Опубликовано в журнале Знамя, номер 7, 2006
Начало истории
Оглянешься вокруг — бог весть что происходит. Машины взрываются, крыши падают, пожары, землетрясения и наводнения, народные восстания и прочие всплески разных стихий заставляют вспоминать подзабытую уже географию. Где эта странная страна под названием Чад? Какие-то повстанцы с каким-то правительством устроили там какую-то очередную резню, и соседний Судан (где этот Судан?), у которого свои проблемы и свои повстанцы, в ней по мере сил участвует, и куда-то туда посылаются наши вертолеты — не чтобы воевать, а чтобы возить гуманитарные грузы и раненых. А то Непал — ну где этот Непал? Там народ недоволен королем и вышел на улицы, а тем временем в Корякии землетрясение, а в Болгарии наводнение. Тут вспоминаешь, что есть такая речка — Дунай (можно сказать, европейская Волга), и начинаешь чесать в затылке: Дунай — это понятие историческое или географическое? То есть когда разливается — скорее географическое, а когда мирно течет поперек всей Центральной Европы — историческое.
Массовое сознание в эпоху катаклизмов склонно, похоже, мыслить географически, пространственно, горизонтально; сознание немассовое во времена, когда все разливается, течет, меняется и взрывается, старается нащупать какую-то временну€€ю вертикаль, бросает якоря в бурный поток, чтобы хоть за что-то зацепиться, остановиться и задуматься — а когда это мы погрузились в Ноев ковчег и у кого какие резоны были для спешной эвакуации?
Да вот — просматриваешь журналы и видишь, какие немереные пространства стала занимать в них разного рода и качества историческая публицистика. В “Звезду”, к примеру, сунешься (№ 4), а там Александр Панченко (это тот самый или нет?) еще раз рассказывает нам о Павле I, который как-то подозрительно похож в его изложении на В.В. Путина, и цитаты приводит роскошные (из Ходасевича, например): “В своей незавершенной книге о Павле I Владислав Ходасевич писал: “Когда русское общество говорит, что смерть Павла была расплатой за его притеснения, оно забывает, что он теснил тех, кто раскинулся слишком широко, тех сильных и многоправных, кто должен был быть стеснен и обуздан ради бесправных и слабых. Может быть, это была историческая ошибка его, но какая в ней моральная высота! Он любил справедливость — мы к нему несправедливы. Он был рыцарем — и убит из-за угла””.
Нынешний наш президент тоже “теснит” тех, кто “раскинулся слишком широко”, так что же, и его кто-нибудь убьет из-за угла? “Исторические ошибки” в нашей богоспасаемой стране всегда почему-то в близком родстве с “моральной высотой”. Николая II за его будто бы “моральную высоту” даже святым сделали, попустив ему несущественные “исторические ошибки”. Главное — помри вовремя и как-нибудь не так, как все смертные помирают, — вечность тебе почти обеспечена. Даже если на твоей совести Ходынка и Кровавое воскресенье.
Про первую русскую революцию пишут в “Неприкосновенном запасе” (2005, № 6) Александр Шубин и Вадим Дамье. Оказывается, что революция эта — до сих пор большая загадка для историков, тайна, понимаете ли: “Революция 1905—1907 годов вошла в пору своего столетнего юбилея еще более загадочным явлением, чем она была для современников. Для одних это — “пролог Великого октября / Великой Смуты”, для других — повод для юбилейных комментариев к Манифесту 17 октября и созыву Государственной думы. Можно посетовать, что “преувеличены” жертвы 9 января, порекомендовать власти твердости в борьбе с революционной напастью. Можно поднимать лозунги “Долой царя Путина!” и выступать за возрождение советов. При этом важно и понимать — в чем сущность явления, какое место занимает первая русская революция в потоке истории”.
Потом Шубин долго и мучительно определяется в терминах — ну хоть что такое революция. В искомом определении аж три пункта (А-Б-В), вот первый: “А) Революция — это социально-политический конфликт, то есть такой конфликт, в который вовлечены широкие социальные слои, массовые движения, а также политическая элита. Это сопровождается расколом существующей социальной элиты и либо сменой властной элиты, либо ее существенным дополнением представителями иных социальных слоев. Важный признак революции (в отличие от локального бунта) — раскол в масштабе всего социума (общенациональный характер там, где сложилась нация)”.
Ну, и короче, без пунктов-буковок: “Таким образом, революцию можно кратко охарактеризовать как социально-политическую конфронтацию по поводу смены системообразующих принципов организации общества, преодолевающую существующую легитимность”.
Но чем же так лакома для историка именно первая русская революция? Жду-жду чего-то нового от историка, замеченного в конце 80-х в качестве одного из лидеров “неформалов” (помнится, был он тогда анархо-синдикалистом, но могу и ошибаться), а получаю то, что твердили мне с университетской кафедры туповатые преподаватели курса “История КПСС”: “Очевидная незавершенность революции 1905—1907 годов ставила на повестку дня вопрос о “доводящих” революциях — и типологически близких либеральной “Славной революции” (как планировали организаторы военного переворота в феврале 1917 года), и социальной революции, которая немедленно регенерировала структуры советов в том же феврале 1917 года. Задержка с реализацией программы социальных преобразований, намеченных 1905 годом, привела к быстрой эскалации революционного процесса в марте-октябре 1917 года и перерастанию его в скоротечную гражданскую войну ноября-декабря 1917 года по сценарию декабря 1905 года, но с иной позицией солдатской массы и, соответственно, с другим исходом вооруженной борьбы. В этом отношении можно сказать, что только большевики сумели извлечь адекватные уроки из революции 1905—1907 годов”.
В том же номере “НЗ” Вадим Дамье в статье “Столетие советов и современные российские левые” пытается перепахать официозную историю советов и задаться вопросом: нужен ли современным “левым” опыт столетней давности? Да и есть ли вообще “левые”? Дамье по этому поводу скептик и минималист: “Разрозненные и все еще не определившиеся с собственной идеологией российские левые усиленно ищут то, что позволило бы им идентифицировать самих себя, очертить свое место на идейно-политической арене страны. Задача, прямо скажем, не из легких. Если исключить весь псевдолевый мейнстрим (КПРФ, “Родину”, НБП и других), то окажется, что левые в сегодняшней России представлены небольшими политическими и идейными группами социалистического, левокоммунистического или анархистского толка, рядом интеллигентских клубов и изданий и относительно разветвленной (и размытой) субкультурной средой”.
Ну да, я еще одну бабушку соседскую знаю, насквозь “левую”, но не любит она ни Ленина, ни Сталина, ни коммунистов прошлых и нынешних, в церковь тоже не ходит, а на вопрос: “Что ж делать-то?” — отвечает: “Чтоб справедливо было!”.
Кто бы мне рассказал, что такое — справедливо…
А в какой зверинец мы еще попадем! То ли еще будет! Не умерла идея советов: “Проект создания центральной структуры получил одобрение Института проблем глобализации (ИПРОГ, организации, возглавляемой ветераном социалистического движения в России Борисом Кагарлицким) и был активно поддержан “Молодежным левым фронтом” (МЛФ), существующим с 2003 года блоком молодежных групп сталинистской, неосталинистской, маоистской и троцкистской ориентации. Фронт приступил в мае 2005 года к проведению кампании под лозунгом “Вся власть советам!”. Как объяснил лидер фронта и сотрудник ИПРОГ Илья Пономарев, существует необходимость “объединения в форме возрождения советов, первоначально как советов Протестных Действий, в которые придут и должны сыграть ключевую роль новые молодые активисты оппозиции. Опыт революции 1905 года оказывается востребован сто лет спустя”.
Ну-ну, ребятишки, поиграйтесь — так хочется отреагировать на все это схемостроительство.
Что-то вот не хочется ни в 1905, ни в 1917 год неожиданно возвернуться. И Борис Дубин нечто такое обнадеживающее по этому поводу написал в “Отечественных записках” (2005, № 6). Статья называется “Посторонние: власть, масса и массмедиа в сегодняшней России”. Там четко объяснено — никаких революций не будет, масса пассивна и атомизирована, массмедиа захвачены государством, которое в сотрудничестве с предпринимательской элитой и прагматичными менеджерами массмедиа вполне себе контролирует ситуацию.
Нехорошо, неправильно. Но черт его знает, что лучше — смотреть по ТВ какие-нибудь “Новые песни о главном”, плюясь и ерничая, или иметь какие-то дела с “блоком молодежных групп сталинистской, неосталинистской, маоистской и троцкистской ориентации”.
Очень не хочется оказаться в начале очередной “истории”, побывав — недолго, увы — в ее “конце”. Смысл кавычек понятен?
Александр Агеев