Публикация В.А.и О.А.Твардовских
Опубликовано в журнале Знамя, номер 10, 2005
Александр Твардовский
Рабочие тетради
[Мы завершаем публикацию Рабочих тетрадей А.Т. Твардовского. См.: “Знамя”, 2000, № № 6, 7, 9, 11, 12; 2001, № 12; 2002, № № 2, 4, 5, 9, 10; 2003, № № 8, 9, 10; 2004, № № 4, 5, 9, 10, 11;2005, № 9.]
1970 год (февраль — июнь)
13.II.70. П[ахра]. 8 ч., после бритья, до прогулки
Вчера по приезде в редакцию (пустые кабинеты) дал переписать и отправил с курьером ноту Секретариату об отставке. Тревога насчет Марьямова, накануне выпившего, прошла.
Постепенно стягивались члены — уволенные и оставшиеся, передавались слушки — мало и более достоверные, напр[имер], о том, что Эмилия плакала при встрече со Светланой Лакшиной в Гослите, которой было сказано кем-то уже, что она может увольняться1.
Со слов Эмилии, Романов и его клика ликуют по поводу решения Секретариата: а ежели, мол, Твардовский хочет уходить, то мы заставим его работать, “у нас есть способы”.
Слух о том, что Демичев принимал редколлегию (пополнение) “Н[ового] М[ира]” без глав[ного] ред[акто]ра, что Рекемчук, запивший накануне, не явился. (Отчасти подтвердилось с заглянувшим в ред[акцию] Трифоновым: они с Тендряковым накануне пристыдили Рекемчука: “Что ж ты, брат?”, по праву однокашников Литинститута)2.
Еще что-то.
Занялся укладкой “вещичек” — книг из “чулана”, отвлекаясь на замечания и соображения членов (как сонные мухи).
И вдруг звонок Воронкова (самого).
— Как бы нам повидаться, А[лександр] Т[рифонович].
— Я к вашим услугам.
Приезжаю, извиняется радикулитом “на нервной почве”, а то бы сам приехал, и сообщает, что с заявлением моим тотчас поехал в ЦК и там ему было сказано, что “отставку, по-видимому, придется принимать”, что письмо Л[еониду] И[льичу] передано и прочитано, что я на днях буду принят — Л.И. и секретарями (или только секретарями) и что ему, Воронкову, в связи с этим приказано:
1) Установить Т[вардовскому] ставку в Секретариате в 500 руб. “независимо от того, будет ли он работать или нет”;
2) Сохранить за ним 4-е Отделение Минздрава;
3) Обеспечить ему, т.е. мне, кремлевское питание — именно эти слова!
4) Издать в Гослитиздате — в роскошном издании — двухтомник избранных произведений.
Все это (или только пп. 3 и 4) мною уже сделано, я написал, позвонил. Беседа с вами будет носить хороший дружеский характер, очень хороший.
Рассказал членам под клятвенным обещанием не болтать. Позвонил Воронкову — можно ли сказать редакции? — Нет, еще нет решения Секретариата ЦК. Сегодня, кажется, Секретариат (пятница — обычно).
Итак, вместо журнала — “властителя дум” — кремлевское питание, синекура в 500 руб. и перспектива юбилею моему быть отмеченным “на высшем уровне” (“у меня создалось такое впечатление”).
В возбуждении внезапной легкости отставки, в смятении и догадках приехал в редакцию, миновал вопрошающий проникающий взгляд С[офьи] Х[анановны], еще раньше уклонился на лестнице от вопроса Буртина.
Слезы Хитрова (вторые при мне), поцелуи Лакшина (почему-то когда все члены ушли), малая выпивка в столовой, сдержанное и грустное отношение Маши к сообщению даже о кремлевском питании и утренняя догадка: Демичев Петр Нилович в своем репертуаре. —
Буду мягок, но тверд.
14.II.70
Была пятница, и, наверно, был Секретариат ЦК, — Воронков озаботился узнать, где я, на случай, — но, прождав весь день в редакции, позвонил ему (он уже не позвонил) и узнал, что Бюро секр[етариа]та (нашенского) приняло мою отставку и что он обзванивает секретарей — членов Бюро — на этот счет… Оставили до понедельника окончательные мои расчеты с журналом.
Заикнулся я было насчет отказа от “щедрот”, ссылаясь на строки из “Далей”:
А — нет: на должность с твердой ставкой
В союз писателей пойду…1
Подчеркнув, что уж это — крайняя степень падения в глазах автора классической поэмы (так и сказал зачем-то). Он хохотнул и сказал, что это не нашего ума дело, что ему приказано “зачислить на довольствие” — в этом роде.
Не ясно ли из одного того, что “виновных” ублажают, вместо того чтобы наказывать, понижать и т.д., — не ясно ли из этого смутное сознание собственной неправоты “авторов проекта”!..
Ну да что уж!
И “встреча” не сулит ничего доброго. —
15.II.70. П[ахра]
Вчерашняя поездка в город. —
У Исаковского. — Он подписал письмо Брежневу.
— Через полгода, много через год все это будет пересмотрено — безавторитетные люди и не работники.
Продолжение “Страниц” сдает “Дружбе”1.
Урна с прахом М.И. Погодина. — Столовый сервиз от деда Погодина (по преданию — пользовался Пушкин), разный антиквариат, выманенный еще при жизни М[ихаила] И[вановича] за бесценок <…> — Кошки в запертой квартире2. —
Болтовня Антонины Ив[ановны] о 6-летнем неправильном лечении Михаила] В[асильевича].
У Сок[олова]-Микит[ова] (вместе с Лакшиным). Рассказы Ивана Сергеевича и Л[идии] И[вановны] о трусости и подлости Федина (фото Бунина, убранные со стены Фединым в связи с приездом в Карачарово секретаря РК; Федин в Кисловке — его письмо Горькому (“окунаюсь в Русь”) без упоминания о том, у кого живет и кормится)3.
Сообщение Би-би-си — очень объективное и точное по существу (“положение Т[вардовского] в связи с назначением новой редколлегии стало невыносимым!”).
Еду к Вале. —
17.II.70. П[ахра]. Утро
Округляются две недели со дня решения Бюро секретариата о редколлегии (3. II.).
4.II. — мои три бумаги Воронкову.
5.II. — апелляция в ЦК.
7.II. — письмо Л.И. <Брежневу>.
12.II. — официальная просьба об отставке и — в тот же день — вместе с принятием ее — серия щедрот вплоть до “кремлевского кормления”.
За это время — Кондратович и Лакшин — выписка на них из протокола решения Сек[ретариа]та (а не Бюро).
15.II. Кондратович и Лакшин — первый день на новой работе1.
Цунами в европейской печати. (Вчера по Би-би-си два обзора печати).
Пустые кабинеты. Бледные речи Дороша и Марьямова — заявления которых я не принимаю.
№ 2 не сдается в цензуру. Неявка новой редакции. Убыль рукописей из портфеля редакции. Вчера разговор с Воронковым (“А какие именно крайние меры?” — дважды, трижды переспросил). А я-то и не знаю, какие! Наверно никаких не приму. Но заявлю сегодня, в случае неопубликования отставки (по “Н.М.”) в “Литгазете” [буду добиваться] опубликования по КОМЕСу.
Вчера обдумывал с утра речь на прощанье — уже в конце дня вижу — нет.
18. II. П[ахра]
Вчера позвонил Воронкову — какие новости? — и сказал, что двухнедельный период деморализации не может продолжаться. М[ежду] пр[очим] сказал о заявлениях Дороша и Марьямова, не принятых мною к рассмотрению. (“Ах и они?”)
Результат: телеграмма не будет в “Л[итературной] Г[азете]” напечатана (он не сказал, что она будет упомянута, — утаил)… “Мы разберемся сегодня, тут у меня — “малый хурал”.
Симонов и его заявление (письмо Суркову, Полевому, Грибачеву, Воронкову и Федину о “неконституционности” решения Бюро секр[етариа]та о “Н[овом] М[ире]”. Был вызван Мелентьевым, Беляевым, Шаурой — два часа толкли воду в ступе — он остался при своем.1
Слухи о Косолапове (правдоподобные): возражает против Большова и Овчаренко, и неправдоподобные о Соболеве: снят с РСФСР за Солженицына2. —
В машине по дороге к Симонову — Лакшин: проснусь среди ночи и не могу заснуть два-три часа. Мне страшно от мысли, что все изменилось, я — не я, а какой-то клерк, обязанный заниматься ненужным и неинтересным делом, вместо того чтобы заниматься нужным и интересным и быть в кругу друзей. Неужели это навсегда?
Еду сегодня, м[ожет] б[ыть], в последний раз. Что я буду говорить при “встрече”, которая, должно быть, будет с секретарями?
Правду!
19.II.70. 5 ч.
Самоважнейшее вчерашнего дня — сообщение В. Лакшина, которое даже этой тетради не решаюсь доверить — о происках Отдела в направлении моих замов1.
Письмо Г. Фиша, принесенное вчера Татьяной Аркадьевной <Фиш> М[арии] И[лларионовне], наводит на мысль обратиться по этому “частному” вопросу всей истории с “Н[овым] М[иром]”, о котором говорится в письме Г. Ф[иша], — просить о приеме2.
<вклейка>
В редакцию “Литературной газеты”.
На днях мне стало известно, что моя еще неопубликованная поэма “По праву памяти” абсолютно неизвестными мне путями и, разумеется, помимо моей воли проникла за рубеж и напечатана в ряде западноевропейских изданий (“Эспрессо”, “Зюддойче цайтунг”, “Фигаро литерер” и эмигрантском журнальчике “Посев”) в неполном или искаженном виде.
Наглость этой акции, имеющей целью опорочить мое произведение, равна беспардонной лживости, с какой поэма снабжена провокационным заглавием “Над прахом Сталина” и широковещательным уведомлением о том, что она будто бы “запрещена в Советском Союзе”.
А. Твардовский
4 февраля 1970 года.
20.II. П[ахра]
Переданная мне вчера из рук в руки записка Ю.Г. Буртина.
<вклейка>
Дорогой Александр Трифонович!
Как мне передали, генсек вчера дал инициаторам разгрома “Нового Мира” согласие на Вашу отставку.
Ю.Б.
Все честные и ответственные думающие люди современной России — с Вами, а не с этой шайкой.
22.II. Воскресенье. 7.30
Спал с обычным перерывом среди ночи для кофе, сигарет и проч[его].
Видел во сне под утро Большова, узнал, никогда не видя в жизни, мужчина типа Храпченки, занял мое место за столом, “блудливо улыбаясь” (именно так) и придерживая какую-то папченку у груди. С ним еще кто-то. Зачем-то был перед этим в моей пустой комнате грустный Леонов. Вслед за тем видел Федина, поздоровался с ним забывчиво, чуть ли не поцеловался, но потом вдруг почал его изобличать, как изобличаю за глаза, теми же словами (“чего вам нужно еще?”), напомнил ему слова мои, сказанные на разбирательстве дела Солженицына в 67-м г. (“помирать-то будем, К[онстантин] А[лександрович”]), он только краснел и пыхтел1.
В пятницу простился с редакцией, обошел все этажи и комнаты, где и не бывал до того (корректорская, биб[лиоте]ка). Было решено уже, что не буду собирать всех в одной комнате, чтобы не “демонстрировать” ревом бабенок, и ни капли вина. Но слез было довольно. Не зарекался, что в 3-й раз уже не вернусь редактором, — у всех такое на словах.
В материнской квартире Лакшина, по соседству с редакцией, устроили встречу редколлегии в почти полном составе (кроме Федина и ньюнационалов, да еще Закса забыли, но был еще освобожденный мною Герасимов и намечавшийся в редколлегию Буртин)2.
Порешили по предложению Демента учредить ежегодный обед “Н[ового] М[ира]”. (редколлегии с приглашенными по ее усмотрению — 20 февраля, — впредь до последнего в живых члена, который будет обедать один или уж приглашать кого хочет). — Это я уже после придумал для красоты, а вообще — дело.
Ездил вчера к Вале, выпил с ней и Сашей крошечную дозу виски и коньячку, за-кусил гурьевской икоркой и рыбкой3, по приезде лег отдохнуть и был рад, что встал свежим.
Заходил Рой <Медведев>, вчера лишь разобранный на К[омитете] п[артийного] к[онтроля] и исключенный за несовместимые взгляды, но не за клевету, и с отеческими внушениями остаться сов[етским] гражданином, пересмотреть свои взгляды.
Его рассказы о докладе Мацкевича, послужившем основой (более углубленной) речи Л. Б[режнева] на пленуме (декабрьском)4.
Приводить в порядок стол, архив, почту. М[ожет] б[ыть], жизнь кончилась, осталось дожитие, хоть не верю в это, верю в жизнь, чую за собой еще силы и возможно-сти. — Завтра еду фотографироваться с редакцией5.
24.II. П[ахра]. Вторник
Вчера в редакции все без изменений. Хитров позвонил Баруздину. Тот отзвонил: говорил, мол, с Вас[илием] Филимоновичем — подождать день-другой1. Завтра (т.е. сегодня) он должен представить им с Хитровым новую редколлегию. Есть опасность настояний подписать № 2 и даже вообще “на время, ввиду трудного положения”, остаться главредом, — говорит мне Хитров. Не желаю допускать этой мысли даже. Но в “Л[итературной] Г[азете]” сегодня наверняка нет отставки моей, и ничего не поделаешь.
Наготове язвительные и уничижительные фразы о проклятии поколений, о стыде пред детьми за позор Союза. Но угрожать бессовестным людям угрызениями совести — все равно что неверующим (атеистам) муками ада на том свете. — Еду.
25.II. Среда
Впервые за этот месяц — невыход (невыезд) в город, в редакцию.
Сейчас — около 17.30. — позвонил Хитров: решение принято, Косолапов завтра или послезавтра. Хитров приедет с утра ко мне, поделиться “деталями”, возможно, уеду с ним в город. Постараться обойтись одним Косолаповым.
Вчерашний день — сидение с членами, гл[авным] образом — “добровольцами”: Марьямовым и Дорошем, но и Виноградовым и Кондратовичем, которые приехали подписать второе письмо “четырех” против возводимого на них навета. Поехали к Сацу за подписью, Кондратович туда позвонил и приехал: не надо в ЦК — сперва разобрать на Секр[етариа]те Союза первое письмо. Условились на завтра (сегодня) собраться четырем и решить окончательно. Навет гнусный: передача моей поэмы за границу. (Милиционер — Гердту: “мне поверят, хоть я и зря причеплюсь, а вам — нет!”)1.
Итак, “просьбу удовлетворить” или “в связи с переходом” — все уже не столь важно.
Нечего скрывать от себя, что жизнь, пожалуй, кончена, остается дожитие, обращенное вспять, на “героический период” моей зрелости в “Н[овом] М[ире]”. Впрочем, не исключен еще и третий заход, но он уже будет, если будет вообще, декоративно-символическим — это уже не будет борьба на жизнь и смерть.
Залыгину вчера сказал в ответ на вопрос о “настроении”, что нетрудно о нем догадаться и что многие, в т[ом] ч[исле] некоторые дебютанты “Н[ового] М[ира]”, достигшие в нем высоких степеней признания, еще не отдают себе отчета в масштабах потери. Он “блудливо улыбнулся”, и я, имея в виду его отказ подписать бумагу насчет “Н[ового] М[ира]”, спросил: как дела с квартирой? Он обрадовался возможности пожаловаться на бюрократизм с оформлением прописки и т.п. Я вдруг догадался, но ему не сказал имен, что подарочная акция с пропиской и квартирой Буртину со стороны Воронкова была опять же поощрением моей отставки — это еще летом2.
Гамзатов был явно смущен, встреченный нашим смехом: поторопился представиться новой редколлегии, ан — нет ее. Не мне, а Хитрову что-то лепетал про мальчишник на своей московской квартире, но получил отказ. Между прочим, еще у меня сказал, что в Будапеште ему со слов руководителей нашего Союза сказали (как, мол, Твардов-ский?), что он, разумеется, пьет.
Кстати, сегодня приезжала Л[идия] Дм[итриевна] под видом заботы о Маше, я отдыхал, Маша сказала, что вполне здоров. — Айтматов: “уйду и я, но после”. Кулешов: “береги здоровье” (не честь, не совесть)3.
Сегодня хорошо придумал дать статью Буртина Лакшину4: дескать, отношения старшинства и подчиненности отпадают — свобода. И неплохо применить принципы “Н[ового] М[ира]” к быв[шему] главреду — выдерживает ли он их. Ведь мы в течение всего периода моего исключали Т[вардовского] из рассмотрения. Он охотно согласился. Вычитываю “Муравию”.
27.II.70. Пахра. 7 ч.
Вчера — с Хитровым в город.
Баруздин: не подписал протокол. “Честно (?) говоря, я хотел бы, чтобы это было (передача ж[урна]ла) без моего участия”.
— Я тоже хотел бы.
— Тов. Мелентьев просил передать вам, что вы будете приняты в ближайшие дни.
— Я знаю… (Хоть ничего я не знаю).
— Он подтверждает. —
Около пяти часов позвонил ему Хитров.
— Пожалуй, сегодня уже не состоится передача?*
— Да, конечно.
Он не понял по дальнейшему разговору — что ставлю условием непоявление новых членов, — пусть один Косолапов.
Хитров разъяснил.
Последние наши “посиделки” в редакции.
У Лакшина на материнской квартире (я, Лакшин, Хитров, Сац).
Заезд к Хитрову. “Вы ведь не бывали у меня ни разу…”
“Не уверен — не обгоняй”.
— Я уверен.
Было хорошо и трогательно, он читал наизусть из поэмы**. Было многовато, но сегодня — ничего.
* Имеется в виду передача дел новой редакции.
** Из поэмы “По праву памяти”.
Шофер Киприяныч — Лакшину: “Что не дали Александру Трифоновичу до пенсии дотянуть?..”.
— Правительство его не оставит.
15.III.70. Воскресенье
Ровно месяц как принято решение об удовлетворении просьбы т. Твардовского… <…>
Читал Делаборда “На краю земли” — очень сильное впечатление, подходящее под настроение1.
Сегодня читал груду материалов из заруб[ежных] газет, переданных Вале Цецилией2. — Похоронный звон.
Вполне здоров. Но записывать сил нет.
21.III.70. Суббота
Нынешняя моя весна света — как после многолетней болезни оклемаюсь, еще не веря, что “болезнь” позади. Именно что болезнь — 12 лет без передышки (с “передышками” известного рода), без отпусков и сроков. Как бы болезнь непонимания, невнимания к тому, что нельзя (авось, можно!). Выбиваясь из хомута, боком, боком по скользкой глине изволока, под кручу, с замираньем в груди (сорвусь!), с мукой и отвращеньем и только неизменным сознанием, что бросить нельзя — совесть заест. И весь мир понял, что “Новый Мир” тянул до последнего часа свой непомерной тяжести воз. Дотянуть заведомо нельзя было, но в том же и суть, что тянули, несмотря на эту заведомую невозможность дотянуть. —
<…>
“Шестидесятилетний Твардовский”, “старый поэт”, все это, привычно уже мелькавшее в зарубежной прессе, — все это было ничего <…>
И ко всему — отставка. — Нет еще сил записывать. Хоть бы написать необходимейшие письма.
“Цирк” в “Н[овом] М[ире]”. — “Явка”, на материнской квартире Лакшина. — 5-й том. — “Двухтомник” в Сов[етском] пис[ателе]”. Дурацкий съезд1. — Необходимость — показаться, — 500 р. и “кремлевское питание” — 70 р. (300). — Даже Маша не в восторге. От 500 р. во всяком случае отказался (“но когда захотите — они ваши!”): не шуметь, не выказывать неповиновения, уязвленности. Добыть машину (“уже написана бумага”). Барвиха? — съездить к Михвасу <Исаковскому>. — Зубы! —
22.III.70. П[ахра]. Воскресенье
Молодых не будет.
Дубчек исключен из партии1. Вычитал этими днями верстку трех поэм для Дет-гиза. —
“Страна Муравия” с первых глав хороша, но после главы о Сталине — почти непостижимо смелой для тех времен (35 лет этой моей вещи!) — есть только одна достойная, независимая от “духа времени” — “Острова”. Остальное — напряженно-насильственное утверждение неутверждаемого, резкое различие между конкретно наблюденными “деталями” и общей идеей незамедлительности счастливой жизни, “свадебной веселостью” на безмолвном фоне того, что называется тридцатыми годами.
Читал-читал, вдруг:
За грудь, за складку вдоль спины,
За вороную масть…
А конь-то везде — серый в яблоках или копейчатый (что одно и то же).
Проверил: нет (“сказал другой”, а не Моргунок о своем коне!..)
Зато на “Теркине”, как говорится, обревелся: много раз вставал из-за стола, чтобы не разрыдаться. Поистине, книга необычная, беспрецедентная в литературе отечественной и, пожалуй, мировой, хотя последней до нее дела нет сегодня. Это при всем при том, что есть главы явно слабые (“Поединок”, “Теркин-Теркин”), особенно в “Т[еркине]-Т[еркине]” огорчило еще одно использование такой памятной детали, как “Казбек”, — в “На Днепре” она ничего, но здесь — мучительно хотелось исправить, но не смог с ходу).
“Дом у дороги” хорош, но странным образом не глава “Родился мальчик”, которая как-то стала выглядеть “пропагандистски”, а больше первая часть вообще. —
Кажется, что давным-давно не прочитывал этих своих вещей. —
Но поскольку тот, как видно,
О себе вообразил,
Теркин с кротостью ехидной:
— Не приучены? — спросил.
Тот, нимало не задетый,
С пачкой тянется своей:
— Перешел на сигареты.
Не хотите ли? Трофей!
И легче на душе.
Сегодняшнее, первое в году легкоморозное утречко весны света. Гулял с Фомом <Фомой>, зашел к Верейскому расспросить про беличий выводок, который он подобрал на снегу. Белка всех перетащила в скворечник (шесть штук), одного не смогла удержать — сбежала с ним за 1 метр от земли, уронила, потом подобрала.
23.III.70. Ночь на понедельник. 2 ч.
“16 лет в “Новом Мире”*.
* Обведено в рамку А.Т.
25.III.70
Третьего дня рассказал о замысле книги о “Н[овом] М[ире]” Лакшину — он очень горячо воспринял1.
Вчера — убожество съезда, невеселое правительство (а сначала не узнал — “Что это за мужчины?” — спросил уже после аплодисментов — весьма умеренных).
Чистил снег, подбираясь к крыльцу веранды. Пришли строчки:
Все тоньше слой остатных дней,
Да не поникну в горести.
Все тоньше слой, — зато плотней,
Чем с молоду — убористей.
Маша убедила меня оставить “Казбек” (“эталон курева”). Но уже эти строфы выглядят иначе.
Но поскольку очевидно,
Что занесся человек,
Теркин с кротостью ехидной:
— А у вас, небось, “Казбек”.
Тот, нимало не задетый,
Отвечает без затей:
— Перешел на сигареты.
Не хотите ли? Трофей…2
Последним словечком не очень доволен.
26.III. П[ахра]
Думали-гадали, брать ли “стыдный паек” (70 р.). К чести Маши, она при всей своей хоз[яйственности] решительно склоняется к тому, чтобы не брать. Принимаю решение: брать. А не брать — тогда уж не брать и лечебное обслуживание (кстати, паек называется лечебным), Барвиху и т.д.
Тем более что гордыня моя будет доложена. И лишнее против себя раздражение — ни к чему.
За снегоуборкой дорабатывал эпиграмму.
Талантом Федин — беден,
Умишком — небогат,
Но был бы хоть безвреден,
Каков бы ни был Федин,
А то ведь гадит, гад!
1.IV.70. П[ахра]
Царь расхо-хо-тал-ся:
— Первый, брат, апрель…1
Вот и скучнейшие, при пустом более чем наполовину Колонном зале спектакли съезда РСФСР позади.
Самые памятные моменты — сиротливой кучкой сидящее правительство (высидели 2 ч., никто не выступил); Родин (Рязань), ожидающий меня за колонной внизу, чтобы объясниться, почему он голосовал за исключение С[олженицына] (Троепольский2: надо было хоть бы воздержаться); Шаура, с которым я оказался рядом в президиуме (“мы не мыслим, чтобы вы остались на исключительно творческой работе”) — это чтобы я не сомневался, что меня еще ценят, не махнули рукой; фоторепортеры, бросившиеся меня снимать, чуть зазеваешься, раздача автографов, и т.п. — признаки моей послеполуденной славы.
Медленно привыкаю к “свободе” — от рукописей, версток, ред[акционных] встреч, мук и радостей 12 (16)-летнего моего бытия.
Больше замечаю природу и погоду. Вчера день был (провожал Машу с Верейским в город) особенно световой, совсем уже весенний (к вечеру подморозило, сейчас 17—18 морозца). Пойдем с Дем[ентьевым] на станцию добираться в город, где обед у меня с Бёллем — не представляю, что говорить3.
3.IV. П[ахра]. 5 ч.Пятница
С Бёллем все обошлось и было легко, если, конечно, не иметь в виду некоей предназначенности комнаты № 8 в старом клубе ЦДЛ, где мы обедали. Мил и деликатен.
Были (по одобрению Воронкова) Гинзбург Лев Владимирович, Мельников Даниил, кажется, Наумович, его жена Черная (имени-отчества так и не узнал), наша Ирина Павловна <Архангельская>, через которую состоялась встреча1. Бёлль был с женой Анной-Мари (?). Тут я, кажется, сплоховал, не усадив ее рядом с собой слева или справа от себя. Но обошлось.
Мельниковы — те самые авторы статьи, не только не пошедшей в № 5 за 68-й г., но и ничем не замененной в нем, тощем по необычному (с компенсацией в № 6 — 23 л.).
Бёлль при встрече настолько явно потянулся ко мне для поцелуя, что уже уклониться, пожалуй, было нельзя, хотя я и не ждал такого порыва. При прощаньи мы тоже расцеловались (он выпил одну рюмку пива, нельзя, хотя говорит, что пил раньше основательно), и, м.б., с моей стороны была только инициатива троекратности в русском духе. Словом, все было хорошо. О Солженицыне заговорил я первым, начав с “фуяслица”2, которое попросил за столом передать мне. — Ввернул ему, что статью его знаю (“Мир несвободы”), и ввернул то место из нее, где он говорит, что Запад не имеет оснований кичиться своей “свободой” и что ему, Западу, не выразить свою несвободу с такой силой. Оказывается, кроме этой статьи им написано предисловие к “Рак[овому] корпусу”3. Мельников за столом <рассказал>, что Бёлль, намеченный на этот год к Нобелевской премии, отказался в пользу Солженицына от своей кандидатуры. Это меня почти до слез тронуло, но говорить об этом ему я не стал (с одобрения Мельникова, который, м[ожет] б[ыть], и соврал). Но что-то такое было, и недаром, м.б., слухи о вынужденности отставки Соболева и, кажется, Таурина. Об этом я сказал только Лакшину, когда направился “пить кофе” к нему в “Асторию”, почти одновременно со мной обедавшему там с Иштваном (“Степкой”) Шиманом4. Не может быть, м[ежду] пр[очим], не отмечено, что и представитель ФРГ, и социалистической Венгрии, бывало, принимаемые в редакции “Н[ового] М[ира]”, теперь ее недвусмысленно обошли.
День мой закончился на материнской квартире Лакшина (подошел Хитров и был послан за излишним (для меня) пополнением, и тут я услыхал от В.Я. <Лакшина> настоящее грустное до отчаяния признание:
— Не могу ничего работать. Руки не берут. Все обессмыслилось, все как будто не нужно и невозможно (т.е. ничто не замена журналу). — Крик души для него необычный. Пытался его утешить, успокоить. Вчера пытался дозвониться — должно быть, он был на своей “службе”. —
Сегодняшняя проблема художника, которому отказывать больше нет сил. —
В тот же день, проводив Машу в город (с Яковлевыми5, по счастью вдруг выехавшими из ворот).
Если отвлечься, отмыслить общелитературное значение “акции”, то нельзя не испытать блаженство свободы от рукописей, версток, посетителей и т.п. Впервые за много лет я сам с собой наедине, и не в результате какого-либо остракизма, а все чин-чином (только не будь редактором!), сию минуту даже позвонили, что путевки в Барвиху можно получить в любой день, — нужно будет воспользоваться, хоть и неохотушка горькая, но нужно хотя бы из-за зубов, грозящих катастрофой.
Сутки настоящей весны, пожирающей сугробы, теплынь; откапывал канализ[ационный] колодец. Вчера хотел пробиться к воротам, прорезал траншею, имея в виду машину поставить, если приедут молодые завтра. Но сегодня — туман и даже мороса (моросящая), снег сам собой оседает на глазах — стоит ли, думаю трудиться. —
Весна света уступает весне воды — вот-вот!
Раскладываюсь по папкам, имея в виду свою затею*.
* Выборка материала из рабочих тетрадей о “новомирском” периоде. (Пометка М.И. Твар-довской).
Попробую почитать дневники с 50-го г. — с назначения редактором “Н[ового] М[ира]” в 1-й раз.
6.IV.70. Понедельник
Вчера была Валя. Дал прочесть Сахарова (2-е письмо) и “После умерщвления “Нового Мира” (Вместо некролога) неизвестного “Читателя”1. Валя тоже не смогла определить автора, но что не Гефтер, заявила решительно, т.к. через ее руки прошли его многие писания. Когда я невзначай сообщил, что статью он, Гефтер, выправил по указаниям новой редакции и сдал, она с гневом (именно с гневом!) сказала:
— Я этого ему никогда не прощу. Спрашивала: как со статьей? — Это ей не грозит, — заверял (т.е. не грозит возможность быть напечатанной). И уехал в отпуск <…>. Она говорила ему, что есть, мол, разница между отклонением статьи новой редакцией и авторским волеизъявлением2.
Одобрил вчера Дементьева, который поступил иначе, заявив Калерии <Озеровой>, что после того, как он взял статью на доработку, произошел переворот, и дорабатывать он уже не намерен.
Кондратович сообщил третьего дня (заходил ко мне с Дементом), что в редакции выявляются <…>, склонившиеся к прогрессивным начинаниям нового руководства, — та же Калерия, что писала мне в день отставки, что она “12 лет была счастлива”. —
Звонил на днях Кулешов, направляясь из Барвихи.
— Хочу передать поэму “Дружбе народов”3.
— Не с того конца начинаешь. Оставаясь членом редколлегии, передавать поэму “Дружбе” — это жалкий кукиш в кармане, буквальное следование “указанию” Михалкова, что редакторы не должны печататься на страницах своих журналов. — И еще резче: и меня никто не снимал, но я не мог оказаться свиньей в отношении товарищей, с которыми дружил, жил и работал. —
Говорят, и В. Огнев (тоже — письмо в самых радикальных выражениях преданности и любви к старому “Н[овому] М[иру]”) дает статейку.
Бек уже не в счет со своим романом, с которым мы три года валандались4. —
Очень похоже, что “легенды” подтвердятся насчет Соболева с Тауриным, не вошедшим в новый секретариат РСФСР.
Солженицын! —
Валя с восторгом встретила мое намерение писать “16 лет”5. Вчера начал с тетрадки 1950 г., но там ни строки о назначении даже. И вообще — дневник весь из прогонов “Далей”; серьезные записи начинаются только с [19]53 г.
Да это не только редактор, но и поэт еще был дитятей в отношении к вопросам, которые потом определили того и другого.
“Вместо некролога” — в конец книги.
9.IV. П[ахра]
Просмотрел 16, 17, 18, 19-ю тетради. Все вырисовывается в серьезном виде.
1. Узел, затянувшийся вокруг Померанцева, Лившица, Абрамова, Щеглова и “Т[еркина] на том св[ете]” (1-й вариант) и повлекший освобождение меня от должности1.
2. 54—58 гг. напряженная работа над “Далями” и “Т[еркиным] на том св[ете]” попеременно. “Берите “Октябрь” (В.А. Смирнов). — [19]56 г.2.
3. “Дали” и “Т[еркин] на том св[ете]” определенно составят самостоятельный материал. (В перспективе будут записи по “триптиху”).
4. Дневник — полосами: то исключительно стихотворные варианты, “прогоны” “Далей” и “Т[еркина] <на том свете>” (журнал как бы за бортом — он сам был моим дневником). То — с [19]54 г. — каникулы — записи поисков, поездок, раздумий.
Принимаю решение сегодня отказаться от Барвихи, наметив поездку в Ореанду на май-июнь, т.к. Маша не может и не хочет в Барвиху.
Повидаться с Воронковым,
Ванниковым3,
С[офьей] Х[анановной],
Лакшиным, Хитровым,
Архангельской.
11.IV.70. П[ахра]
Весна классическая по интенсивности: дневные и ночные дожди съедают снег, выблеснувшие один-два дня с солнцем и легкими утренниками — тоже хороши — доводят весну до новых порогов. Обозначились приствольные круги — проталинки у деревьев (не у яблонь, утоптанных в свое время). —
С мыса Кеннеди сегодня вылетают до 21.IV. Пребывание на Луне <…>1.
Слухи, слухи о кремлевских переменах, — кажется, Шурик пал и М[ихаил] А[ндреевич] С[услов]2. Не диво, что весь бюрократический мир застыл в напряженном ожидании и высматривает — кто кого на обозримом пространстве истории. Он не рискует прогадать, ошибиться, ибо застрахован от пристрастий и полон готовности по имени-отчеству (“вичить”) кого будет нужно вичить.
Третьего дня с Воронковым по телефону. Рад, что отказался от Барвихи. Автомобиль в июне обещан министром.
В тот же день на материнской квартире Лакшина С[офья] Х[анановна] и Ирина Павловна <Архангельская> (чл[енские] взносы). — Редакция переименована новой редколлегией в “аппарат”. При звонке из кабинета (б[ывшего] моего) вздрагивают. Вчера подтверждение слухов насчет Шурика и др. Дочитал 20-ю тетрадь. Дело близко к [19]58 г. — Буртин уволен. 10. IV. — Верстки “Сов[етского] Пис[ателя]”3. —
15.IV. П[ахра]
Сколько раз себе говорю, что пытаться записывать во внешней и внутренней жизни, угадывать наперед: что более, что менее важно — дело безнадежное.
Записывать по возможности погоду и природу и рубежные события, как сегодня: возвращение с пути к Луне космонавтов (мы ликуем, но, если они возвратятся, это будет не меньший успех, чем долететь — приходит даже мысль, что это они нарочно на этот раз опровергают традиционный предрассудок насчет числа “13”); Громыко опровергает слухи о переменах в правительстве (Подгорный поправляется от гриппа)1.
Погода. После проблеснувших солнечных (неполных) деньков опять дожди дневные и ночные, съедающие снег.
Вчера — заглянул в 3 ч. ночи в котельную, откуда накануне вылил 30 ведер, — вода под верхнюю ступеньку, в воде топор на нижней полке, котел погас, холодный. Разбудил Машу. С ней вычерпали до 100 ведер, отчаялись — прибывает по закону сообщ[ающихся] сосудов. — Володя купил насос, смонтировал и опробовал, но наспех. Сегодня ждем пузатого Гену-электрика.
Вчера отвез верстки двухтомника в “Сов[етский] Пис[атель]”. “Теркина” не читал, дал “контрольный” с моей последней правкой.
“Дали” вычитал основательно, впервые за годы представил, обозрел распорядок глав по Дементьеву — ничего, хорошо.
Корректорша, читавшая “В[асилия] Т[еркина]” еще для “Мол[одой] Гвардии” (маленькая книжечка — 1-я часть) и отметившая похвалой мою правку (дополнительную) в главе “Т[еркин]-Т[еркин]” (слова “занесся”, “без затей”)2.
Позвонить Розе Як[овлевне] (“Сов[етский] Пис[атель]”) насчет “Памяти матери” и фамилии этой корректорши. —
16.IV.70. П[ахра]
“В Твардовского я совершенно влюбился. Удивительна простота и полное отсутствие позы у этого человека, дважды “лауретированного” и занимающего такое положение в таком молодом возрасте — 35 лет — в современной литературе.
В последний раз я просидел у него чуть ли не четыре часа и никак уйти не мог. Кормит, поит, дает книги читать, а главное, говорит: “Ваше дело правое, победа будет за вами”.
Александров тоже очарователен — велит каждый день ему звонить, чтоб все время быть в курсе событий”.
Из письма В. Некрасова к матери из Москвы 14.2.[19].46, которое он мне прислал в оригинале в дни моей отставки. Возвращаю то письмо с уведомлением о сделанной выписке1. —
<вклейка>
Об изменениях в составах редколлегий литературных журналов
Секретариат правления Союза писателей СССР удовлетворил просьбу А.Т. Твардовского — освободил его от обязанностей главного редактора журнала “Новый Мир”2.
Главным редактором журнала “Новый Мир” утвержден В.А. Косолапов.
Первым заместителем главного редактора и членом редколлегии журнала “Дружба народов” утвержден Л.И. Лавлинский.
В состав редколлегии журнала “Знамя” введен М.М. Зотов. А.Е. Рекемчук освобожден от обязанностей члена редколлегии журнала “Знамя” в связи с утверждением его членом редколлегии журнала “Новый Мир”.
(Информационный бюллетень Союза писателей СССР, № 3, 1970).
17.IV.70. 5 ч.
До шестичасовых бибисейских известий 1 час. В котельной сухо — более половины ямки. Опять легкоморозный утренник, и похоже, что главная вода уже схлынула (дожди перед затоплением котельной). Насос, очарование цивилизации — вместо того, чтобы сгибаться с мокрыми ведрами под низенькую дверцу моего жалкого подземелья, черпать неубывающую воду, обливаясь, — благо еще сапоги резиновые — тоже, впрочем, благо цивилизации, — вместо всего этого — выключатель, ровное бодрое гудение — вроде холодильника — чудный ХХ век.
А космонавты, обогнувшие Луну, несутся к Земле, обреченные, может быть, сгореть в своем гробу на троих. Многочасовой ужас, недостаток кислорода и воды, советы с Земли, как “организовать” очистку воздуха в кабине от углекислоты, — тот же ХХ век в его высочайшем образце человеческого дерзания и трагической, почти уже безнадежной человеческой немощи перед холодной враждебностью запредельных миров. (Слишком красиво фразеологически).
Вчера был в городе, дозвонился до Розы Як[овлены] (“Сов. Пис.”) и Инны Ивановны <Кротовой>1, условился об уточнениях в верстке и т.п.
Сговорился с Лакшиным о встрече на материнской квартире. Пришел Хитров со своими печалями и трудностями — не отпускают из “Н[ового] М[ира]”. Одновременно свидетельство о нерешительности, <…> постыдной уступчивости Дороша и Марьямова. Кондратович, которого я попрекнул общением с “коллективом”: — Вдруг стало ясно, что воодушевленные реальным делом люди редколлегии были на высоте, были больше самих себя, тянулись, пристраиваясь друг к другу. Теперь — иное. “Отдельно взятый” Кондратович — милый парень, не более.
26.IV.70. П[ахра]. Воскресенье. 1-й день Пасхи
Сообщение о запуске китайцами спутника. Записывать много чего, но нет сил: мне так хорошо здесь по дому и по двору, т.е. отвлекаюсь все время.
Можно бы и нужно бы записать:
1. Размышления о “Далях” — в отличие от “Теркина” они не закончены. “По праву памяти” — это плоть от плоти “Далей”, а если еще иметь в виду добавление (по рассказу Г. Гулии — как искали “сына”, который не должен отвечать за отца…).
А еще не продвинулся в чтении тетрадей дальше [19]58 г.
Как может украсить и дополнить эта главка.
Доставить сына кулака.
Отмыть, побрить, одеть (одежду справить)
И доставить
В столицу сына кулака.1
2. Встреча с Лукониным и Евтушенкой.
Первый: меня прочат в редколлегию “Н[ового] М[ира]”.
— Ну и что ж ты?
— Я без зарплаты не пойду — дураков нету.
— А вообще пошел бы, хотя я оттуда ушел?
— Я об этом не думал.
Евтушенко подвозил меня до Высотного, где он теперь живет. Умолял зайти на полчаса, 15, 5 минут. Тщеславие? Жене позвонил, что будет Т[вардовский]? Не только. Он чует, что дурно поступил, отдав поэму в “Н[овый] М[ир]” после моего ухода. Ему бы важно было говорить, что у меня был Т[вардовский].
О том, что он нехорошо делает, я сказал. Истерически:
— А что мне делать?
— А что мне делать?
— Но у меня поэма написана.
— И у меня.
Едва отвязался у самого моего подъезда, когда он от угрызений перешел к обли-чениям:
— А вы разве не печатались у Аджубея в “Известиях”2? (“Т[еркин] на том св[ете]”).
Послал его неподалеку — противно и неосторожно: будет говорить, что я его подбивал забрать поэму.
Вчерашний разговор с Дементьевым на основе мерзостных намерений “Сов[ет-ско-го] Пис[ателя]” снять “волков” и “не стойте над душой”3. “Тебя обкладывают”. — Похоже.
Был у Исаковского. Его ужасный мир, жалкие стишки для домашнего употребления. Жалобы (даже ему не прошла даром подпись в пользу “Н[ового] М[ира]”).
Переписка Солженицына с Лакшиным. “Вскормил кукушку воробей”4. —
После обеда будем с Вольдемаром откачивать “колодец”. По дому и по двору. —
27.IV.70. П[ахра]
Встал с солнцем — около 5-ти, и после 6 ч., радио “Голос Ам[ерики]”. Ничего для духовной жизни — откачивал “колодец” (успешно, — <…> пустил шланг по задам — пошло по асфальтовой дорожке, на сиреневый садик и далее на огород, — качал до дыры и ниже). Попутно отвлекался на разные разности по хозяйству. “По дому и по двору” обходится дорого. Надо, надо, надо:
1) Читать тетрадки для извлечений по “Далям” и “Н[овому] М[иру]”;
2) Просмотреть Бунина, присланного из “Лит[ературного] Наследства”;
3) Подумать над копией студ[енческой] работы о “Кому на Руси”;
4) Перебелить кое-какие стишки и м.б. ко Дню Победы1.
Четверть века, четверть века — целая — молодая, даже зрелая человеческая жизнь.
Те, что родились с окончанием войны, уже отслужились — дай им бог не применять науку свою.
<вклейка>
Дорогой Валерий Алексеевич!
Посылаю Вам маленький врез, который хотел бы предпослать моему сочинению. Как Вы убедитесь, мы со Ступом изрядно поработали, и думаю, что с пользой. Не хотелось бы, чтобы первый блин в Вашем журнале у меня вышел комом. “Сокрушение Тайфуна”, может быть, действительно не очень подходящий заголовок. Тут я с Вами согласен. Давайте, пожалуй, дадим “В ту тяжелую зиму”. Это будет вполне в духе старого “Нового Мира”, таким образом, традиция и форма останутся, а содержание будет другое.
С лучшими пожеланиями,
теперь Ваш Б. Полевой.
<…>
Вручено на “материнской квартире” <Лакшина> 24.IV.70.2 —
<вклейка>
Дорогому Александру Трифоновичу — славнейшему нашему поэту и Настоящему Человеку горячее и долгое Первомайское Уре-а-а-а-а-а-а-а!
Твой Б. Полевой.
Юность с нетерпением ждет твоих стихов.
Б.П.
Только что забежал Виноградов, передавал разговор с Шаурой (телефонный): полное благорастворение, а между тем 2 м[еся]ца человек без работы. Ш[аура] звонит Воронкову, Воронков, по-видимому, говорит, что, мол, если бы Вы, В[асилий] Ф[илимонович], позвонили и дело бы с концом. Но Ш[аура], демонстрируя в трубку свой разговор с В[иноградовым], воздерживается: это решение Союза писателей, — мы, мол, ни при чем. —
Третьего дня звонил Турков — хочет говорить, наверно, о статье — дам ему письмо “Читателя”3.
Симонов — тот же заказ от Полевого.
Симонов говорит: хорошо, но условие: один абзац о ред[акторской] деятельности Т[вардовского] — Я позондирую. — Позондировал: нет, говорит, Сурков, уезжая в Англию, успел написать (без “абзаца”?).
Звонила Алигер — на квартиру. Боже, если по делу — пожалуйста, но для задушевных разговоров — себе дороже.
Первые первомайские поздравления с выражением добрых чувств, не соответствующих обстановке.
1. Бажан.
2. Кулешов (нет, без выражения и на “иностранном” языке).
3. Князев (Братск)4. —
17.V.70. П[ахра]
Новая волна читательских (и отчасти писательских) писем в связи с получением на местах № 2 <“Нового Мира”> за подписью В.А. Косолапова. Волна не сказать чтобы высокая, но дает и мне представление о том, что “там, во глубине России” уже довольно хорошо понимали значение “Н[ового] М[ира]”, и собственную популярность мне суждено было ощутить в наибольшей, может быть, мере в эти печальные, послеразгромные недели и месяцы.
Почти во всех письмах со мной прощаются, благодарят за все, но за прощаньем уже неизбежно следует примирение с совершившимся, и если не забвение полное, то просто необходимость считаться с фактами1.
Но это только на ближайшей еще дистанции, а впереди, как мы согласны с Лакшиным, так или иначе — осознание утраты все в большей степени.
Конечно, невольно возникает все время аналогия <с> “Августом”, — по ходу переписки С[олженицына] с Лакшиным. Вот, казалось бы, все кончено, “приведено в соответствие”, оформлено “протоколом” — ан нет, ничего не забыто2. —
Политический гений т. Шауры и выше сказался со всей недвусмысленностью в назначении Ф. Таурина членом редколлегии “Н[ового] М[ира]” по разделу прозы (вместо бедного, слабого и больного Дороша, бог ему судья, <…> — заодно с Марьямовым согласившегося подписывать № 2, — теперь они будут подписывать до № 7!)3.
В журнал, который, как я угадал в свое время, подвергался более надуманным, чем вызванным настоящей нуждой нападкам, когда еще нельзя было ему поставить в вину главную вину — Солженицына, — в этот журнал назначается для окончательного искоренения злого духа и окропления углов святой водой тот самый Таурин, который ездил “на акцию” исключения С[олженицына] в Рязань из Союза писателей. Прием безотказный до жути: парня заставили сперва сделать разовое гнусное дело — теперь откажись, попробуй. А парень, м[ожет] б[ыть], и неплохой “по идее”, но уж как попал литначальником, так поделом вору и мука. Впервые встретился я с ним на Ангаре; Иркутск, где он редактировал многотиражку, — однажды я даже пособил ему что-то обработать, заметку какую-то. Потом уж он оказался писателем, выходцем из министерства Якутской АССР, автором двух-трех читанных мною романов — серая провинция, убожество, хотя знание материала было как будто. Сунулся он было в “Н[овый] М[ир]” с какой-то рукописью, но при всем моем благорасположении к нему это было нереально. Помню, кажется, его большие синие глаза с белыми ресницами (он рыжий) в слезах, когда он выслушивал мой отрезный отказ. Или я кого-то другого вспоминаю? Во всяком случае — рукопись была и была решительно отвергнута. —
Вместе с ним назначен некий Сахнин, жук <…>, которого помню по “Красноармейской пр[авде]”, — уже тогда считался жуком <…>. Еще вспоминается история с Далем, которого 4 тома он подобрал в См[олен]ске — с шифром Обл[астной] библиотеки — и присвоил, хотя ему говорилось, что это нехорошо4.
Компания подбирается. Мрак и ужас, по свидетельству С[офьи] Х[анановны] и Архангельской, которые уходят вместе со многими другими.
Мы говорили с Лакшиным (третьего дня ездил в Райком отчисляться), что размеры катастрофы еще будут более и более выявляться (а потом уже перестанут выявляться — все будет наравне с другим).
Ленюсь записывать, писать письма смерть не могу, о чем другом уже не речь.
19.V.70. П[ахра]
Вчера в городе. Добрался автобусом, на конечной подвернулось такси. Села прежде меня женщина:
— Крематорий.
Поехали. Шофер бормочет:
— Зачем такое слово нехорошее — “крематорий”? Это немцы в крематориях сжигали людей, а мы — “крематорий”.
Я: — Это слово не немцы выдумали.
Женщина с заднего сиденья:
— Это слово еще во времена Пушкина было, когда хоронили Крылова… (?)
Отправил деньги в См[олен]ск. Свыше 20 лет заполняю ежемесячно этот бланк, дважды повторяя свой адрес (и фамилию) и адресата. Сестра Маруся пишет: почему не отвечаешь на мои письма? Но она, по лености своей, в кои-то веки письмишко написала, а что мне ей писать? О своих переживаниях разгрома “Н[ового] М[ира]” — не напишешь. А ее утесняют по службе (это синхронно — как со мной что-нибудь — тотчас отзывается на моих)1.
Позвонил Румянцеву — только что уехал, будет в 3.30. — Позвонил раз и другой Сацу — нету. Позвонил Лакшину — болен: свинка, не встал к телефону. Хитрову — есть, свободен (месяц уже по прочтении газет нечего делать в редакции, а отпустить не отпускают, подписывай ж[урна]л, ставь свою фамилию рядом с теми). Пробились в “Эрмитаж”, съели по четверти “табака” и по чебурекам, от которых изжога и тошнота подкатывает весь день. Поехали к Сацу, он вялый, виноватый и нерешительный — устал, пить не стали — слава богу. — Выпили не до конца бут[ылку] сухого в “Арарате”. Зашли в магазин, купили собачьих костей 4 кг, дал я Сацу 10 руб. ввиду его уныния — завтра, т.е. сегодня, они с Хитровым выпьют.
Еще зашел до всего этого в фотоателье, где снимался для Соб[рания] соч[инений] (изд. 2-е). Раисы Ивановны Хиббабулиной (?) там уже нет. А я испортил поправкой надпись на общей из двух последних карточек с этого негатива.
Володя, кормящий младенца, телефон, надо ехать ему за Ольгой с ее подрамниками и пр.
Впервые я в этом институте, никого нет, уговорил сторожиху, поднимаюсь на четвертый, почти задыхаясь.
— Вот кто это лезет, — слышу голос Ольги, не очень даже удивленный. Познакомила меня с одноруким своим преподавателем. Курилка? Сын Курилки?
После всей усталости и недовольства собой (только собачьи кости и снасти из охотнич[ьего] магазина утешали немного) как нельзя более дурной, предельно не нужный звонок С. Фиксина из гост[иницы] “Россия”2.
— Шура! Ты мне друг. Какой же ты друг…
— Я устал, еду на дачу и т.п.
— Зачем тебе дача, там, небось, холодно… и т.п.
Дошел, бросил трубку, и хотя Фиксин болван болванский и как смолоду не читал “Капитанской дочки”, так в старости и подавно, неприятно, что бросил трубку, — ничего не поймет. Около 40 лет (более) тому назад мы будто бы дружили, но он и тогда был дурак, думал, что на Южном полюсе жарко, так и теперь, через эти 40 лет.
20.V.70. П[ахра]
Всесоюзное совещание по военно-худож[ественной] лит[ерату]ре, созванное Главпуром и Союзом писателей — оказывается, идет уже третий день. Вчера, имея основания предполагать, что меня просто не пригласили (Епишев, стремящийся запретить “В[асилия] Т[еркина]” на исходе третьего десятилетия его жизни)1, позвонил Ольге — оказывается, было на столе приглашение, но я его не заметил, ни звонков, ни особых приглашений не было, как это бывало в подобных случаях.
И раздумавшись, решил не ездить. Вступ[ительное] слово Суркова, репетиция которого была в Ярославле, наверняка будет иным уже. Симонов, предположивший, что это репетиция, услышал от самого Суркова: — Да нет, куда там…
Доклад Кожевникова — просто не хочется слушать (писанный кем-нибудь, как уже заведено “по образу и подобию”). Выступления же делегатов в вузах, на предприятиях столицы и в колхозах и совхозах Подмосковья тоже меня не соблазняли бы даже в иные времена. И не поехал.
Не поехал, хоть была даже оказия — звонила (вдруг!) Нона Сергеевна <Яковлева>.
Но сперва нужно было записать “Ярославль”.
Симонов накануне отъезда в Гульрипшу свою спросил, не желаю ли я, по предложению Суркова, поехать с ними обоими в Ярославль. Нет, говорю, не желаю. И забыл думать об этом. Вдруг — “Л[итературная] Г[азета]” за прошлую среду, интервью с Воронковым: Сурков, Симонов, Твардовский выезжают в Ярославль. Симонов прислал мне записку: я, мол, не виновен, а Воронкова спросил, тот сослался на Суркова, с чьих слов будто бы и было сообщение. И оказалось, Симонов таки едет в Яр[ослав]ль, чтобы уехать от Совещания — Лариса Ал[ексеевна] так сказала.
Назавтра Симонов заезжает, рассказывает о Яр[ослав]ле и что он спросил Суркова, зачем же он указал мое имя в составе бригады, Сурков: — Я с ним, Воронковым, три года не разговариваю, — ничего не говорил и на этот раз.
— Как же вы объяснились в Ярославле, что нет Т[вардовского]?
— Сурков сказал, что он (т.е. я) “немного нездоров”. А Шауре я сказал, что Т[вардовский] “не может поехать”.
Все погано. И верно сказал Хитров, которому я излагал эту историю, что это сознательное вранье в целях, во-первых, понуждения к поездке, а во-вторых, на что особенно налегает Дементьев, это в целях идеологической дискриминации (“отказался поехать на подготовительную к Совещанию встречу в Яросл[авском] Доме офицеров”). Это в том же роде приемы, как и понуждение Дороша и Марьямова подписать журнал, хотя бы они и не работали фактически. —
М[ежду] пр[очим], “Н[овый] М[ир]” отправил телеграмму Берггольц (сказала С[офья] Х[анановна], убеждая меня приветствовать ее: “поздравляем верного друга нашего журнала” — редколлегия (без имени!)2.
Записываю какую-то дрянь, а почта лежит, тетрадки лежат — дальше 20-й не читал, не говоря уже о деле!
Но еще о Дементьеве. Ему через Тимофеева было передано от Сучкова, чтобы он подал на пенсию. Он сказал — не буду подавать — и даже собрался кое-какую бумагу сочинить по старой памяти. Но позвонил Тимофееву, тому-сему — не хотят подтвердить оскорбительный тон предложения дирекции.
А третьего дня, который я сумбурно записал в неполноте неприятностей, звонит уже мне Мих[аил] Мат[веевич] Кузнецов: так и так, события убыстряются, директор в ответ на отказ Дем[ентьева] подать на пенсию заявил во всеуслышание, что в таком случае он увольняется по мотивам идеологической непригодности и что в среду (сегодня) это решение будет подтверждено месткомом.
Кузнецов был в очевидной панике (он соавтор Дем[ентьева] по 4-му тому “Истории сов[етской] лит[ературы]” и т.п.): — На вас, А[лександр] Т[рифонович], вся надежда, — пойдите, мол, к Д[емичеву] или С[услову], предупредите это дело. Я сказал, что ни к Д[емичеву], ни к С[услову] я не пойду, сам Дементьев будет против этого, но Дем[ентьеву] передам все, чтобы он выехал в город завтра или даже сегодня. Так и сделал.
Дементьев уже кое-что знал (позвонил своим людям, но недослышал по глухоте)3.
Что-то он, бедняга, сейчас предпринимает? Вчера он уехал в Москву в 5 ч. утра.
23.V.70. П[ахра]
Без 20 <минут> 6. Солнце на восходе.
Вчера без большой нужды поехал в город с Верейским. Совсем без нужды и почти без повода заехал с ним в Детгиз, напоролся на неприятность — Кассиля, кот[орый] меня “не узнал”.
Послал телеграммы Берггольц — в ответ на ее телеграмму с просьбой приехать в Л[енингра]д на ее “скромное торжество” (девушка на телеграфе одобрила текст и была снисходительна к тексту телеграммы Горяеву, нанесенному на обороте испорченного бланка). Получил переводы от “Днiпро” (25 р.) и из Литвы (9 р.). Не новый ли закон, по которому союзные республики тоже платят (как раз тогда, когда мне нечего получать)1?
Лакшина вчера увезли в больницу, еще он был дома, когда я позвонил. Позвонил Воронкову, он выразил вящую (?) готовность помочь. Но Хитров предупредил меня — достал через “Известия” академика-специалиста (инфекциолога?). Тот и сказал, что немедленно в больницу, — Лакшин не хотел — да и домашние: впереди два выходных, когда он будет лежать без присмотра.
Воронков сказал, что “надо бы нам поговорить о 21 июня. Не устроить ли вечерок” (так и сказал) и т.п. Условились на понедельник. А о чем поговорить и до чего можно договориться? Дадут ли Звезду — об этом он не сможет сказать, а так — “вечерок” устраивать — нет подъема духа.
Все глубже ухожу в тину-трясину безразличия ко всему, думы и предположения насчет конца концов.
Хитров, м[ежду] пр[очим], сказал, что на вчерашней редколлегии Овчаренко выступил с чем-то подобным его выступлению на <пленуме> РСФСР2. Хитров назвал это клеветой и ушел звонить по поводу академика, поднялся невообразимый <шум>, — как он сказал по телефону с квартиры Лакшина, где я застал его часов в 9 ожидающим возвращения Светланы из больницы. Подробности “не для телефона”. Ждал его звонка до 11, пошел спать, позвонит сегодня.
Ленькин клен болеет, но должен прижиться.
Забывания.
25.V.70. П[ахра]
Бедный Алгриг! <Александр Григорьевич Дементьев>
Вчера зашел к нему с принятым у нас некрасовским:
Ну, говори поскорей:
Что ты слыхал про свободу?..1
— Ничего не слыхал, — начал было он, поднимаясь с укушетки и тотчас поправился, — вот как раз сам освобожден от работы в институте…
В числе четырех докторов наук (Тагер, Евнина, еще кто-то) он (Дем[ентьев]) подал заявление в местком, который, естественно, имел готовое решение, которое и вынес в присутствии Сучкова, попивавшего чаек (один он).
Д[ементьев] говорил складно и неопровержимо подготовился, но что ж он думал, бедняга.
М[ежду] пр[очим], вшили ему (на словах) “новомирское направление”, но на бумаге отпустили с миром, чтобы самим не увязнуть (“Н[овый] М[ир]” тоже нельзя).
Выкорчевали.
Заговорил о работе, о планах своих изданий, но уж где там — до каких-либо перемен нечего и думать.
25.V. П[ахра].*
Дожил я до таких степеней, что уже, как подсказал мне Алгриг, даже такое дело, как возможность награждения меня той или иной наградой, не есть мое дело личное, — оно касается многих и даже всей нашей литературы. Звезда — не просто вид на жительство для меня одного. Если звезда, то еще не все прахом после “Н[ового] М[ира]”, есть какое-то торможение при спуске, какая-то совесть и необходимость считаться с чем-то.
* Вторая запись этого дня.
Но с другой стороны: какая тут звезда при наличии “будто бы запрещенной” поэмы, при факте разгрома журнала, который был поперек горла, и для этого пошли на все, на всяческое непотребство.
Сегодня еду в город по договоренности с Воронковым “поговорить без обиняков”. Что означает “вечерок”, который “может быть” нужно устроить, — собственно в каком помещении? Если ЦДЛ, то спасибо в шапку, если зал Чайковского, в котором Тихонов, Сурков, Исаковский подряд были причислены к лику, — другое дело. По одному этому можно будет судить о серьезности намерений.
Наибольшая опасность и коварство моих опекунов — четвертый орден <Ленина>, коих у меня уже три, — это и безупречно высокая награда, ничего не скажешь, и вместе с тем, — отнесение меня ко второму разряду, вроде депутатства РСФСР2.
Если Звезда, то можно отложить на потом вопрос о поэме, решить его задним ходом, так сказать.
Если не звезда, то это почти наверняка исключено и непоправимо на длительный период3.
(пишу поверх, кажется, “тезиков” выступления на Белорусском съезде — в каком-то году — халтурка, невозбранна по тем временам — до 53 г.).
Синицу в руки, если уж будет ясно, что не звезда, — машину, ибо ее я и при деньжонках не смогу добыть обычным путем.
Утренние немощи возраста, нависающая угроза больницы (ноги, зубы, жопа).
Сегодня зайти к Виниченко Ивану Федоровичу (кажется), легализоваться в парторганизации Московского отделения. Наровчатов лучше, чем Михалков на этом месте4.
Третьего дня выкладывал в штабель полтыщи (600) кирпича, приобретенного накануне за 20 р. Вчера копал за сторожкой.
Неясность с Ленькиным кленом, который, по мнению Маши, не на месте. Вчера Оле не сказал, что это клен Ленькин, и не показал его.
26.V.70. П[ахра]
Аудиенция была очень короткой.
Между прочим, когда я позвонил в 2 ч. из будки (хорошо еще, что не грянул без звонка), там был Федин, с которым, слава богу, мне не было предложено встретиться. Любезнейший Жданов Вл[адимир] Викт[орович]1, предложивший мне ехать прямо в Союз, отвез меня домой, лишившись возможности пообедать в ЦДЛ.
— Ну как будем, А[лександр] Т[рифонович], праздновать? М.б., правда, вечерок устроим, я дам команду…
— Ни слова о том, где, в каком зале.
— Да нет, К[онстантин] В[асильевич], я и в 50-летие свое вечера не устраивал.
— Я знаю. — Одобрительно. — Значит, не нужно. Да я и в ЦК докладывал, что ряд наших крупных писателей отказались от юбилейных вечеров: Леонов, Сурков, Твардовский… — Без оговорки, что Сурков потом согласился и расцветал в зале Чайков-ского. —
— Действительно, зачем вечер. Наберется там черт знает какого народу, найдутся и провокаторы — не убережешься, несмотря на всю нашу бздительность (это он сострил).
— “Ах, вон оно что”, — смекнул-таки я, но не сказал ни слова.
— А мы лучше соберемся своей семьей в ЦДЛ, человек 40—50, ну 70, — устроим обед, там и речи будут…
— Нет, К[онстантин] В[асильевич], обед — это дело домашнее. И потом, какой мне интерес выслушивать речи подвыпивших людей, славословящих мне? Это — нет, К.В. Это я дома…
— Дома само собой. А тут в кругу своих товарищей по Секретариату, — как-никак, столько лет вместе работали.
— Нет. Знаете ли, полезет еще какой-нибудь целоваться, с кем я и здороваться не хочу.
— Так вы тех и не приглашайте — это все по вашему выбору.
— Нет, К.В., я бы только просил в ознаменование этой даты справить мне, как вы обещали (“это не вопрос”), машину. Ведь после я уже не смогу ее купить, а машина нужна.
— Я постараюсь…
Были с Хитровым у Закса, я ничего не говорил о встрече с К.В. <Воронковым>. Хитров мне рассказал о “пятнице” — той редколлегии, где выступал Овчаренко, назвавший мое имя с Синявским. Был шум невообразимый. Женщины раскудахтались возмущенно. Косолапов потом сказал, что, действительно, Овчаренко допустил бестакт-ность. Но, мол, я, Косолапов, читал поэму и в “Посеве” и в верстке “Н[ового] М[ира]” — разница небольшая…
29.V.70. П[ахра]
Третьего дня на даче ночевал Македонов. Переговорили о многом. Дал ему прочесть зарубежные отклики на отставку, внутренние на № 2 (почта), папку “11”, переписку Солж[еницына] с Лакшиным (последний еще в б[ольнице]), еще кое-что дал — надписал верстку “По праву памяти” (он не имел ее второго варианта с дополнениями “Забыть, забыть…”). Прочел его статью, очень — небо и земля! — улучшившуюся против 1-го варианта. В Гослите ему сказано было, что однотомник сдается 10.VI. Наконец-то1.
Что не Звезда, то это уже ясно, судя по Воронкову, но уж хоть бы тот минимум, который дает право на переиздания. Шутка сказать, наградная инфляция превратила орден Ленина во второстепенную награду, а еще м.б., что и ничего не последует: “не разоружился”.
Закончил 23-ю тетрадь — 60-й г. Перечитывал впервые за 10 лет записи по 50-летию. Уже тогда старость была на пороге, теперь она переступила порог, и бог бы с ней, кабы на душе было спокойнее.
Вчера Тендряков читал свой рассказ о голоде в 33-м году. Был рад, что за невозможностью публиковать были излишни суждения по существу2.
Еду на партсобр[ание] Моск[овской] организации.
Редактором “Н[ового] М[ира]”, в том смысле, какой приобрел окончательно, я стал, судя по тетрадям, примерно с 60-го г. До этого как бы вроде шла работа для себя и для ж[урна]ла. А тут уж все концы сходятся: и “Дали”, и Солж[еницын], и “Т[еркин] на том свете”. И стал уже дома, а не в редакции писать свои “письма”. —
31.V.70. П[ахра]
Партсобрание с необозначенной повесткой дня, но закрытое и “явка обязательна”. Думал поговорить с парт[ийным] руководством о перечислении меня на учет, но президиум, в который меня не избрали (а отсутствующий Кочетов был избран), оказался мне недоступен. “Итоги ленинского юбилея” — фильмишки в начале и конце, боковые выходы закрыты и “мы решили не делать перерыва” (конечно же, и трети не осталось бы после перерыва).
Будь что будет, поднялся и ушел, сперва в боковой выход, там дверь на лестницу заперта, потом на виду у Президиума вверх — там был выход. Нет, думаю, т. Васильев1, не окликнешь по фамилии, как иных, а окликнешь, обернусь не спеша, “длинно посмотрю” и проследую к двери. — С Сацем, захватив для Фомки трески в рыбном. — Обидел Валю — она хотела заехать, но сил у меня не было. Оля сообразила — Володя отвез меня. Утром звонил Вале.
Безводье. С двумя ведрами к одной, другой колонке. Владелец дачи с гротами и всяческими детскими затеями — Виктор Петрович Чертков, вызвавшийся проводить меня, родник за 1—1,5 км в сторону Черной Десны (после фабричной). Дочь Цыбенко — той самой Ц., от которой я заочно отбояривался, когда ее навязывали в члены по публицистике.
Дача Черткова, все ее детские штучки, составляющие для этого доктора философских наук поистине трогательную привязанность и, м[ожет] б[ыть], главный интерес личной жизни (и зимой в летнюю дачу приезжает на “викенд”, прогревает матрас и т.п.), навела на мысль к давнишнему замыслу рассказа “Изба на буксире”, и как-то прояснилось, что нужно в третьем лице и не расплываться (“когда к нему пришли “обеспечивать”, т.е. ломать, печку, он усмехнулся: я уж сам… Он привык быть “опорой”, “активом” и т.п., через кого проводятся все “мероприятия”). —
Перехожу в новую тетрадь*.
Записать для начала, что по тетрадкам (читаю 24-ю) только с 60—61-го гг. журнал входит и в них наравне с “Далями”, “Т[еркин] на том св[ете]” и стихами.
2 июня 70. П[ахра]**
* Новой тетради уже не было. Помета М.И. Твардовской.
** Последняя запись в последней РТ А.Т.
Второй жаркий день после длительных холодов. В воскресенье — Рой <Медведев> с известием о Жоресе. Послал телеграмму в Калугу.1 Вчера Москва: у Лакшина после болезни. — Оля сдала последний <экзамен>…—
<вклейка>*
Батя, батя, где ты, где ты
Нынче носишься по свету?
Под какой ночуешь кровлей,
Жив, здоров ли?
От годов, трудов и злости
Может, только стал горбатей:
Или вовсе паришь кости
На неведомом погосте,
Батя, батя…
Иль мечтаешь в самом деле
Чтоб вернули двор тебе,
Да не тот, что был на деле,
А что грезился тебе:
Сад по склону, дом глаголем,
Хоботастый сытый скот,
Клевера густые в поле,
В светлых сотах теплый мед…
1938
* Здесь вновь переписано стихотворение из тетради 1938 г., воспроизведенное и в записи 18.III.68 г. (“Знамя”, 2004, № 5).
Примечания
13.II.
1 С.Н. Лакшина продолжала работать в Гослите до 1979 г., когда по семейным обстоятельствам перешла на другую работу.
2 Ю.В. Трифонов и В.Ф. Тендряков — давние авторы “Нового мира” А.Т., после его ухода сразу стали сотрудничать с новой редколлегией, и в частности с пристыженным ими Рекемчуком, назначенным в отдел прозы. Трифонов приходил к А.Т. с уведомлением о том, что собирается отдать новую повесть именно в “Новый мир”, интересуясь мнением А.Т. на этот счет. В воспоминаниях Юрий Валентинович ссылался на благословение А.Т. на такое сотрудничество. А.Т., разумеется, не агитировал обходить новую редакцию, и никого не осуждал за контакты с ней. Но я помню, каким мрачным он был после разговора с Трифоновым, с какой горечью пересказывал его. (“Какого же ответа он от меня ждал?” — недоумевал А.Т.). Эта незамедлительная готовность забыть о своем протесте и смириться с гибелью журнала тех, кто, казалось бы, был с ним прочно связан, не могла не ранить А.Т.
14.II.
1 В главе “Две дали” поэмы “За далью — даль” А.Т. говорит о готовности пойти в СП “на должность с твердой ставкой” только в случае такой беды, как потеря читателя.
15.II.
1 О письме писателей в защиту “Нового мира” см. примеч. к записи 6.II. Речь идет о воспоминаниях Исаковского “На Ельнинской земле” (Автобиографические страницы), печатавшихся в “Новом мире” (1969, № 4, 5, 8) и после ухода А.Т. из журнала переданных автором в “Дружбу народов” (1971, № 11, 12; 1972, № 8). А.Т. по просьбе Михаила Васильевича должен был остаться фактическим редактором. В апреле 1970 г. он писал автору, что ждет новых глав его воспоминаний. (Соч. Т. 6. М., 1983. С. 356).
2 М.И. Погодин (1884 г. р.) — из дворян, до революции заведовал народным образованием в уездной земской управе Смоленской губ., учительствовал в земской школе. Погодин сыграл особую роль в жизни Исаковского, обеспечив ему возможность лечиться от надвигавшейся слепоты и получить образование. В 1920-е гг. был организатором музейного дела на Смоленщине. С конца 1930-х гг. М. Погодин жил в Москве, работал директором созданной им библиотеки института химического машиностроения.
3 О дружеских отношениях А.Т. с И.С. Соколовым-Микитовым см. в предшествующих Рабочих тетрадях. Среди опубликованных писем К.А. Федина к М. Горькому упомянутое письмо не обнаружено.
17.II.
1 А.И. Кондратович был назначен зав. отделом журнала “Советская литература на иностранных языках”, В.Я. Лакшин — консультантом журнала “Иностранная лите-ратура”.
18.II.
1 В.Ф. Шауро — зав. Отделом культуры ЦК, Ю.С. Мелентьев — его заместитель.
2 Д.Г. Большов и А.И. Овчаренко оставались в редколлегии и при сменившем В.А. Косолапова С.С. Наровчатове (1974—1979 гг.), и при В.В. Карпове (1979—1886 гг.) вплоть до смены редколлегии в годы перестройки, когда редактором стал С.П. Залыгин. Л.С. Соболев возглавлял Секретариат правления СП РСФСР с 1957 по 1970 г.
19.II.
1 См. запись 25.II.
2 Г.С. Фиш — писатель, печатался в “Новом мире”, Татьяна Аркадьевна — его жена, литератор, работала в журнале “Дружба народов” старшим редактором. Кроме как у Л.И. Брежнева, А.Т. ни у кого из представителей власти о приеме не просил.
22.II.
1 М.Б. Храпченко — литературовед, с 1966 г. — академик, в 40-е —начале 50-х гг. возглавлял Комитет по делам культуры.
Речь идет о заседании Секретариата правления СП 22 сентября 1967 г. См. о нем и о позиции К.А. Федина запись 23.IХ. (“Знамя”, 2002, № 10. С. 164—166, 187).
2 Отсутствовали из членов редколлегии Ч.Т. Айтматов, Р.Г. Гамзатов, А.А. Кулешов; Е.Н. Герасимов — писатель, в 1958—1965 гг. — член редколлегии, зав. отделом прозы “Нового мира”, после освобождения с этого поста оставался автором журнала А.Т. Ю.Г. Буртин работал в “Новом мире” с 1967 г. старшим редактором отдела публицистики.
3 Гурьевская икра — из г. Гурьева, где я была в командировке.
4 Р.А. Медведев за исследование о Сталине и сталинизме (“Перед судом истории”), признанное клеветническим, был исключен из партии Московским городским комитетом КПСС. Комиссия партийного контроля, куда Р. Медведев обратился, не соглашаясь с решением МГК, изменив мотивировку исключения, в партии его не восстановила.
В.В. Мацкевич — министр сельского хозяйства СССР (1965—1973 гг.).
5 На снимке, сделанном 23 февраля, запечатлены рабочие члены редколлегии “Нового мира” 1960-х гг., его главный штаб: в первом ряду сидят: А.Т., его бывший зам. Александр Григорьевич Дементьев и Борис Германович Закс (бывший отв. секретарь редакции), выведенные решением ЦК из редколлегии в декабре 1966 г., Алексей Иванович Кондратович — зам. гл. редактора, Александр Моисеевич Марьямов — зав. отделом публицистики. Во втором ряду стоят — Михаил Николаевич Хитров — отв. секретарь редакции, Владимир Яковлевич Лакшин — фактический, но так и не утвержденный зам. гл. редактора, Ефим Яковлевич Дорош — зав. отделом прозы, Игорь Иванович Вино-градов — зав. отделом критики, Игорь Александрович Сац. Снимок может служить свое-образной иллюстрацией словам А.Т., что его с поста редактора “снимали по частям”.
24.II.
1 С.А. Баруздин — секретарь правления СП, замещавший К.В. Воронкова и К.А. Федина в их отсутствие.
25.II.
1 З.Е. Гердт, артист, сосед по даче на Пахре.
2 С.П. Залыгин дебютировал в “Новом мире” в 1962 г. повестью “Тропы Алтая”. Здесь же были напечатаны принесшие ему популярность повесть “На Иртыше” (1964) и роман “Соленая падь” (1967). Сергей Павлович отказался подписать письмо в защиту “Нового мира”, объясняя, что ожидает получения квартиры. О хлопотах А.Т. по поводу квартиры для Ю. Буртина см. в Рабочих тетрадях 1968—1969 гг.
3 Р.Г. Гамзатов и Ч.Т. Айтматов оставались в редколлегии “Нового мира” до ее переформирования при С.П. Залыгине; А.А. Кулешов — до своей смерти в 1978 г. Л.Д. Морозова — лечащий врач А.Т.
4 Имеется в виду послесловие Ю.Г. Буртина к изданию в Детгизе трех поэм (“Страна Муравия”, “Василий Теркин”, “За далью — даль), которое А.Т. решительно не понравилось. См. запись 1.XI.69 и примеч. к ней.
15.III.
1 Ж. Делаборд и Х. Лоофс. На краю земли. (Огненная Земля и Патагония). Пер. с нем. М., 1969. Книга рассказывала об уничтожении исконного населения Патагонии пришельцами — золотоискателями, вызывая свои ассоциации с историей “Нового мира”: “Патагония осталась без патагонцев. Это название теперь так же не имело опоры, как упавшие деревья, тысячами лежащие на земле Патагонии. Оно пусто, как пампа…”.
2 Ц.И. Кин — вдова писателя В.П. Кина, консультант журнала “Иностранная литература”. Опубликовала в “Новом мире” свои “Страницы прошлого” (1969, № 5, 6). После ухода А.Т. из журнала отозвала из редакции свой подготовленный к печати очерк об итальянском коммунисте Франческо Мизиано.
Приведем лишь некоторые отклики зарубежной печати на разгром “Нового мира” из переданных А.Т. Ц. Кин. (Архив А.Т.). В редакционной статье “Таймс” “Смелый “Новый мир”” (1970, 16.III) деятельность А.Т. оценивалась как “доблестная”: для него было важно лишь то, чтобы писатель мог сказать что-либо значительное и заявить об этом честно…”. В английском журнале “Экономист” (1970, 21—27.II) в редакционной статье “Конец эксперимента” говорилось, что “отставка Твардовского олицетворяет собой конец целой эры… Пал последний оплот либералов в советской литературе… Победа консерваторов — это итог длительной войны на истощение”. “Надо понимать, какое выдающееся место занимал Твардовский в духовной и литературно-политической жизни советской интеллигенции, чтобы представить всю величину потери” (“Ди Цaйт”, 1970, 20.III. ФРГ).
21.III.
1 Имеются в виду 5-й том собр. соч. А.Т., задерживавшийся из-за отказа снять имя Солженицына. (См. об этом записи в Рабочих тетрадях 1966—1969 гг.), а также двухтомник: поэма “Василий Теркин” (Т. 1) и “За далью—даль. Из лирики этих лет” (Т. 2. М., Сов. писатель, 1970), ставшие последними прижизненными изданиями А.Т.
“Дурацкий съезд” — съезд писателей РСФСР. См. записи 25.III., 1.IV.
22.III.
1 Александр Дубчек — бывший Первый секретарь Коммунистический партии Чехословакии, лидер “Пражской весны”.
25.III.
1 В.Я.Лакшин, записывая (23.III.70) разговор с А.Т., упоминает о его “прежней идее” “подготовить рукопись из писем, отзывов, протоколов и записей дневника”, называя ее “12 лет в “Новом мире””. (В. Лакшин. После журнала. Дневник 1970 года. “Дружба народов”, 2004, № 9. С. 97). Но речь шла о давнем замысле книги “16 лет в “Новом мире””, которую А.Т. собирался писать по своим дневникам. Сознавая разную значимость первого и второго “заходов” в “Новый мир”, он воспринимал их как единое целое своей новомирской эпопеи.
2 Этот вариант строф гл. “Теркин-Теркин” появился в детгизовском издании поэмы (М., 1970) и последнем прижизненном ее издании (М., 1970. М., Советский писатель). В последующих изданиях они воспроизводились в первоначальном варианте: “Но поскольку водит носом, // Задается человек, // Теркин мой к нему с вопросом: //— А у вас небось “Казбек”?”.
1.IV.
1 Строки стихотворения А.С. Пушкина “Брови царь нахмуря…” (1825). У Пушкина: “расхохотался” — без расчленения на слоги.
2 Н.А. Родин — член рязанской писательской организации. Г.Н. Троепольский — воронежский писатель, автор “Нового мира”.
3 Г. Бёлль неоднократно печатался в журнале А.Т. (“Ирландский дневник”, “Чем кончилась одна командировка” и другие рассказы). Р. Орлова записала в дневнике (31.VII.65) о первом визите Г. Бёлля в “Новый мир” с его слов, что А.Т. “ему очень понравился. Сразу видно, что незаурядная личность”. А.Т. показался ему усталым, но Бёллю его усталость была понятна: “Сам часто устаю бороться за свое…”. Приехав в 1974 г. в Москву, Г. Бёлль с женой посетили Новодевичье кладбище, где поставили корзину цветов на могилу А.Т. (Р. Орлова, Л. Копелев. Мы жили в Москве. М., 1990. С. 157, 159, 174).
3.IV.
1 Л.В. Гинзбург —поэт, переводчик. В библиотеке А.Т. сохранилась книга “Немецкие народные баллады” (М., 1959) с его автографом: “Замечательному народному поэту Александру Трифоновичу Твардовскому”. Участниками встречи с Г. Бёллем были также публицисты Д.Н. Мельников и Лидия Борисовна Черная. О борьбе редакции “Нового мира” за их статью “Преступник № 1. А. Гитлер”, так и не пропущенную цензурой, см. записи в Рабочих тетрадях 1968 г.
2 Словечко “маслице-фуяслице” вошло в обиход новомирцев со времени публикации “Одного дня Ивана Денисовича”. Не допускавший мата в литературе, А.Т., понимая необходимость обозначить особенности лагерного быта, предложил буквенную замену в нецензурных выражениях, более выразительную, чем традиционные многоточия. Сетующий на редакторский произвол, автор переиздает повесть с сохранением этой правки А.Т. и под предложенным редактором названием.
3 О статье “Мир несвободы”, которую А.Т. читал в анонимном рукописном переводе (Е.Г. Эткинда), см. в записях 1968 г. Опубликована в “Иностранной литературе” (1989, № 8) под заглавием “Мир под арестом” (пер. Г. Дашевского). Здесь же — предисловие Г. Бёлля к роману “В круге первом” (пер. Б. Хлебникова).
4 И. Шимон — венгерский поэт. Его “Два стихотворения” напечатаны в № 5 “Нового мира” за 1969 г. в переводе О. Чухонцева.
5 Ю.Я. Яковлев — писатель, автор рассказов о Ленине для детей, сосед по даче на Пахре.
6.IV.
1 Автором листка “После умерщвления “Нового мира”. Вместо некролога” за подписью “Читатель” был философ Г.Г. Водолазов.
Рассказывая, к какой лжи и фальсификации прибегли власти, чтобы скрыть увольнение А.Т. и разгон его редколлегии, автор замечал, что сказать об этом правду — “значило бы обнаружить перед всем миром действительное бессилие противостоять могучему духовному влиянию журнала духовными же средствами…” Среди заслуг “Нового мира” Читатель выделяет ту, что журнал “умел (и учил своим примером) ценить правду — научную, художественную, нравственную, единую во всей сложности и неподдельной конкретности. Умел и учил ценить правду выше любых — самых благих соображений о ее целесообразном использовании теми, “кому она должна служить””. В некрологе отмечалась свобода журнала как от фанатизма официальной идеологии, так и от “отрицательного фанатизма”, ослепленного “беспроблемным нигилистическим критиканством и озлобленностью” (aрхив А.Т.).
2 Статья М.Я. Гефтера “К. Маркс и Россия” после доработки ее по замечаниям новой редакции была отвергнута ею вопреки публичному обещанию В.А. Косолапова ее напечатать. Опубликована в кн.: М.Я. Гефтер. Из тех и этих лет. М., 1991.
3 О поэме “Далеко до океана” А.А. Кулешова см. запись 24.I и примеч. к ней. Опубликована в № 5 “Нового мира” за 1970 г.
4 Статья В. Огнева “Несуетное слово поэта (О стихах К. Кулиева)” (“Новый мир”, 1970, № 5). В кн. “Амнистия таланту. Блики памяти” В. Огнев в доказательство оказанной им поддержки А.Т. в дни гибели “Нового мира” приводит это свое письмо (12.II.70), сохранившееся и в Архиве А.Т.
Обещание печатать роман А.Ф. Бека “Новое назначение” (“Онисимов”) очень скоро было взято назад косолаповской редакцией. “Несчастный Бек… бегает теперь и клянет на чем свет стоит Косолапова и всех наобещавших ему золотые горы”, — записал 21.VI В.Я. Лакшин в дневнике (“Дружба народов”, 2004, № 9. С. 118).
5 В семье А.Т. давно было известно об этом замысле, вызревавшем в нем с середины 60-х гг. С восторгом был встречен переход к его практическому выполнению. Начав подборку материала по Рабочим тетрадям, А.Т. пришел к мысли, что много писать не придется: все самое важное уже им записано. Подготовленные А.Т. выборки из записей 50-х гг. (“первого захода” на пост редактора) опубликовала Мария Илларионовна Твардовская в журнале “Знамя” за 1987 г., когда его редактором был Г.Я. Бакланов.
9.IV.
1 После просмотра Рабочих тетрадей 1951—1954 гг. А.Т. убеждается, что итоги его “первого захода” в “Новый мир” значительны. Упоминаются публикации, вызвавшие (как и “Теркин на том свете”) постановление Секретариата ЦК о снятии А.Т. с поста редактора за идейно-порочную линию журнала: В.М. Померанцев. “Об искренности в литературе” (“Новый мир”, 1953, № 12); М.А. Лифшиц. “Дневник Мариэтты Шагинян” (там же, 1954, № 2), Ф.А. Абрамов. “Люди послевоенной деревни” (там же, № 4); М.А. Щеглов. ““Русский лес” Леонида Леонова” (там же, № 5). По словам исследователя, эти статьи, с которых А.Т. начал “расчистку литературного поля”, возвращали критике ее достоинство, определяя идейно-эстетическую программу журнала. Призывая сосредоточиться на реальной жизни человека, они восставали против “идеологического закабаления искусства” (Аскольдова-Лунд (Гетеборг). Сюжет прорыва. “Свободная мысль-ХХI”, 2002, №№ 1—2).
2 Речь идет о сделанном через секретаря Правления СП В.А. Смирнова предложении А.Т. занять пост гл. редактора журнала “Октябрь” (Запись 19.IХ в Рабочей тетради 1956 г. “Знамя”, 1989, № 7. С. 184)
3 Б.Л. Ванников — бывший нарком вооружения (1939—1940 гг.), нарком боеприпасов (1942—1960 гг.), зам. министра среднего машиностроения (1953—1958 гг.), трижды Герой Соц. Труда. В 60-е гг. выступал с воспоминаниями в разных изданиях, предлагал их и “Новому миру”.
11.IV.
1 Имеется в виду полет космического корабля США “Аполлон”, с высадкой американских космонавтов на Луне.
2 А.Н. Шелепин (“железный Шурик”) — в 1958—1961 гг.— председатель КГБ, в 1964—1975 гг. — член Политбюро ЦК, М.А.Суслов — член Политбюро ЦК с 1955 г. — ведал вопросами идеологии, оставался на своем посту до смерти в 1982 г.
3 10.IV. В.А. Косолапов подписал заявление Ю.Г. Буртина об уходе “по собственному желанию”, лежавшее у него более месяца. Уволен был Буртин без выходного пособия. В издательстве “Советский писатель” готовился к печати двухтомник А.Т. (см. примеч. 1 к записи 21.III).
15.IV.
1 А.А. Громыко — член Политбюро ЦК, министр иностранных дел, Н. В. Подгорный — член Политбюро ЦК, председатель Президиума Верховного Совета СССР.
2 См. запись 25.III.
16.IV.
1 О Викторе Платоновиче Некрасове см. в предшествующих Рабочих тетрадях. “Новый мир” не переставал печатать его и когда он, исключенный из партии, был в опале. А.Т. много сделал, чтобы книга “В окопах Сталинграда” увидела свет, прибегнув с этой целью и к тактическим приемам. В журнале “Знамя”, где повесть не решались печатать, А.Т., написавший на нее внутреннюю рецензию, говорил, что рукопись принята в издательстве “Советский писатель”, в издательстве уверял, что редакция “Знамя” приняла ее к публикации. На сохранившемся первом издании книги надпись: “Александру Трифоновичу Твардовскому, настоящему поэту и человеку, от искренне любящего его и вытянутого им в литературу В. Некрасова. 1.VII.47”. Некрасов оставил воспоминания об А.Т.) (“И всегда человеком…” “Нева”, 1986, № 11). Владимир Борисович Александров — критик, литературовед, автор одного из первых откликов на “Василия Теркина”, друг А.Т.
2 Появившаяся спустя два месяца после заявления А.Т. об уходе из “Нового мира” информация Секретариата правления СП ничего не сообщала о протесте А.Т. против произвольного “укрепления” редколлегии его журнала.
17.IV.
1 И.И. Кротова — редактор Детгиза, где печатались три поэмы А.Т. (“Страна Муравия”, “Василий Теркин” и “Дом у дороги”) с послесловием Ю.Г. Буртина. О статье Буртина, которая не понравилась А.Т., см. его записи в декабре 1969 г.
26.IV.
1 Рассказ Г.Д. Гулиа о том, как тезис И.В. Сталина “сын за отца не отвечает” пытались иллюстрировать конкретным примером, записан А.Т. в Гульрипши 28.VI.69.
2 М.К. Луконин — поэт, в редколлегию “Нового мира” введен не был.
Поэма Е. Евтушенко “Казанский университет” (о В.И. Ленине) в апреле была уже напечатана (“Новый Мир”, 1970, № 4) — журнал В. Косолапова выходил без опозданий. В ней, в частности, поэт негодовал на тех, кто не протестовал против закрытия “Отечественных записок” М.Е. Салтыкова-Щедрина (в 1884 г.).
А.И. Аджубей — зять Н.С. Хрущева, редактор газеты “Известия” (1959 —1964 гг.), где, после одобрения генсеком, был напечатан “Теркин на том свете”. См. об этом записи в августе 1963 г.
3 “Волки” — условное обозначение стихотворения “Такою отмечен я долей бедовой…”, из которого пытались снять строки: “С великой охотой, // С отменною злобой // Едят меня всякие серые волки. // Едят, но недаром же я из под ели: //Отнюдь не сказать, чтобы так-таки съели…” (1966). Строки “Не стойте только над душой, над ухом не дышите…” из стихотворения “Я сам дознаюсь, доищусь до всех своих просчетов…” (1967). Стихи вошли в книгу А.Т. “За далью — даль. Из лирики этих лет” без изъятия. (М., 1970, Сов. писатель. Ред. Е.А. Исаев).
4 А.И. Солженицын ставил в вину В.Я. Лакшину и другим новомирцам то, что они не уговорили А.Т. остаться на посту редактора в новой редколлегии. Лакшин резонно отвечал, что А.Т. ушел не только в знак протеста против произвольных смещений в редколлегии, но и потому, что вместе со вновь назначенными ее членами (Д. Большовым, А. Овчаренко и др.) делать журнал он не мог. (Копии писем Солженицына и Лакшина, переданные А.Т. В.Я. Лакшиным, сохранились в Архиве А.Т). См. также запись 12.II. и примеч. 3 к ней.
“Вскормил кукушку воробей, // Бездомного птенца, // А он возьми да и убей // Приемного отца” — стихи Роберта Бернса в переводе С. Маршака.
27.IV.
1 1) Извлечения из Рабочих тетрадей предназначались для будущей книги “16 лет в “Новом мире””; 2) Речь идет о присланных А.Т. материалах из готовившегося в “Литературном наследстве” тома, посвященного И.А. Бунину (Т. 84. Кн. 1—2. М., 1973 г.). Ряд из них был связан с А.Т. (См. именной указ.). 3) По настойчивой просьбе директора музея-усадьбы Н.А. Некрасова “Карабиха” А.Ф. Тарасова, повторенной в нескольких письмах, А.Т. послал ему рукопись своей студенческой работы о поэме “Кому на Руси жить хорошо”, с которой он выступал на некрасовской сессии в ИФЛИ в 1938 г. А.Ф. Тарасов, отослав 20.III А.Т. ее копию, просил разрешения оставить подлинник в музейной экспозиции и опубликовать его фрагменты. Публикация осуществлена после смерти А.Т. (сб. О Некрасове. Статьи и материалы. Вып. IV. Ярославль, 1975). 4) А.Т. имеет в виду ненапечатанные стихи о войне в его Рабочих тетрадях. Некоторые из них опубликованы посмертно М.И. Твардовской.
2 О письме Б. Полевого новому главному редактору “Нового мира” В.А. Косолапову, переданном А.Т. на квартире матери В.Я. Лакшина на Страстном бульваре, где собирались новомирцы, см. также запись в дневнике В.Я. Лакшина 24.IV (“Дружба народов”, 2004, № 9. С.108). Копию его принесла Лакшину С.Х. Минц, через которую по-прежнему шла почта “Нового мира”.
3 Исследователь поэзии А.Т. А.М. Турков откликнулся на 60-летие А.Т. статьей “Поэт народного подвига” (“Неделя”, 1970, № 25). О письме Читателя см. запись 6.IV. и примеч. к ней.
4 В статье А.А. Суркова “Ровесник любому поколению” (“Юность”, 1970, № 6) нет упоминания об А.Т.-редакторе, как и во всех публикациях об А.Т. того времени.
А.Т. опасался, что М.И. Алигер будет объясняться по поводу опубликованных в № 3 “Нового мира” ее стихов, отобранных и отредактированных еще А.Т. Поначалу она широко объявила, что отзывает их у новой редколлегии.
А.Т. имеет в виду приветствия, присланные по случаю майских праздников: Миколы Бажана — украинского поэта, печатавшегося в “Новом мире” 50—60-х гг., и А.А. Кулешова, поздравлявшего его на белорусском языке.
А.К. Князев — директор Братской ГЭС, корреспондент А.Т. с 1956 г., когда А.Т. побывал на ее строительстве, звал А.Т. в Братск. “Посылаю Вам две мои старые поэмы в новом издании. Примите их как задаток под приезд автора”, — писал А.Т. Князеву 12.VIII, объясняя, что так и не смог выбраться в Братск летом. (Соч. Т. 6. М., 1983. С. 294—295). Князеву был послан двухтомник (М., 1970. Сов. писатель). Письмо Князеву — одно из последних писем А.Т.: в сентябре его уже свалила смертельная болезнь.
17.V.
1 Как будет видно из писем, которые получал А.Т., далеко не все читатели поняли, что случилось с “Новым миром” и почему ушел его редактор. А с осени 1970 г. смертельная болезнь А.Т. переключила внимание бывших читателей его журнала на состояние его здоровья.
2 В переписке В.Я. Лакшина с А.И. Солженицыным речь шла об “Августе” 1968 г. Солженицын писал (20.IV.70), что, не выступив против вторжения в Чехословакию советских войск, редакция “Нового мира” заплатила “страшную историческую цену”. Если бы “за сохранение журнала” этой платы не было, доказывал он, судьба журнала нисколько не была бы хуже, ведь А.Т. “в тех же днях подобное заявление отказался подписать”. В.Я. Лакшин отвечал (27.IV.70), что об “исторической цене” рассудит история. “Я же рад, что у меня и моих товарищей тогда нервы не сдали, иначе журнал был бы — сегодня это очевидно — раздавлен полутора годами прежде. А полтора года журнала Твардовского, я думаю, не безделица” (Копии. Архив А.Т.).
3 Назначенный зав. отделом прозы “Нового мира” Ф.Н. Таурин (1911 г. р.) в годы войны работал директором якутского кожевенного комбината. С 1949 г. — секретарь Якутского горкома партии, член Президиума Верховного Совета Якутской АССР. С 1952 г. — в Иркутске редактор многотиражки “Огни коммунизма” и руководитель городской писательской организации. По свидетельству Таурина, он встречался с А.Т. в Якутске в 1953 г., и в Иркутске в 1956 и 1959 гг. В 1965 г. Таурин избран в Секретариат правления СП РСФСР. Тогда же принес в “Новый мир” роман “Путь к себе”. Критика А.Т. была суровой. Он советовал дать роману отлежаться, а потом переписать его, на что автор не согласился. (Ф.Н. Таурин. В быстротекущей жизни. Сб. Воспоминания об А.Т. Твардовском.)
4 В годы перестройки А.Я.Сахнин утверждал, что он вместе с В. Косолаповым, Д. Большовым и другими пришел в “Новый мир”, чтобы “свято хранить и приумножать традиции Твардовского” — великого, по его словам поэта и редактора. В доказательство того, что журнал Косолапова и его преемников “верно следовал лучшим традициям Твардовского, ведя борьбу за правду жизни”, Сахнин называет имена печатавшихся в нем авторов старого “Нового мира”: Ф. Абрамова, Ч. Айтматова, В. Быкова, Г. Бакланова, Ф. Искандера, Ю. Трифонова, В. Тендрякова и др., не упоминая, что этих писателей собрал в своем журнале А.Т. В 70-е гг. под той же обложкой они печатались рядом с бездарной и серой литературой, мемуарами Л.И. Брежнева, в написании которых участвовал и Сахнин, рядом со статьями ярых противников журнала А.Т. — Д. Большова, Ю. Барабаша, А. Овчаренко, А. Дымшица. А.Т. изгоняли из “Нового мира” как раз для того, чтобы из его журнала сделать нечто подобное, что получилось при Косолапове и его преемниках.
“Красноармейская правда” — газета Западного, затем 3-го Белорусского фронта, в редакции которой работал А.Т., печатавший здесь “Василия Теркина”.
19.V.
1 Судя по дневникам и письмам, А.Т. помогал родителям, братьям и сестрам, с начала 30-х гг., еще не имея постоянного заработка и уже обзаведясь собственной семьей. Ежемесячная помощь установилась сразу после войны— в середине 40-х гг.
2 М.М. Курилко — театральный художник, профессор института им. Сурикова. С.А. Фиксин — земляк А.Т., поэт, переводчик, прозаик. Оставил воспоминания о молодом А.Т. (С. Фиксин. Первая даль поэта. В сб. “Воспоминания об А.Т. Твардовском”).
20.V.
1 А.А. Епишев — с 1962 г. — начальник Главного политического управления армии (ГЛАВПУР), член ЦК, последовательный противник “Нового мира”, запретивший на него подписку в армии. Изгонял упоминания о “Василии Теркине” в военной печати. См. о нем в Рабочих тетрадях 1962—1969 гг.
2 В телеграмме О.Ф. Берггольц А.Т. поздравлял “автора идеи Главной книги” с юбилеем, желал ей здоровья и новых успехов. Зачитанная на юбилее, телеграмма А.Т. вызвала, по воспоминаниям Н. Банк, овацию в зале (Сб. “Вспоминая О. Берггольц”. М., 1979.)
3 Л.И. Тимофеев, М.М. Кузнецов — сотрудники отдела советской литературы Института мировой литературы им. Горького (ИМЛИ), директором которого был Б.Л. Сучков. А.Г. Дементьев, зав. сектором советской литературы, входил в редколлегию IV тома “Истории русской советской литературы”. Утвержденный Ученым Советом института в 1968 г., том был задержан: серьезной переработке подвергся раздел об А.Т., где наряду с другими его поэмами рассматривался и “Теркин на том свете”. В вышедшем в 1971 г. томе уже не упоминалось ни о редакторской деятельности А.Т., ни об этой его поэме. Как свидетельствовал А.Г. Дементьев в воспоминаниях, предоставленных его дочерью И.А. Дементьевой, главным обвинением против него было то, что он проводил “линию “Нового мира” (А.Г. Дементьев. Как меня “ушли” на пенсию. Архив А.Г. Дементьева).
23.V.
1 Л.А. Кассиль — детский писатель.
В.Н. Горяев — художник, в годы войны — сотрудник фронтовой газеты “Красноармейская правда”, военкором которой был А.Т. Горяев — один из иллюстраторов поэмы “Василий Теркин”. А.Т. поздравлял фронтового товарища с его 60-летием.
“Днiпро” — литературно-художественный и общественно-политический журнал, выходивший в Киеве на украинском языке.
2 См. примеч. 1 к записи 10.II.
25.V.
1 Строки из стихотворения Н.А. Некрасова “Деревенские новости” (1860) — своеобразный пароль, которым новомирцы и литераторы из их окружения приветствовали друг друга: “Сходится в хате моей // Больше и больше народу. // —Что ты слыхал про свободу, // Ну, говори поскорей”.
2 У А.Т. было три ордена Ленина, орден Красного Знамени (боевого), ордена Отечественной войны — 1-й и 2-й степени. Шестидесятилетие А.Т. правительство отметило орденом Трудового Красного Знамени.
3 Поэма А.Т. “По праву памяти” была опубликована в 1987 г.
4 И.Ф. Винниченко — член парткома московских писателей. С.С. Наровчатов сменил С.В. Михалкова на посту секретаря московской писательской организации.
26.V.
1 В.В. Жданов — литературовед, зам гл. редактора “Литературной энциклопедии”.
29.V.
1 Адриан Владимирович Македонов — литературовед, друг юности А.Т., автор вступительной статьи к однотомнику А.Т. в серии “Всемирная литература”, первый вариант которой вызвал серьезную критику А.Т. См. о Македонове в Рабочих тетрадях 1969 г. Однотомник А.Т. “Стихотворения. Поэмы” сдан в набор 7.IХ.70.
“Папка 11” — собрание откликов на письмо 11 литераторов “Против чего выступает “Новый мир”?” в “Огоньке” (июль1969). О них см. подробнее: В.А. Твардовская. А.Г. Дементьев против “Молодой гвардии”. “Вопросы литературы”, 2005, № 1.
2 Рассказ (“Хлеб для собаки”) опубликован в сб. В.Ф. Тендряков. Неизданное. Проза. Публицистика. М., 1995.
31.V.
1 А.Н. Васильев — секретарь парторганизации московских писателей.
2.VI.
1 Р.А. Медведев приехал с известием о том, что его брат Ж. Медведев — ученый-биолог, правозащитник — помещен в психиатрическую больницу. А.Т., дав телеграмму протеста Н.В. Подгорному, вместе с В.Ф. Тендряковым поехал в калужскую больницу к Жоресу Александровичу.
Публикация В.А. и О.А. Твардовских.
Подготовка текста О.А. Твардовской.
Примечания В.А. Твардовской.
В дополнение к примечаниям
Стоит сказать несколько слов о произошедшем в последующие месяцы, но уже оставшемся не записанным отцом. Прекращение в мае 1970 г. дневниковых записей было, как это понятно сейчас, знаком беды — зловещим симптомом наступавшей болезни, свалившей его в сентябре 1970 г. Внешне образ жизни А.Т. весной и летом этого рокового для него года мало изменился. Он, по-прежнему, как и привык, много читал, подол-гу сидел за письменным столом, готовил задуманную книгу о пребывании на посту редактора “Нового мира”, отвечал на письма, которых было больше, чем обычно. Как всегда весной, много времени проводил в своем саду: что-то сажал, что-то пересаживал. Однако продолжительность этих “земляных работ” заметно сократилась: он быстрее уставал.
Переживая свою беду, А.Т. в нее не погружался, как всегда с готовностью откликаясь на разнообразные просьбы о помощи: весной и летом 1970 г. хлопотал по издательским, жилищным, больничным и другим житейским делам обращавшихся к нему писателей и читателей. В начале июня отец бросился на выручку Жореса Медведева, помещенного в психиатрическую больницу, дав телеграмму протеста председателю Президиума Верховного Совета СССР Н.В. Подгорному. Поездка в Калугу резко ухудшила его состояние и по-своему завершила конфликт А.Т. с властями. Становилось ясно, что, отстраненный от журнала А.Т. “не разоружился”, (как он говорил, имитируя партийную терминологию).
Отец не сомневался, что это соответствующим образом скажется на его предстоящем юбилее. Любителем подобных мероприятий он никогда не был и свое 50-летие, увенчанный только что полученной Ленинской премией, публично не праздновал. Однако в обстановке сложившейся конфронтации с властью то, как будет отмечено его 60-летие, неминуемо определяло судьбу изданий поэта, что не могло его не тревожить.
Но главная его печаль состояла в мыслях о потерянном журнале, которому было отдано шестнадцать лет жизни. Казалось бы, предчувствуя неизбежность этой потери, он готовился к ней и встретил ее сколь возможно спокойно, с сознанием того, что стоял на своем посту до конца, сделал все, что мог. И все же боль от утраты не только не затихала, но обострялась: будучи подготовлен к мысли, что из журнала его вынудят уйти, А.Т. оказался не готов к восприятию гибели “Нового мира” в литературной среде. Его протест против насильственного разрушения журнала, выраженный в заявлении об отставке, не был поддержан теми, кто в нем печатался и, как был уверен редактор, журналом дорожил. Давние и новые авторы “Нового мира” А.Т. без промедления вступили в рабочие контакты с новой редакцией, обеспечив ей солидный портфель.
Талантливые писатели, собранные А.Т. в “Новом мире”, остро ставили в своих произведениях нравственные проблемы, решая их в должном смысле. В жизни им самим сделать нравственный выбор оказалось труднее, чем героям в их произведениях. Многие из них были озабочены судьбой не столько журнала и его редактора, сколько своего собственного творения, стремлением именно его как можно скорее и без помех довести до читателя. Понять это нетрудно: в переломный для журнала момент появилась возможность напечатать, наконец, труднопроходимое произведение, и никто не хотел ее упустить. Кто же кого осудит за это… Но получилось так, что редактор “Нового мира” и изгнанные из журнала его соратники остались наедине с их бедой.
А ведь отцу казалось, что он мог рассчитывать на поддержку литературных сил, которые собрал в “Новом мире”. Он занимался журналом, отодвинув в сторону свои собственные планы и замыслы. Взявшись за нелегкое дело, оказался способен многое ради журнала претерпеть и не раз, по его выражению, “всходил на костер”, отстаивая то, что считал для литературы необходимым. Думается, верно понял А.Т. его выдающийся современник — генерал и правозащитник П.Г. Григоренко, упоминавшийся и в Рабочих тетрадях А.Т., и комментариях к ним. По его словам, А.Т. пытался вырваться из удушающей атмосферы “не одиночкой, а опираясь на молодые дарования. В ущерб личному творчеству он тратил силы на то, чтоб дать развиться талантам других… Он, жертвуя собой и своим талантом, отыскивал и выводил на большую дорогу Русской литературы новые прогрессивные литературные силы… стремился не столько себя выразить, как это делает большинство даже больших писателей, сколько время наше всеми силами прогрессивных писателей”. Григоренко писал, что А.Т. в этом смысле — “один-единственный в советской литературе”. И вот, в дни гибели журнала А.Т. остался один перед лицом разрушительного насилия власти. А “выведенные им на большую дорогу литературные силы” продолжали свой путь, не оглядываясь назад.
В письмах к А.Т. писатели, поэты, критики выражали ему свою благодарность, объясняли, какое громадное значение имел его журнал, как много потеряли они с уходом из него А.Т., который, по словам В. Быкова, “нужен человечеству, справедливости, культуре” (Архив А.Т.). Перечень этих писем составил бы не одну страницу. Надо ли говорить, как отец относился к таким объяснениям, ведь для него они остались лишь словами, не подтвержденными поступком.
Особенно горько было оттого, что незамедлительная поддержка писателями новой редколлегии помогла провести акцию разгона “Нового мира” так, как она была задумана властями — бесшумно и почти незаметно для многих читателей в провинции. Записи А.Т. со сделанными в Рабочие тетради вклейками из газет показывают, к какой дезинформации и прямому обману прибегал Секретариат правления СП, руками которого ЦК КПСС расправлялся с неугодным изданием. Как объяснялось в самиздатовском листке “После умерщвления “Нового мира””, в хронике о кадровых перемещениях в “Новом мире” А.Т. упоминался в числе оставшихся в нем после изгнания его соратников вместе с “утвержденными” новыми членами редколлегии. “Да мог ли он согласиться — вопрошал листок, — работать в журнале с теми, кто, как известно, вполне чужд духу “Нового мира”, с теми, кто согласился загримироваться под “членов редколлегии”, принять участие в удушении этого журнала”. Для многих авторов журнала и части ее старой редколлегии это оказалось вполне возможным.
Тем самым они и помогли провести ликвидацию журнала А.Т. тихо и спокойно, как мечтали власти, скрыв правду о причинах его ухода с поста редактора. Не имея сведений о действиях руководства СП и протесте А.Т., многие читатели так и не поняли истинных причин отставки А.Т.: ведь и при отсутствии имени А.Т. в новом составе редколлегии в “Новом мире” сохранились авторы, печатавшиеся при А.Т., те, кого он ввел в литературу. Больно отцу было читать письма, где читатели объясняли для себя его уход усталостью и, признавая право многолетнего редактора на отдых, сожалели о покинутом журнале.
Во время болезни А.Т. во многих письмах звучал вопрос, что можно сделать для него, чем поддержать. Как жаль, что вопрос этот собратья по перу не задавали себе в дни тяжелейшего для А.Т. потрясения, когда он так и не дождался действенной поддержки.
А.Т. не ждал от писателей митингов и демонстраций в защиту своего журнала, но поспешность, с которой многие авторы бросились сотрудничать с новой редколлегией, его обескуражила. Некоторые, вероятно, чувствовали определенное нравственное беспокойство, пытаясь, как видно и по записям А.Т., объясниться с редактором и заручиться по отношению к своим действиям если не его благословением, то снисхождением. Этот душевный дискомфорт сказался в ряде писем к бывшему редактору. “Я все время думаю, что мы все, я лично, в чем-то очень виноваты перед Вами, и не могу успокоиться, — писал, например, критик В. Огнев 21 июля 1971 года уже больному А.Т. — Порой кажется, что произошло великое кощунство на наших глазах, и то, что мы его терпим, хотя и скрипим зубами, говорит именно о нашей болезни, которая пострашнее Вашей. Мы пишем Вам письма, говорим о любви к Вам, как будто пытаемся замолить свой грех, свою задолженность” (Архив А.Т.).
Но в этот последний отпущенный ему срок перед неизлечимой болезнью отец испытал не только горечь утрат. В дни его шестидесятилетия дошла до него и большая волна читательских писем. Они в полной мере позволили ему ощутить любовь, признание и благодарность тех, для кого он писал, для кого делал журнал. И как в свое время в конце войны — “большой, жестокой”, он, теперь, “на дне своей жизни, на самом донышке”, оглядываясь на пройденное, пережитое и написанное, вправе был сказать: “Скольким душам был я нужен, // Без которых нет меня!”
Это дополнение к комментариям, разумеется, не претендует на подведение итогов завершившейся публикации Рабочих тетрадей А.Т. 1960-х гг. в журнале “Знамя”, начатой в июне 2000 г. За ее последовательное осуществление в наше трудное время мы приносим глубокую благодарность редакции журнала, главному редактору Сергею Ивановичу Чупринину и его заместителю Наталье Борисовне Ивановой. Мы сердечно благодарны ведущему редактору Рабочих тетрадей А.Т., члену редколлегии Карену Ашотовичу Степаняну за его терпение и бережное отношение к текстам А.Т. От души желаем журналу, ставшему для нас за эти годы близким, дальнейших успехов и приумножения читателей.
С искренней признательностью
Валентина и Ольга Твардовские