Стихи
Опубликовано в журнале Знамя, номер 1, 2006
Об авторе | Александр Семенович Кушнер родился в Ленинграде в 1936 г. В течение 10 лет работал учителем в средней школе. До 2000 г. опубликовал 18 книг стихов. Далее: Летучая гряда. СПб, 2000; Стихотворения. Четыре десятилетия. М., 2000; Пятая стихия. Стихи и проза. М., 2000. Книга статей о русской поэзии: Аполлон в снегу. Ленинград, 1991. Лауреат Гос. премии РФ (1995), премии “Северная Пальмира” (1995), ж-ла “Новый мир” (1997), Пушкинской премии фонда А. Тепфера (1996), Пушкинской премии РФ (2001), российской национальной премии “Поэт” (2005). Живет в Санкт-Петербурге.
* * *
На вашей стороне — провидцев многословный
Рассказ, и мудрецы — на вашей стороне,
И Бог, и весь обряд ликующий, церковный,
И в облаке — Святой, и мученик — в огне,
И вечная весна, и стансы Рафаэля,
И, физику предав забвению, Паскаль,
Страстная и ещё Пасхальная неделя
На вашей стороне, органная педаль
И многослойный хор, поющий по бумажке,
А то и без неё, победно, наизусть,
И с крестиком бандит раскормленный в тельняшке,
Спецназовец — вчера убил кого-нибудь,
Как скептик говорил один яйцеголовый,
На вашей стороне и армия и флот,
На вашей стороне Завет, во-первых, Новый,
И Ветхий, во-вторых, и ангелов полёт,
На вашей стороне и дальняя дорога,
И лучшие стихи, и нотная тетрадь,
И облако в окне, и я, — устав немного
Всё это, глядя вам в глаза, перечислять.
* * *
Испугался: неужто и город,
Где так долго живу, разлюбил?
И к деревьям почувствовал холод?
И к холмам, где стоял и курил?
Неужели и облаку в небе
Я не рад, и проточной воде:
Ни иллюзий, ни великолепий
Мне не надо ни в чём и нигде?
Испугался: неужто случилось
То, что так удивляло в других?
Жизнелюбие — высшая милость.
Как же так? Помрачнел и притих.
Неужели душа совершила
Подвиг свой, как угрюмый поэт
Объявил — сколько лет ему было?
Я в стихи заглянул — сорок лет.
Рановато, по нынешним меркам.
Я и в двадцать их знал наизусть,
Но сказать: отцвело и померкло
И, вздохнув, согласиться: и пусть —
Умозрительно мог лишь, из чувства
Сострадательной общности с ним.
Ах, не мрачно, не голо, не пусто!
И какой из меня нелюдим?
Испугался. И мрачную книгу
Стал читать, торопливо, взахлёб!
С благодарностью каждому мигу:
Ночь так ночь, смерть так смерть, сноп так сноп
И бесплодная жатва так жатва,
И тщета так тщета, и звезда
Так звезда, что летит безвозвратно,
Нам на радость летит в никуда!
* * *
А у Фонвизина ты помнишь Стародума?
Он верный ленинец, отнюдь не сталинист,
И на Скотининых печально и угрюмо
Он смотрит, дел Петра прямой пропагандист —
И не откажется от своего кумира.
И даже кажется, что он из гиблых мест
Вернулся, преданный переустройству мира,
Как ещё Лондонский постановил партсъезд.
Метёт метель у нас, и крепостное право
К социализму льнёт, чтоб строить по зиме
Капитализм, наш сон — великая держава.
Всё перепуталось: три пишем, два в уме,
Я б оттолкнул её, она печальна в массе
Своей, в густом снегу и пламенном бреду,
Да, но как “Недоросль” смешил нас в пятом классе!
Я и в двухтысячном ещё смеюсь году.
* * *
Все эти зеленя, увалы и отлоги,
Что Пушкин знать не знал, встречались по дороге
Ему, лощины те, и взмёты, и жнивья.
Они ещё войдут в приметливую прозу,
Наскучат нам ещё, и выстрел из ружья,
И тетерев, мешком упавший под берёзу.
Всё это столько раз пересечёт сюжет
И так загромоздит его, что смысла нет
Теперь вникать в рассказ; сиреневым исподом
Земли свою любовь предъявят к мужику.
А Пушкин всё равно сильней любим народом,
Хотя и не считал себя пред ним в долгу.
* * *
На даче так: всё время кто-то
Следит вполглаза за тобой:
То это ёлочка, — дремота
Её притворна и покой, —
Обманет, колкая, в два счёта,
Обнимет лапкой голубой.
То это выступит осина
К тебе навстречу, то ольха,
То куст шиповника невинно
Подступит, на манер волхва,
На нём жучки и паутина,
Цветов отцветших вороха.
То чьи-то уши видишь, мочки,
Мгновенный чувствуешь испуг.
Так, приподнявшись на носочки,
В окно заглядывает друг:
Он в дверь стучал — дверь на цепочке —
И ты не слышал этот стук.
Всё время чудится прохожий,
Всё наблюдатель или гость,
Всё время чувствуешь всей кожей
Взгляд, чей-то зонтик или трость.
Подносит кто-то, осторожен,
Сухую связку или гроздь.
Как будто в самом деле чья-то
Малоуспешная душа
Переселилась виновато
В них, здесь живущих не спеша.
Об этом что-то у Сократа
Есть. И в лягушку, и в ежа.
Ты на примете, на учёте,
Ты на веранде за столом
Сидишь в вечерней позолоте
Болваном, идолом, божком.
Ты в обработке, ты в работе,
Тебя шлифуют день за днём.
* * *
От незабудок в самом деле взгляд
Не отвести нам: мы же не слепые!
Как будто кем-то выплеснут ушат
Незримых слёз, что здесь теперь стоят,
Не просыхая, бледно-голубые.
Кого-то ты, наверное, любил
Давным-давно и, помнишь: не забуду —
Сказал — и что же? Лестниц и перил
Нет, помнишь, тех, и клятвы те забыл.
Цветочки помнят всё и верят чуду.
* * *
А то, что говорила чужестранка
Сократу о любви, на этот раз
Меня не вдохновило — лишь осанка
Её была отрадою для глаз.
Нам дорого, что скажет чужеземка,
Свою бы мы не приняли всерьёз,
Подумали б сто раз мы перед тем, как
Прийти в азарт от рук её и кос.
И что она о страсти говорила
И благом называла, — почему?
Я “Пир” перечитал. В нём меньше пыла,
Чем длинной апелляции к уму.
Впотьмах я налетел на спинку стула,
Об угол я ударился стола,
Хотя бы раз рукой слезу смахнула!
Обманутой ни разу не была?
Не видела, как, взгляд уставив в точку,
Стальное дуло держат у виска,
Как к сердцу клён несёт свою примочку,
Осиротев, мрачнеют облака?
Нет формулы. И мел крошить не надо.
Что можно взять и вынести хоть раз
В любви за скобку? Нежность, мрачность взгляда
На этот мир, смятенье? — Только нас!
* * *
Люблю невзрачные сады
На скучных улицах убогих,
Их запылённые кусты,
Их беспризорные чертоги,
Где отпрыск царственных кровей,
Дуб полунищий, обветшалый
Раскинул ржавый свод ветвей,
Царей потомок захудалый.
Люблю запущенность аллей,
И не аллей — двух-трёх дорожек,
Люблю отсутствие скамей,
Люблю глухих пять-шесть окошек,
Несимметрично, кое-как
В слепой стене пробитых, — кто-то
Владеет роскошью, бедняк:
С ним эта тень и позолота!
Куда ходили мы с тобой,
Где ждал тебя я, у химчистки?
Валялся жёлудь под ногой,
Торчал замшелый камень склизкий,
Я тоже в сырости погряз,
Я тоже залит бледным светом.
Где настигает счастье нас?
Кто позаботился об этом?
* * *
Киммерия, а где это? Я не помню.
На границе гомеровских представлений
О пределах земных. Как в каменоломню,
Одиссей там спустился во мрак осенний,
Ибо на весну не похож загробный
Край, — так холодно, пасмурно в нём, уныло.
Говорил сочувственно и подробно
С тенью Агамемнона и Ахилла.
Первый только вздохнул, вспоминая Трою,
Жаловался на происки и коварство
Тех, кто после войны отплатил герою
Тем, что отнял и жизнь у него, и царство,
А второй уверял, что любой подёнщик,
Перепачканный в глине, счастливей тени,
Потому что рубаху его полощет
Ветерок и клубятся кусты сирени.
И ещё там была одна тень, с которой
Гость попробовал заговорить — не вышло:
Потопталась за тьмой она, как за шторой,
Не дослушав его, отошла неслышно:
Не простил Одиссею Аякс обиды,
Это лучшее место во всей поэме,
Обесчещены можем мы быть, забыты,
Но за гробом опять мы с мечом и в шлеме.
Парменид
Парменид: Если нет у него ни конца, ни начала,
значит, то, что зовётся единым, и впрямь беспредельно.
Аристотель: Воистину так, и не скажешь, что мало.
Парменид: И не прямо, не кругло, — едино и цельно,
не имеет частей.
Аристотель: Какие уж части?
Парменид: И не может нигде находиться, ни в нас, ни снаружи.
Аристотель: Скажи, почему?
Парменид: В нашей власти
только то, что конечно. А то, что снаружи — тем хуже:
непременно бы вписано было в окружность особым
способом.
Аристотель: Конечно. Теперь понимаю.
И так далее… Господи, как надоели мне оба!
Представляю, как я бы томился, присутствуя с краю
разговора, в тени.
Парменид: О едином легко ли,
смертным, нам рассуджать?
Аристотель: Увы!
Диалоги
Кто-нибудь дочитал до конца? Лишь в плену, поневоле.
И шумели дубы, и смеялись, я думаю, боги.
Парменид: Ни в себе, ни в другом не гнездится — иначе,
говоря о едином, мы не разберёмся в вопросе…
Ах, напрасно я взял почитать диалоги на дачу.
Тахо-Годи пускай их читает, и Асмус, и Лосев.
Парменид: Не подобно себе и подобно, ведь ясно?
Аристотель: Ещё бы! Подобно, но не подобно.
И стихи есть такие: начну их читать — и завязну.
И так далее… Не дочитаю. Ведь сердце свободно!