Опубликовано в журнале Знамя, номер 3, 2005
Судьба
Николай Данелия. “Я прекрасно это начал…” — Стихотворения, живопись и графика. — М.: Грошев дизайн, 2004.
Больно писать об этом. Коля Данелия, сын режиссера Георгия Данелия, трагически погиб в 1985 году. Я знал мальчика с детства — он для меня таким и остался — мальчиком, этот талантливый художник, режиссер, музыкант и, как оказалось, поэт.
Первое и самое острое теперь воспоминание. Лето, Г. Данелия привез меня с женой на дачу, где, как всегда радушно, встретили нас “мама Мэри”, — “баклажаны с орехом любите?” — редкой красоты души человек, и жена режиссера, актриса Люба Соколова, сама доброта и наивная ясность характера. И еще мальчик в синих трусиках, независимо расхаживавший по двору, нарочито громко распевая песни. Что нарочито — мы поняли сразу, а почему нарочито — пожалуй, я понимаю только сегодня… Тогда казалось — чтобы обратить на себя внимание, теперь, с горечью, сознаешь — чтобы уже тогда отгородиться от мира взрослых, с вызовом к нам, обнимающимся и целующимся. Мальчик с поразительной для своего возраста интуицией отчуждался от мира условностей, как ему чудилось, во взаимоотношениях взрослых. Его повышенная ранимость и максимализм вели это незащищенное сердце неумолимо и последовательно к гибели всю недолгую жизнь.
Рисовать он научился рано. Тут был пример отца, его небрежные зарисовки и острые раскадровки фильмов (что и определило выбор профессии), как опавшие осенние листья, находил он не только на полу, но, порой, и окантованными на стенах в доме. Выросший в семье, где и бабушка, и мать, и отец жили кинематографом, Коля начал снимать киноновеллы — это кажется теперь, как и тогда, естественным. Это не удивляло близких. А вот то, что он писал стихи и почему-то особенно ревниво прятал их — понятно лишь теперь, когда он… погиб.
Рисунки чередуются в книге со стихами.
Я не специалист в живописи и не могу авторитетно свидетельствовать, что как художник Н. Данелия индивидуален, но то, что талант художника несомненен, простите, беру на себя смелость утверждать. Я зачарован причудливостью линий, красочной гаммой, символикой его фигур, где глаза живут странной, как бы отдельной жизнью от телесной оболочки, где мотивы сна и яви переплетаются в некоем волнующем единстве. Я угадываю то Гудиашвили, то Модильяни, то Матисса, но все это — в общем единстве темы и индивидуальности милого мне, такого далекого сейчас Коли Данелия.
Не берусь судить, чту в творческом этом единстве вело: поэзия или живопись, но знаю — талант это был истинный, настоящий, не раскрывшаяся до конца почка подлинного искусства…
меня безликая коснулась,
вокруг меня кольцо замкнулось,
и пустота мне распахнула
свои бездонные врата.
любовь ушла и не вернулась,
лишь безнадежно оглянулась
на промелькнувшие года.
моя душа в огне свернулась,
и пеплом легким растянулась,
на ветре вечном шелестя.
Маленькая, как и было нужно — черная — книжечка стихов Коли вышла сегодня незаметным тиражом, маленьким, как его недолгая жизнь — жизнь навстречу смерти. Да, это странно, но это так: он всю жизнь словно бы шел к смерти. Даже, когда был в полной мере ребенком со свойственной возрасту жизнерадостностью. Словно бы чужая тень пугающе наползала на солнечную судьбу талантливого ребенка. Я видел его не так часто, как хотелось, все мы задним числом каемся. Вот я даю телефон учительницы французского языка, у которой учится моя дочь, а самому отвезти к ней Колю на улицу Мархлевского, конечно, нет времени, наши дела всегда важнее того, что, когда-нибудь окажется, и было очень важным. Едет с Колей Люба, его мама, которая, разумеется, как всегда торопится на съемку. Вот дочь говорит, что звонил Коля, звал на какой-то концерт, в котором, кажется, будет участвовать и он. Но нам некогда.
Стихи пишутся тайно, как дневник души. Такой глубокой, такой страшной в своей глубине, что руки дрожат, когда держишь эту черную книжечку…
Стихотворение называется “Тупик”. Это “возмездие”, о котором писал Блок.
ты отказался от меня,
ты отказался от себя.
я отказался от тебя,
а заодно и от себя.
Может быть, здесь уже все сказано? Ах, нет, ребенок, несерьезно это, навеяно, подражание… Но вот и вполне “взрослый”, искушенный поэт так не скажет о том, что жизнь — самое дорогое:
кривой усмешке
в зеркале я рад.
пока я жив,
глаза мои горят.
я в зеркале кривом
своей усмешке был бы
рад!
Коля не знает, как выразить свой протест против узаконенной нами нетребовательности к собственной судьбе, к конформизму, существованию ради существования:
серые мечтатели
и
серые служители,
серые любители
и
серые создатели,
серые писатели
и
серые читатели,
серости воители
и
серости желатели,
духа угасители,
тюрем созидатели,
серые мечтатели…
Он тасует смыслы слов. Задыхающиеся ритмы, истовость повторов, цветаевская неуступчивость. Классику он знает. Но что она может сегодня? И он эпатирует, причудливо совмещая хемингуэевские “снега Килиманджаро” с “печальными полянами” Лермонтова, а те — с “земляничной поляной” Бергмана:
из снегов
Килиманджаро
поднимается луна…
над сияньем
флешрояля
усмехается она…
На клубничные
поляны
опирается она…
скоро будет уменьшаться,
исчезается она…
Вы думаете, он не знает, что у Бергмана — “земляничная”, но теперь в ходу “клубничка”. Вы думаете, он не знает, что “исчезается” — не говорят? Знает, но ему нужно именно так сказать — в духе усмешливого “пофигизма”, как теперь принято выражаться. Но циником он не был. Он страдал. Когда Коля Данелия вспоминает Пастернака, его, скажем, “Плачущий сад” с этим вкрадчивым шепотом ночных капель дождя “Ужасный! — Капнет и вслушивается, / Все он ли один на свете…”, Коля очарован красотой природы, загадочностью собственной судьбы:
прислушаться,
зашелестеть.
………………
смотреть,
как с неба
в небо капает
вода.
Опять воспоминание. Моя внучка поливает из лейки. “Что же ты делаешь? Это не цветочек, это лужа!” — “Я лужу и поливаю, чтобы цвели облака!” В стихах я не встречал такой детской веры в то, что вода может капать с неба… на небо, а вот довелось. У Коли Данелия. Может быть, нашей поэзии и недостает этой “детской”, как мы говорим, незащищенности в определении истины, прямоты в оценке жизни? Фальшь, фальшь, еще раз фальшь… Куда от нее деться обнаженным нервам подростка?
какая странная квартира.
здесь завихрения тупые,
мужчины все глухонемые…
здесь женщины полусвятые,
эмоции полукривые…
забудешь, как тебя зовут.
мужчины сплошь полутупые
и завихрения немые…
да как же здесь они живут?
эмоции полукривые
и женщины полусвятые…
хозяин рад, ему несложно,
мне оставаться невозможно.
глаза закрыл я осторожно,
и я не там!
они не тут!
Помните у Окуджавы — улетающий шарик? Голубой, вернувшийся слишком поздно… Так вот что вынес на обложку оформитель книги из рисунков Коли Данелия! А я-то считал — просто голубое облачко. Вот она — связка шаров и крошечная точка под ними. Они улетают от нас в бездонное небо. Да, их четыре: поэзия, живопись, кино и музыка…
я прекрасно это начал,
я шикарно это кончу.
для других себя растрачу,
для себя себя закончу.
Владимир Огнев