Опубликовано в журнале Знамя, номер 7, 2006
Руслан Киреев
Осенью 1980 года мне позвонила критик, чья темпераментная статья появилась накануне в “Литературной газете”. По ней-то и сложился у меня образ автора. Этакая строгая дородная профессорша преклонных лет, нагоняющая страх на студентов: в статье упоминалось, как она принимала экзамен в университете…
Дама представилась заведующей отделом прозы журнала “Знамя” и спросила, нет ли у меня чего-нибудь новенького. Есть, ответил я. Роман. Правда, он лежит в “Октябре”, где его, кажется, собираются печатать.
Роман назывался “Подготовительная тетрадь” и лежал в “Октябре” уже полтора месяца: сотрудники исподволь обрабатывали главного редактора Ананьева. Для журнала, которым он руководил, моя вещь была не совсем, скажем так, характерна.
Наталья Борисовна Иванова — а звонила именно она — осведомилась, не могу ли я дать экземплярчик рукописи. На два дня… В частном порядке… Как критику… Ей любопытно, что делает писатель Киреев.
Мне тоже было интересно, что скажет о моем новом опусе “строгая дама”, и я отнес свое сочинение в редакцию на Тверском бульваре. (Тогда “Знамя” помещалось там.) К моему изумлению, меня встретила отнюдь не дородная профессорша преклонных лет, а худенькая, быстрая, совсем еще молодая женщина с веселыми чертиками в глазах.
Ровно через два дня она снова позвонила мне и известила, что роман прочитан, “Знамя” готово напечатать его в ближайших номерах, договор на столе, через неделю можно получить аванс. “А Кожевников…” — заикнулся было я о главном редакторе, но Наталья Борисовна перебила меня. “О Кожевникове не беспокойтесь”.
Я понял, что с Кожевниковым поработали, причем сделали это куда эффективней и оперативней, нежели с его коллегой Ананьевым. Ни тот, ни другой, насколько я знаю, рукописи обычно не читали.
Автор не устоял. Договор был подписан, роман напечатан и даже получил годовую премию журнала. То была моя первая литературная премия.
Кирилл Ковальджи
Журнал “Знамя” сыграл незабываемую роль в моей поэтической (и не только поэтической!) судьбе. Было это давно, в середине прошлого века, а точнее — весной 1954 года.
Я, заканчивая учебу в Литературном институте, подготовил дипломную работу, разумеется, стихотворную, перечитал ее с некоторым удовольствием, и вдруг у меня мелькнула шальная мысль — а не отнести ли один экземпляр в “Знамя”, благо редакция помещалась неподалеку от института. До того я не имел обыкновения обивать пороги редакций, мне было достаточно, если мои стихи нравились друзьям. И девушкам, которые мне нравились. Правда, я подозревал, что моя лирика, говоря теперешним языком, “не формат”. И действительно — она была не ко двору тогда (пожалуй, и теперь не очень). А правильные “идейные” стихи, которые я тоже писал то поддавшись общему настроению, то для очередного творческого семинара, я как-то не ценил — не собирался тягаться с ведущими (как тогда выражались) советскими поэтами.
Но вот настал срок отчитываться, стихи, собранные вместе и одобренные руководителем диплома — Евгением Долматовским, своим весом (почти книжка!) придали мне храбрости, и я заявился в отдел поэзии журнала “Знамя”, где меня с удивлением приняла Валентина Дмитриева:
— В первый раз вижу, чтобы автор принес мне целую дипломную работу!
Однако она, пожалев смущенного студента, приняла переплетенную машинопись, прочитала и передала Вере Инбер, которая в редколлегии курировала поэзию. Вместе они выбрали цикл из семи стихотворений, слава Богу, вполне лирических…
Это была моя первая публикация в толстом журнале, состоялась она к концу года, в 11-м номере, на этом можно было бы и закончить, но за это время произошли важные для меня события.
После института я попросил направить меня на работу в Кишинев, там я отнес свой сборник в издательство, где его приняли настороженно, дело вообще могло сорваться, а тут как раз подоспел свежий номер “Знамени” с моими стихами! И он, конечно, сыграл свою роль! Видите, меня центральные журналы печатают, а вы?
Кроме того, я заманивал в Кишинев москвичку, в которую был влюблен, собирался жениться, а здравомыслящая ее мамаша сопротивлялась, имея все основания не верить в мою житейскую состоятельность. Но я вскоре прибыл в командировку, помахивая “Знаменем”… Весной мы сыграли свадьбу.
А тут вышел и первый мой сборник стихотворений “Испытание”. И пошло…
И все это с легкой руки Валентины Георгиевны Дмитриевой из журнала “Знамя”.
Эльвина Мороз
Редактор — что это за паразитическая профессия такая на теле писателя, вроде рыбки-прилипалы на ките! Однако даже в институтах этой профессии обучают, и даже книжки про нее есть. Одна была очень хорошая — Лидии Корнеевны Чуковской. Лидия Корнеевна подарила мне ее, когда я редактировала, а точнее, пропихивала в издательстве ее знаменитую повесть “Софья Петровна” — году в 62—63-м — вышла-то она спустя лет двадцать пять, и я получила ее в подарок. На филфаке нас редактуре не учили, перед Лидией Корнеевной я трепетала, книжку про редактирование тотчас прочла и, интересно, мои мысли о сем труде точно совпали с ее мыслями, чему я очень обрадовалась. Я к тому времени работала в “Совписе” уже лет пять и начинала понимать, что к чему. Правда, книжку эту у меня вскорости увели, а жаль. Там, конечно, были основополагающие принципы редактуры, главный из которых, помнится, сводился к тому, чтобы не ломать писателя. А сейчас я думаю, что ни на каком факультете научить редактировать художественную прозу невозможно. Или у тебя есть чутье на нее, на язык, на стиль, а также “чувство локтя автора” и прочие чувства, помогающие его понять и разобраться в сути рукописи, или — нет. И все тут. И еще одно важное качество должно быть у редактора, которому тоже не научить, — желание, и не просто желание, а прямо-таки страсть — довести стоящую рукопись до печати и до читателя. Без этого редактор — не редактор. Ну а уж умение довести дело до победного конца требует еще множества умений. Эти добираются опытом, а также пониманием психологии начальства, ну и, конечно, овладением ряда дополнительных профессий, как то: дипломатии, а стало быть — хитрости и изворотливости и даже способности порой прибегнуть к шантажу. Не очень, конечно, красиво, но, как говорят порочные люди, цель оправдывает средства. (Тут мы слишком близко подходим к вопросу о нравственности, на котором в данный момент останавливаться не хотелось бы.) Опять же, мера пользования этими качествами определяется тем, какой у тебя начальник и насколько его задачи отличаются от авторских и твоих. И вообще, насколько велики эти задачи.
Об одной истории, когда мы всем отделом пытались перехитрить начальника, точнее — подначальника — заместителя главного редактора тов. Катинова В.В., я уже писала. Напомню вкратце: судьбу рукописей практически решал он, а не главный редактор В. Кожевников. Тот вообще ничего не читал, а Катинов рассказывал ему содержание рукописи по телефону, естественно, со своими комментариями, вроде: “В рукописи нет ни одного положительного героя” или: “Тут попахивает антисоветчиной”…
Так вот, дав Катинову на чтение одну очень хорошую военную рукопись автора из смоленской провинции (Вилена Сальковского), мы буквально на следующий день получили отрицательный ответ. Рукопись была листа в три — и вряд ли В.В. осилил ее за одну ночь. Тогда мы решили идти ва банк — дождаться, когда В.В. уйдет в отпуск и, сделав вид, что он не успел ее прочитать, подсунуть рукопись Кожевникову. В этой акции принимала участие Наталья Борисовна, заведовавшая тогда нашим отделом. Это был риск, скажем прямо. Дело могло кончиться увольнением зачинщиков, но мы рискнули. Скорее всего, потому, что сам Кожевников воевал примерно там, где происходило действие романа. (Знание биографии начальника — тоже немаловажная вещь). Может, взыграет что-то личное? Ну надеялись мы на это. А роман был и впрямь крутой. Звоним. Читает. Читает и плачет (буквально!). И обещает: печатать будем. Однако по мере дальнейшего чтения пыл остывает: печатать будем, но с купюрами… В результате — редактор поплакал, признал, что рукопись хорошая, но печатать отказался — опасно. Нас не уволили, а рукопись Вячеслав Леонидович Кондратьев, вечный радетель за таланты, отнес в другой журнал. Но это было еще в те, застойные времена.
А потом началась перестройка, и к нам в журнал пришел другой редактор — свой, родной, все понимающий, с которым можно не хитрить. Так нам казалось. Однако начальство есть начальство, и у него свои резоны.
Как-то В.Я. Лакшин, который стал у нас теперь вместо Катинова и тоже читал все рукописи до главного сам и решал, давать или не давать читать главному, сказал по поводу предложенного мною рассказа одной молодой писательницы фразу, ставшую крылатой: “Печатать не будем, автора — приласкать”. Рассказ был замечательный, но… про абортарий, назывался “Отделение пропащих”. До главного Лакшин его не довел и, наверное, правильно. Вкусы главного Лакшин знал лучше нас.
А я стала автора “ласкать” — то есть звонить ей в Питер (тогда еще Ленинград), спрашивать, как и что пишется, просить показать и т.п. И наконец, получила повесть. Очень славную повесть про двух старушек. Называлась “Евгеша и Аннушка”. Пустила читать по кругу, всем понравилось, вплоть до зам. главного, С.И.Ч. Положили на стол главному. Проходит месяц, другой, третий… Рукопись лежит без движения: то ли название такое заурядное, не привлекает главного, то ли другие дела заели. Перед автором неудобно — ласкали, просили, всем нравится, дело совсем за малым — чтобы главный одобрил, и тотчас ставим в номер. Но время идет, а воз и ныне там, в чем причина — неизвестно. И тогда мы решили пойти на хитрость. Сережа Костырко, мой приятель, работавший в “Новом мире”, эту рукопись знал, знали ее там и другие. И, с согласия С.И.Ч. и всех остальных, я пошла к главному и сказала: “Если мы не дадим эту повесть в текущий номер, то ее немедленно печатает “Новый мир”, они давно на нее нацелились, а автор исключительно из порядочности ждет столько времени”. На следующий день я получила наказ сообщить автору о нашем положительном решении и сдавать рукопись в набор. А фокус заключался в том, что наши журналы зверски соперничали. На этом мы и сыграли.
Дело закрутилось. Марина Палей — это была она — как раз приехала сдавать сессию в Литинститут. Приехала прямо ко мне. Тут же у меня гостил Феликс Кривин из Ужгорода. Ночью, чтобы ускорить процесс, мы втроем сочинили “Доброго пути”, которое утром в Литинституте, где Чупринин — С.И.Ч. — преподавал, кажется, и Марине, это дело подписал (все было разыграно как по нотам), кроме того, посадил Марину в такси и привез знакомиться к главному. Марина была в восторге — еще ни в одном журнале с нею так не обращались. Повесть пошла в набор, вышла, получила хорошую прессу, все, решительно все были довольны. Правда, об этой авантюрной истории Марина и до сих пор не догадывается. Очень уж не хотелось тогда ее разочаровывать. А теперь она стала известным писателем, много печатается, так что, думаю, узнав, она только улыбнется.
Такие вот в редакторской практике случаются казусы.