математической статистики, теории групп и логики, а также компьютерного программирования. “Заблуждаются те, кто утверждают, что математика ничего не говорит о прекрасном или благом. На самом же деле она говорит прежде всего о нем и выявляет его. Ведь если она не называет его по имени, а выявляет его свойства и соотношения, то это не значит, что она не говорит о нем. А важнейшие виды прекрасного — это слаженность, соразмерность и определенность, математика больше всего и выявляет именно их”24.
Мне приходилось встречать четыре точки зрения на этот предмет. Поэт Александр Кушнер и литературовед Б.П. Гончаров вообще против применения точных методов. Академики Жирмунский и Виноградов допускали их только в метрике и ритмике. Поэта Давида Самойлова не интересовали количественные исследования метрики и ритмики, зато очень привлекали количественные исследования рифмы и более содержательных сторон поэтического творчества. Академик Колмогоров, Ю.М. Лотман и Б.Ф. Егоров поощряли исследования точными методами всех уровней и аспектов художественного произведения и межуровневых отношений, а также историко-литературного процесса. Они все трое энергично поддерживали мои исследования стихотворной речи, им я обязан тем, что в самое глухое время, в середине 70-х годов, защитил первую в нашей стране докторскую диссертацию о русской стихотворной речи и что результат защиты был утвержден ВАКом.
Не забудем, что у истоков этой ветви науки о литературе стоит мощный поэт Андрей Белый. Не забудем слов Марины Цветаевой: “Стих только тогда убедителен, когда проверяем математической (или музыкальной, что то же) формулой”25.
Получив мою докторскую диссертацию о русской стихотворной речи, ВАК отправил ее на отзыв крупнейшему математику нашего времени академику А.Н. Колмогорову. Он в отзыве написал: “Существенную роль играет в диссертации статистический метод. Никогда еще в стиховедении не проводилось статистического обследования большого материала по столь большому числу признаков. Удачей автора является широкое применение ранговой корреляции между признаками. Привлеченные автором диссертации средства математической статистики элементарны. Но многие выводы статистического анализа поддаются содержательной интерпретации и представляются мне весьма интересными”. И попросил у меня экземпляр диссертации. Его отзыв и решил дело.
На протяжении тридцати восьми лет мы сотрудничаем с несколькими математиками и программистами. Это сотрудничество отражено в совместных публикациях. Первая моя работа с применением компьютера была опубликована в 1970 году. Тогда я знал, что есть еще две или три за рубежом, но не смог их найти и не знал ни одной в СССР.
Профессор и студент
Облагораживают не знания, а любовь и стремление к истине, пробуждающиеся в человеке тогда, когда он начинает приобретать знания.
Д.И. Писарев.
Наша университетская наука.
С самого начала работы в университете я сказал себе, что буду половину времени тратить на собственные научные занятия, а половину — на руководство научной работой студентов. И неукоснительно следую этому правилу.
Мои ученики защитили двадцать три кандидатские диссертации и четыре докторские. Их темы — разные аспекты творчества Грибоедова, Рылеева, Раича, Лермонтова, Некрасова, Фета, Мережковского, З. Гиппиус, Брюсова, Бальмонта, Вяч. Иванова (две), Блока, А. Белого (две), Пастернака (две), Есенина, Гумилева, Ахматовой, Мандельштама, С. Городецкого, Марии Петровых, Македонова, Рыленкова (две), а также — поэтика русской литературной баллады первой половины XIX века, поэтика русской литературной баллады второй половины XIX века, развитие смыслового фактора в истории русской рифмы. Одна докторская диссертация защищена по русскому языку и еще одна — по методике преподавания литературы. Из моих учеников три доктора и шесть кандидатов работают сегодня в моем университете.
Когда я был моложе, я собирался написать пародийную диссертационную логику. Есть разные ответвления могучего древа логики: временна┬┬я логика, модальная, многозначная и много других. Почему бы не быть диссертационной? Но дальше трех постулатов я, кажется, не пошел:
1. Для каждой диссертации D можно найти диссертацию D?, хуже, чем D.
2. Кто начинает и не бросает, тот защищает.
3. Докторскую диссертацию надо защищать тогда, когда о диссертанте начинают спрашивать: “Как, разве он еще не доктор?”.
Я стараюсь так выбирать темы для диссертаций моих учеников, чтобы они были посвящены либо достойным малоисследованным авторам (сейчас, например, выполняются работы о поэтике Леонида Семенова и Вертинского), либо чтобы выдающиеся, разносторонне исследованные писатели изучались новыми методиками, приводящими к новым выводам (об этом немного говорилось выше).
Желательно, чтобы все диссертации в области литературоведения выполнялись с обращением к архивам.
Можно указать основные аспекты диссертационных исследований моих учеников. Это мифологические, фольклорные, религиозные корни поэтического мира. Такие исследования посвящены Вяч. Иванову, А. Белому, Есенину.
Общая характеристика поэзии относительно малоизученного автора в диахронии и синхронии, на фоне литературы их времени (С. Раич, З. Гиппиус, М. Петровых, Н. Рыленков).
Исследование поэтического мира (К. Рылеев, роман А. Белого “Крещеный китаец”, Н. Гумилев, О. Мандельштам и Б. Пастернак).
Пристальный анализ поэтической семантики (Пастернак).
Изучение тематической композиции (“Горе от ума”).
Изучение образной системы (С. Городецкий, Вяч. Иванов, А. Ахматова).
Теория и история жанра. К этому аспекту относятся три работы: русская баллада периода высокого романтизма (1820—1830-е годы); русская баллада позднего романтизма (1840—1890 годы); жанр поэмы в творчестве Н. Рыленкова; с благодарностью скажу, что, хотя две диссертации о балладе защищались с промежутком в десять лет, первым оппонентом выступал один и тот же ученый — профессор В.И. Коровин, который пошел навстречу моей просьбе. Вопросы поэтического мастерства. Поэтика и стихосложение.
Важнейшие аспекты стихотворной речи (метрика, рифма).
У меня давно выработана система научных конференций. Моя кафедра проводит их ежегодно четыре. “Дебют” для первокурсников. Я убедился, что на первом семестре студенты получают у нас достаточно знаний и навыков самостоятельной работы, чтобы лучшие из них могли при поддержке педагогов-ученых в начале второго семестра, где-нибудь в марте, выступить на “Дебюте” с первым научным докладом. Для студентов остальных курсов в апреле у нас проходит научная конференция “Золото и серебро русской литературы”. В конце сентября или в начале октября проходит межкафедральная аспирантская конференция: мы приглашаем участвовать в ней аспирантов кафедры французского языка, а иногда и других кафедр факультета иностранных языков. И в конце мая или в начале июня у нас проходит межвузовская, иногда международная научная конференция “Современные пути исследования литературы”. В этом году мы посвятили ее памяти замечательного филолога, большого друга нашей кафедры академика М.Л. Гаспарова. Я не делю науку на взрослую и детскую. Наши студенческие и аспирантские конференции не слабее обычных “взрослых”, на которых приходилось бывать, а порою по уровню их превосходят. У нас, бывает, студенты и аспиранты участвуют в международных научных встречах на равных с опытными профессиональными научными работниками.
Сорок лет тому назад я основал Филологический семинар. Недавно мы провели 330-е заседание (ведутся протоколы), на которых кроме вопросов истории и теории литературы обсуждались доклады по этнографии, фольклористике, археологии, истории, лингвистике, психологии. Кроме студентов, аспирантов, сотрудников университета на семинаре с докладами выступали гости: академик М.Л. Гаспаров (Москва), член-корр. АН СССР К.В. Чистов (Ленинград), профессора Б.Я. Бухштаб (Ленинград), Б.Ф. Егоров (Санкт-Петербург), А.Л. Гришунин (Москва), Е.А. Шмидт (Смоленск), Г.Н. Ермоленко (Смоленск), Л.В. Павлова (Смоленск), Дж. Бейли (Мэдисон, США), И. Лилли (Окленд, Новая Зеландия), Б.М. Гаспаров (Колумбийский университет, США), доценты П.А. Руднев (Тарту) и В.А. Сапогов (Псков), а также многие другие коллеги.
С тех пор как у меня открыта аспирантура, я по просьбе аспирантов постоянно читаю двухгодичные курсы: по истории и теории русского стиха, по логике, о выдающихся русских ученых — филологах и историках. Последние два учебных года я читал курс повышенной сложности. С философским уклоном: “Онтология и операционализм науки о литературе”. И обычно помимо аспирантов на лекции таких курсов приходят, с одной стороны, сотрудники кафедры, а с другой — студенты, начиная с первого-второго курса. После каждой лекции я прошу слушателей высказаться о ее предмете; иногда возникают маленькие дискуссии. Так что чаще мы работаем не два часа, а три.
Кроме непериодических изданий — сборников трудов молодых ученых, сборников трудов научных конференций — мы при поддержке областной администрации ежегодно издаем тома ученых записок “Русская филология”. Только недавно тиражом в сто десять экземпляров вышел десятый том объемом в четыреста страниц. В этих сборниках публикуются и друзья нашей кафедры с других кафедр, из других научных учреждений России, из-за границы. Вот совсем недавно я получил отклик профессора МГУ Н.А. Богомолова:
“Дорогой Вадим Соломонович! Спешу поблагодарить Вас за книжку. Удивляюсь, как вам удается издавать из году в год, пусть и таким мизерным тиражом, столь солидные и научно выдержанные сборники. Читать еще не начал, поскольку только сегодня (т.е. формально вчера) вернулся из дальних странствий: сперва был в Штатах две недели, а потом, после трехдневного перерыва, работал в Риме в архиве Вяч. Иванова. Но даже и при первом просмотре видно, что “Русская филология” будет столь же нужна, как и прежние ее выпуски. Поклон Эде Моисеевне, и благодарность подписавшим мой экземпляр. Искренно Ваш НБ”. Сейчас в работе одиннадцатый том.
У нас на кафедре висит плакат с афоризмом, принадлежащим (или приписываемым) Нильсу Бору:
To work,
To finish,
To publish.
У нас сочетается индивидуальная и коллективная научная работа. Наиболее плодотворные результаты были получены группами, которые занимались такими вопросами.
1. Применение кластерного анализа для изучения вопросов истории и теории литературы. (Кластерный анализ особенно удобен теперь, когда в жизнь вошли компьютеры).
2. Эволюция жанровой системы русской лирики в XVIII—XIX веках: кластерный анализ.
3. Периодизация творческой биографии писателя в свете рангового корреляционного и кластерного анализа.
4. Нахождение меры близости частотных словарей русских поэтов XIX—XX веков с помощью рангового корреляционного анализа.
5. Исследование поэтической фоники посредством лингвистических, математических и компьютерных моделей.
6. Изучение структуры онегинской строфы с использованием математических и компьютерных моделей.
7. Синтаксический перенос (enjambement) в русской и мировой поэзии.
8. Универсальная компьютерная поисково-информационная система ПАСТЕРНАК.
Наиболее полно результаты этих коллективных работ опубликованы в следующих изданиях: Славянский стих: Стиховедение, лингвистика и поэтика. М.: Наука, 1996; Русистика сегодня. 1996, № 4; Пушкинско-пастернаковская культурная парадигма: Итоги изучения в ХХ веке. Смоленск, 2000; Системы компьютерной математики и лингвистики: Материалы международной конференции. Смоленск, 2000; Славянский стих: Лингвистическая и прикладная поэтика. М.: Языки славянской культуры, 2001; Славянский стих. VII. Лингвистика и структура стиха. М.: Языки славянской культуры, 2004; Филологический вестник Ростовского гос. университета. 2004, № 3 (22).
В седьмом томе ученых записок моей кафедры “Русская филология” я напечатал статью “О научной работе моих учеников и моей”. Из тома в том публикую отчеты о научной работе кафедры, а мои ученики в последних выпусках публикуют подборки моих высказываний о науке и научной работе. Так что если кто-нибудь когда-нибудь проявит дополнительный интерес к предмету настоящей статьи, он легко сможет его удовлетворить.
Для своих учеников я написал и издал ряд книг. “Стих русской советской поэзии” (издана у нас в университете), “Сквозь магический кристалл: Поэтика “Евгения Онегина”, романа в стихах А.С. Пушкина” (издана в Москве), “Давид Самойлов: Поэт и его поколение” (в Москве), “Б. Пастернак-лирик”, “Пастернак” (три издания, все в Москве), “История русской поэзии” (четыре издания, из них три в Москве), “История русской литературы ХХ века” (два издания, оба в Москве), “Лингвистические, математические, семиотические и компьютерные модели в истории и теории литературы” (в Москве) и ряд других. Это серьезные научные исследования, но непременно обращенные к студентам и аспирантам. По ним сотрудники моей кафедры и я сам, а также студенты и коллеги в некоторых других университетах работают уже много лет.
Иду я как-то в библиотеку. Подходит ко мне студентка и говорит:
— Я купила вашу книгу о поэтике “Евгения Онегина” и увидела, что вы посвятили ее нам, вашим студентам. Только что у меня родился сын. И в благодарность вам я назвала его Вадим.
17 Козлов И.В. Петр Петрович Семенов-Тян-Шанский. М.: Просвещение, 1983. С. 64. (Курсив автора).
18 Чехов А.П. <Записная книжка IV> // Полн. собр. соч. и писем в 30 т. Соч., т. 17. М.: Наука, 1980. С. 153.
19 Тогда он академиком еще не был.
20 Баевский В.С. 1)Присутствие Байрона в “Евгении Онегине” // Известия АН. Серия литературы и языка. 1996. № 6; 2) О присутствии Байрона в “Евгении Онегине” // Studia metrica et poetica: Сборник статей памяти Петра Александровича Руднева. СПб: Академический проект, 1999; 3) Байрон // Онегинская энциклопедия. Т. 1. М.: Русский путь, 1999; 4) А.С. Пушкин. Евгений Онегин. Комментарии Ю.М. Лотмана и В.С. Баевского. СПб: Вита нова, 2002.
21 Веселовский А.Н. Историческая поэтика. Л., 1940. С. 53.
22 Проблемы литературной формы / Сб. статей О. Вальцеля, В. Дибелиуса, К. Фосслера, А. Шпитцера / Под ред. и с предисловием В.М. Жирмунского. Л.: Academia, 1928.
23 Аристотель. Метафизика // Античные мыслители об искусстве. Sine loci: Искусство, 1938. С. 133, 135.
24 Аристотель. Метафизика // Античные мыслители об искусстве. Sine loci: Искусство, 1938. С. 138.
25 Цветаева М.И. Собр. соч. в 7 т. М.: Эллис Лак, 1994 — 1995. Т. 5. С. 284.