Опубликовано в журнале Знамя, номер 12, 2007
Киномемуары о царе Борисе
М. Мусоргский. Борис Годунов. Режиссер-постановщик Александр Сокуров.
Премьера: Большой театр, 25 апреля, 2007. Телепремьера: канал “Культура”, 25 апреля, 2007
“Борис Годунов” почти шестьдесят лет был одним из символов Большого театра. Легендарный спектакль 1948 года, гениально оформленный Федором Федоровским, был и, как обещают, после завершения реконструкции Основной сцены вновь станет образцом настоящего “большого стиля”.
Сейчас в театре иная эпоха. От исторического здания остались одни стены, слегка прикрытые зелеными сетями. За пустыми окнами чернота. Жизнь продолжается на Новой сцене с искусственной акустикой и плафоном от Зураба Церетели. Там и родился новый “Борис”. Для театра это событие исторической важности и, помимо всего прочего, попытка внятно ответить на вопрос: что же такое Большой сегодня? Если спектакль идет себе и идет более полувека, театр превращается в музей восковых фигур — а Большой хочет быть современным… С другой стороны, Мусоргский в свое время настолько резко порвал с традицией, что и постановщиков провоцирует на оригинальные решения. Как сказал в интервью перед премьерой главный дирижер Александр Ведерников: “Опера “Борис Годунов” — это сочинение глубоко драматическое, очень актуальное сегодня… Все главные вопросы, поднятые Пушкиным и Мусоргским, до сих пор стоят перед Россией”. Так что ожиданий перед премьерой было немало. Главная же интрига заключалась в приглашении постановочной команды из сферы кино во главе с режиссером Александром Сокуровым и художником по костюмам Павлом Каплевичем.
Кино предполагает масштаб и “большой стиль”, который нынче в страшном дефиците. Но грандиозности не получилось, интерес постановщиков замкнулся на деталях и частностях. И в первую очередь это относится к музыкальной интерпретации.
В разговоре о “Борисе Годунове” не обойтись без того, какие из десяти картин идут, какие не идут, и чья взята оркестровка из пяти существующих. В Большом театре на сей раз оркестровка авторская, польский акт и сцена у собора Василия Блаженного на месте, бунтарской сцены под Кромами нет. Благодаря научным консультантам Евгению Левашеву и Надежде Тетериной открыты маленькие фрагменты музыки Мусоргского, которые ранее не звучали никогда, и исполнительские детали, на которые никто никогда не обращал внимания. Под управлением Александра Ведерникова оркестр на премьере играл стройно и ладно, но существовал сам по себе, хронически не совпадая с солистами и хором. Труппа не стала единым художественным организмом, а в отсутствие внятной музыкальной концепции спектакля отдельные тембровые и артикуляционные находки Ведерникова выглядели как элементы дизайна. Премьерный состав был пестрым по качеству голосов (как обычно в Большом — от великого до смешного), поэтому говорить о сложившемся ансамбле трудно. Несомненно выделялись уровнем исполнения Марианна Тарасова (Марина Мнишек), Максим Пастер (Шуйский), Леонид Зимненко (Пимен), Петр Мигунов (Рангони) и Юрий Лаптев (Щелкалов).
Постановка Сокурова вроде бы традиционна и следует канонам оперного реализма, но абсурд подстерегает на каждом шагу. Калики перехожие почему-то долго ходят по сцене кругами, почти хороводом. Борис и Юродивый для чего-то разыгрывают последнюю встречу царя Додона и Звездочета. В финале сцены в Корчме кого-то ловят и валят на пол. При скудном освещении кажется, что поймали Самозванца, и антракт проходит в недоумении: если Лжедмитрий схвачен, как же продолжать оперу? Оказывается, по замыслу режиссера это Самозванец с бродягами скрутили бедного Пристава… Кульминация абсурда настигает нас в Польском акте, где Марина Мнишек является крылатой девой-воительницей, настоящей валькирией, Лжедмитрий сначала выдергивает из ее крыла перышко, а потом и сам крылья получает. И еще яблоко в придачу.
В интервью режиссера из буклета спектакля звучит сильное разочарование оперой Мусоргского: дескать, ряд эпизодов был написан по требованию театральной дирекции и композитору-драматургу совсем не нужен, и профессиональных навыков либреттиста ему не хватало, и в характерах персонажей нестыковки… Чувствуется, что большая часть оперы оказалась не нужна самому Сокурову. Его заинтересовал не “Борис Годунов” Мусоргского и не личность грешного царя, а лишь некоторые мотивы, например, отношения Бориса с сыном Феодором. В связанные с ними моменты в спектакле возникает активная режиссура: в тереме царевич набрасывается на папу с кулачками, в сцене смерти Бориса появляется в Грановитой палате верхом на бутафорской лошади… Беда в том, что мальчики-артисты гораздо младше исторического Феодора. Выглядят они прелестно, но слишком юны, чтобы достойно петь в опере, и сцены с их участием смотрятся инфантильно.
Мысль режиссера развивается фрагментарно, сюжет изложен не слишком подробно и тщательно, много статичных эпизодов, ни одна линия не выстроена от начала до конца. Центральную роль спасает Михаил Казаков, призвав на помощь свой уникальный для тридцатилетнего певца опыт исполнения Бориса Годунова на разных сценах, включая и старую постановку Большого театра. В не интересных режиссеру эпизодах на помощь приходит оживляж: театральные драки артистов хора, непрерывные хождения миманса из двери в дверь в тереме, мешающие сконцентрироваться на главных героях. В Корчме унылое зрелище делают еще более унылым передвижения глухого умственно отсталого мальчика — при том что в роли Шинкарки занята превосходная комическая актриса Оксана Корниевская, и, заметь режиссер ее талант, картина стала бы шедевром…
От сцены к сцене укрепляется подозрение, что в своей первой оперной работе постановщики вдохновлялись не вечными проблемами, поднятыми Пушкиным и Мусоргским, а старым спектаклем Большого театра. Декорации Юрия Купера представляют собой вариации на темы Федоровского, только без того многоцветья, которое сегодня так пугает серьезных, стильных художников — по сравнению с оригиналом все более бледное и блеклое. Из этой ретро-стилистики выбивается только первая польская картина, где показан интерьер театра и люстра, в точности как в незабвенном фильме “Казанова”. Одним словом, оформление театрально-ностальгическое. Да и как не тосковать по временам, когда занавес поднимался — и публика аплодировала художнику? Так оно и бывало на старом “Борисе Годунове”… Декорациям нового “Бориса” не аплодируют, потому что их главное достоинство — не в том, что и как изображено, а в том, насколько технологично проработана поверхность. Пафос этого поистине уникального спектакля далек от трагедии царской совести, кровинки невинно убиенного царевича и проблем легитимной власти на Руси. Пафос в том, что костюмы артистов хора сшиты из феерически дорогой “пророщенной ткани” от Павла Каплевича, а шубу Бориса украшают гранаты и исторический орнамент с павлиньим пером. “Борис Годунов” бьет все театральные рекорды по привлечению умельцев — помимо собственных мастерских Большого над ним работало еще восемь мастерских Москвы и Петербурга!
Так о чем же новый спектакль? О “Борисе Годунове” в Большом театре как символе оперного жанра. О том, какое это когда-то было прекрасное зрелище — в роскошной сценографии и с великими артистами. Впервые придя в оперу, постановщики отнеслись к ней с интересом неофитов и с позиции не то чтобы творцов, а скорее наблюдающих со стороны. По моему глубокому убеждению, то, что получилось, — вовсе не спектакль, а материал для фильма: сцена оформлена, как павильон для съемок, декорации и костюмы проработаны так, чтобы их можно было долго показывать крупным планом, работа с артистами шла в основном над мимикой — от подбородка и выше… Беда в том, что через оркестровую яму этого не видно, зато хорошо заметны шаблонные, грубо выстроенные мизансцены и отсутствие режиссерского внимания к актерской интонации.
То, что в итоге получилось, — не столько живой спектакль сегодняшнего Большого, сколько попытка мемуаров о Большом времен Золотого века. “Оперная классика на сцене театра” — прекрасная тема для фильма часа на полтора. Для спектакля продолжительностью в три с половиной часа она слишком скудна. Высидев его от начала до конца, можно прийти к убеждению, что опера — это длинно, сложно, скучно, занудно и вообще не современный формат. Вот если б резать образовавшийся материал да монтировать, резать да монтировать, смело убирая “ненужные Мусоргскому” эпизоды! Выпустить фильм и получить за него “Нику”. А так, скорее всего, придется получать “Золотую маску”, куда же Большому театру без нее…
Анна Булычева