Опубликовано в журнале Знамя, номер 3, 2006
Весь белый свет — спектр, сумма розней, распрей.
В окне моём расцвёл вишнёвый сад —
белейший семицветный день февральский
Сад — самоцветный самовластный день.
Сомкнувши веки, что в окне я вижу?
Сад — снегопад — слышней, чем вздор людей.
Тот Садъ Вишнёвый — не лелеет вишню —
не потому, что саду лесоруб
сулит расцвет пустыни диковатый.
Был изначально обречён союз:
мысль и соцветья зримых декораций.
Так думал Бунин — прочитает всяк,
кто пожелает. Я в сей час читаю.
Чем зрителю видней Вишнёвый садъ,
тем строже Садъ оберегает тайну.
Что я в ночи читаю и о Ком —
мне всё равно: поймут ли, не поймут ли.
Тайник — разверст и затворен. Доколь
скорбеть о тайне в скрытном перламутре?
Вишнёвый сад глядит в моё окно.
Огнь мыса опаляет подоконник.
Незваный, входит в дверь… не знаю: кто.
Кто б ни был он, я — жертва, он — охотник.
Вишнёвый сад в уме — о таковом
не слыхивал тот, кто ошибся дверью
Как съединились сад и Таганрог, —
понятно лишь заснеженному древу
в окне моём. Тот, думаю о Ком, —
при бытия мучительном ущербе,
нам тайн своих не объяснил. Но, он
врачу диагноз объяснил: “Jch sterbe”.
“Жизнь кончена”, — услышал доктор Даль.
Величие — и в смерти деликатно.
Вошедший в дверь, протягивая длань,
проговорил: — Насилу доискался.
Жизнь кончена? Уже? — Он в письмена
свой вперил взгляд, возгоревав не слишком.
— К несчастью, это — не мои слова.
Склонившийся, их дважды Даль услышал.