Стихи
Опубликовано в журнале Знамя, номер 6, 2005
От автора | Как пишут в предисловии к какому-нибудь скандальному роману: «Все совпадения имен и событий случайны». Здесь авторы всегда немного лукавят, но у меня есть крепкое алиби — время написания помещенных в журнале стихотворений. Они написаны летом и ранней осенью 2004 года.
Саматиха, 1938 Музыка ушла на склад. Там валяется для вида. Он и выбрал наугад кое-что из реквизита. Он один пустился в пляс, стиснув бубен с бубенцами. Пляшет словно в первый раз, этим бубном потрясая. В такт звенели бубенцы. Пели доски половые. И последние живые вести шли во все концы. Глохнет мир со всех концов, первенца не признавая. Он при звоне бубенцов пляшет не переставая. Не узнав, что этот звон нам показывал дорогу, времена со всех сторон призывая на подмогу. * * * А как вы стали чёрным ящиком? А слишком много было времени, чтоб взять его с одной попытки. И полумеры настоящего терялись в новом измерении. Контора дёргала за нитки. Но истекает срок положенный, и с ним темнеет дочерна┬┬ груз невостребованный, брошенный на глубине двойного дна. * * * В человеке живёт вода, и она кипит. Всё разборчивей и слышней, что она говорит, вода. С истеченьем дней всё трудней уживаться с ней. Никогда не спит, не безмолвствует никогда. И поди заставь её жить не так, как она живёт, в срок пожизненного труда. Чтобы стала она как горячий лёд, как текучий камень стала она, вода. * * * Если нет вам равных среди нас, обращайтесь к рыбам и моллюскам, обращайтесь к ракушкам в реке. Говорите им на новорусском незнакомом страшном языке — как бывать на свете в первый раз. Мы не слышим вас, — и только рыбы замыкают илистую связь. Мы не можем, а они могли бы, в клеточную память возвратясь. * * * Сил набирается темнота в ночь перетягивать одеяло. Всё разбегается, как вода. Всё из негодного материала. Знаю, что яма её без дна. Тёмные правила не нарушу. Только б, как оборотня луна, мехом не вывернула наружу. Сам, одеяло наискосок ночь продержавший наполовину, уголь вытряхиваешь, песок — и превращаешься в мешковину. * * * И кричит на людей кощей: почему вода не становится горячей? и нельзя согреться тёплых среди вещей? Тёплые вещи становятся холодней, дни короче, ночи длинней, длинней. С этим нельзя смириться. Ближние клетки сознанья стоят пусты. Только шакалы воют, поджав хвосты, в дальних углах умственного зверинца. * * * По┬┬лно быть жильцом укромным в этом доме ледяном, в этом городе огромном, словно в черепе больном. В черепной живут коробке звон височный, треск сплошной, да ещё пароль короткий слышу стенкой костяной. Так под сводами вокзала в ожиданьи поездов речь летала, пыль плясала из десятка городов. Вот загадывают снова, собирают изнутри силы звука костяного: «Отзыв, отзыв — повтори!» И, хитро переиначив, я ответ передаю — хрипом выдав передатчик, свистом выманив змею. * * * Здесь тариф особенный, двойной. Здесь теперь и днём ночная плата. Отписав по общей закладной всю Москву, теперь уже не надо свой товар показывать лицом. И лицо — заплата на заплатке, и столицу снова тянет в сон. У неё и вид пчелиной матки. Спит река. В поклоне поясном протекает скованно и стыло. В городах, назначенных на слом, забываешь, что тут с нами было. Собирает тополиный пух липовая в общем закладная, незнакомый воздух как гроссбух синими печатями пятная. * * * Не Офелия с травою в волосах — я сравнение другое подберу: засыпающая рыба на весах. Что-то вялая такая, не к добру. Так и знали, что какой-нибудь тайник обнаружится и в рыбьей голове, а сознание, уснувшее на миг, просыпается в зашитом рукаве. Теремную чешую позолотим, чтоб уснула, потонула кострома. Рыбьей костью подавиться не хотим. Не хотим — до помрачения ума. А вот и он А вот и он в полупальто немарком — наш новый гость, ступающий с носка. Ну, развлеки нас памятным подарком или прямой ладонью у виска. Как бы не так. Не подаёт руки. И кстати: от такой железной хватки уже отвыкли. Щёлкнут каблуки, а он всё с нами. Странные повадки! * * * Пытка голоса и гомона. Всё не вдоль, а поперёк. А увидев незнакомого, надвигаешь козырёк. И напрасно козыряешь ты. Не гони его: а вдруг это друг твой ситный-прянишный или школьный твой физрук. Все очки делили поровну, он кричал тебе: раз-два! Ты ж нарочно смотришь в сторону, устыдившийся родства. * * * Скука в глазах, седина в волосах, а когда подпирает скулу кулаком, тёмный след остаётся надолго. Он почти не знаком — человек, поседевший на наших глазах, превратившийся в серого волка. Непонятно, откуда звериный оскал, почему так внезапно скуласт. Он как будто принёс этот лик по кускам и сложил их случайно при нас. * * * И в свою уходит штольню осторожно, как калека, человек, побитый молью. Моль сильнее человека. Моль кружится и хлопочет возле штапеля и ситца. То есть дышит, где захочет. Человека не боится. * * * Эхо катится, и звук за ним ныряет. Гул машинный всё за нами повторяет, или кассовые вторят автоматы: вы злодеи, мы злодеями не будем, вы злодеи, мы ни в чём не виноваты, и зачем вы к нам, обычным людям? Вам сюда, а мы направо, за правами. Где-то терлись долго рядом с вами и чужие запахи впитали. Где злодеи? Мы в глаза их не видали. Нас там не было и быть там не могло. Это радио тогда ещё сказало — на посадке, на причале, у вокзала. Посмотри на электронное табло: вы не с нами, вам налево, нам направо. Вы направо, мы налево, где охрана? Наше право виновато — неужели? Наша правда вон из головы. Неопознанные движутся мишени друг за другом словно цепи войсковые. Мы не выбыли, а выпали не вы, мы не мы были и вместе мы не выли * * * Как к последним обращаются вещам, обращаюсь я к деревьям-позвоночникам и к серебряным лишайникам, хвощам: Вы, деревья и хвощи! Мы ничьи, а вы нам чьи-то маскировочные вынесли плащи. Вы единственная, кажется, защита. Так бывает, отвечают, не взыщи. * * * В этот темнеющий год даже надежды темны. Первая если придёт помощь — с какой стороны? За горизонтом орда. Хор в ожиданьи затих. Небо, земля и вода ждут миротворцев своих. Тянется слой тишины как запоздавшая весть: с той и с другой стороны наши сторонники есть. Ветер впервые за нас. И по воздушным волнам облачный дальний запас медленно движется к нам. Туча меняет наклон. Ястреб заводит крыло. Первый лесной эшелон в гору идёт тяжело. * * * Вдруг приходит новый, действительно новый день — как гигант, готовый вырубить лес. Воздух дрожит, рассекает его клинок. И отряд, идущий наперерез, прочь пускается со всех ног. В этих забавах мы ещё новички. И, как снежные хлопья выхватываются фарами, опускается воздух, изрезанный на клочки, рассечённый сабельными ударами. Мельницей ходят широкие рукава. Невредимы мельницы-исполины. В окне появляется голова человека, сделанного из глины. Он непонятен вблизи, различим вдали. Контур заметен, облик ещё неясен. Кто он — впервые вылезший из земли, только сейчас отделивший себя от грязи? * * * Надо мной стоит человек-гора. Он: пора. А я ему как ребёнку: ну, подожди минутку, что вы все в одну дудку, всех под одну гребёнку, как иван, кивающий на петра. Вот он наваливается на крышу Вот он идёт по невидимому лучу Что я услышу Что я услышу Что я услышу, когда закричу * * * Если хотите, то вот моё мнение (я понимаю, что не хотите): происходящее ждёт извинения. Ждёт изменения. Тонет в обиде. Признаки тихого наводнения. Перерождение мер и весов. Прожили век, а такого не видели. Надо всё начинать с азов. То, что было вчера ковчегом, время берёт и выносит вон. Ветер идёт по морям и рекам Все отпускаю на волю волн * * * Люди-тени, люди в шапках-невидимках в двери входят и стоят по одному, победители незримых поединков. Крепостное их невидимое зодчество и свобода, недоступная уму, отторгают имя или отчество. И не шорох, и не стук. Так бывает, если вдруг на' пол падает бумага. Ждут сигнала, ждут условленного знака. Встали в круг. * * * Церкви, обстроенные дворцами, стены, обросшие чешуей, встретились каменными крестцами — стали одной семьёй. Так, бесконечное время празднуя, улицы спутанные, густые, сплошь покрывает загаром красная пыль, занесённая из пустыни. Так же несутся, сбиваясь в тучу, ласточки на закате над Ватиканом, над Авентином. Кто их так учит — в плотном на миг застывать охвате, взмахом кружить единым? Ходит туман, накрывает горы, склоны с проборами боковыми, башенные селенья. Время движеньями круговыми учит выстраивать укрепленье в воздухе без опоры.