Публикация и комментарии Ж.О. Хавкиной
Опубликовано в журнале Знамя, номер 9, 2004
От публикатора
В архиве Лидии Чуковской сохранились наброски нескольких статей о творчестве Анны Ахматовой: «Герой “Поэмы без героя”», «Ахматова и Блок», «Ахматовские гнезда…». К сожалению, все эти статьи остались незавершенными. В частности, статья «Герой “Поэмы без героя”» существует в трех вариантах. Многие мысли, изложенные конспективно в этой статье, развиты в других вариантах и в книге «Дом поэта», также незаконченной (см.: Лидия Чуковская. Дом Поэта (Из архива. Незавершенное) // Соч.: В 2 т. Т. 2. М.: Арт-Флекс, 2001).
Вариантами, черновыми набросками заполнены две толстые тетради книжного формата, предназначенные для текущих записей. Предлагаем читателю наиболее доработанный конспект статьи Лидии Чуковской о «Поэме без героя» из так называемой «Особой тетради». В тетради более двухсот листов, из которых 60 (иногда с оборотом, иногда без) занимает рукопись конспекта «Герой “Поэмы без героя”».
Есть и другая тетрадь, в которой записан вариант этой же статьи, дополняющий и развивающий конспект в «Особой тетради». Эта «другая тетрадь» завершается припиской Лидии Корнеевны (приписка сделана позднее): «Перечитывать я не стала. Я перечла “Особую тетрадь” — там то же изложено, кажется, более толково. Все мои мысли о «Герое “Поэмы без героя”» я подарила Деду (К.И. Чуковскому. — Ж. Х.) для его статьи… так что теперь (1987), если бы я взялась писать на ту же тему, мне пришлось бы ссылаться на мои же мысли в его разработке. А вот что такое «Решка», я, кажется, никому не дарила и «е. б. ж.»! (так Лев Толстой сокращал в своих дневниках слова «если буду жив». — Ж. Х.), постараюсь о «Решке» написать».Герой «Поэмы без героя»
В позднем прозаическом предисловии к «Реквиему» Ахматова рассказывает о том, как одна женщина в тюремной очереди у нее спросила: «А это вы можете описать?».
— Могу.
Анна Андреевна свое обещание выполнила — и начала выполнять еще раньше, чем дала, то есть раньше, чем написала «Реквием», она описывала это: «Привольем пахнет дикий мед…», «Не столицею европейской…» и пр. Она описала это (в стихах, в «Реквиеме», в «Поэме») — и описание этого сделалось главной гордостью ее жизни. Вот почему утверждения господ профессоров, американских и парижских, будто она какое-то время молчала, приводили ее в ярость. «Не печататься» в нашей стране — не означает молчать. Раз. А главное: духовная работа не измеряется только результатами, то есть, как принято сейчас выражаться, «единицами стихов». Нужно получить впечатление, пережить его, потом дождаться, пока встанет в ушах и в душе «один, все победивший звук»1.
Существует время «предпесенное», когда работа уже идет, а стихов еще нет.
А я уже в предпесенной тревоге…2
Она ответила всем господам Струве не только в записи «Для Лиды»3, но и в «Черепках»:
Вы меня, как убитого зверя,
На кровавый подымете крюк,
Чтоб, хихикая и не веря,
Иноземцы бродили вокруг
И писали в почтенных газетах,
Что мой дар несравненный угас,
Что была я поэтом в поэтах,
Но мой пробил тринадцатый час.
Зарубежные профессора со статистическими таблицами в руках, пользуясь арифметикой, доказывают, что по сравнению с двадцатыми годами Ахматова выдавала меньше продукции4. Да, меньше. Но, свидетельствуя о застенке, воплощая застенок, находя для него слова в безвоздушном пространстве, от беззвучия которого умолк и умер Блок5, она услышала звук и произнесла его. Больше ли единиц стихов в «Белой стае», чем в «Тростнике», «Реквиеме» и в незаписанных стихотворениях 30—40-х годов — какое это имеет значение? Количество и значимость поэтического труда не измеряется количеством строк, строф и законченных «единиц».
Ахматова, из деликатности, боясь причинить боль Марине Цветаевой, потерявшей мужа, разлученной с дочерью, — не прочитала ей ни «Реквиема», ни двух частей «Поэмы без героя»6. Прочла только первую часть. И что же?7 Горько читать в записях Марины Ивановны ее беззаконный упрек своей великой современнице: «Что она делала с 17-го года?». В тех же записях [Цветаева] рекомендовала озаглавить книгу Ахматовой «Соляной столп» — она, мол, Ахматова, только и была способна, что обернуться назад, на свое прошлое, и застыть в нем…8 А между тем Анна Андреевна после 17-го года запечатлела всё, что пережито Россией.
— Это вы можете описать?
— Могу.
Марина Ивановна не могла, потому что отсутствовала. Она права не имела повторить гордые слова Ахматовой:
Я была тогда с моим народом,
Там, где мой народ, к несчастью, был9.
1
Я вынуждена законсервировать работу «Герой “Поэмы без героя”». …Пока я бесформенно проконспектирую мои мысли о «Поэме». Не конспект будущей статьи, а всего лишь «мысли о».
Наброски мыслей.
Все критики разбирают только первую часть «Девятьсот тринадцатый год. Петербургская повесть». Это потому, что только она печаталась целиком и имеет вид законченности10. «Всё в порядке: лежит Поэма / И, как свойственно ей, молчит». Лежит нечто оконченное… Вот его, как таковое, и разбирают… Тем более что, в отличие от двух других частей, она цензурна — чего нельзя сказать о «Решке» и «Эпилоге». Кроме того, первая часть дает большой материал для разбора, для угадок «who is who», для биографических и структуралистских изысканий, для дипломных работ и диссертаций. К.И. [Чуковский] — не для ради диссертаций! — первый написал «Ахматова — мастер исторической живописи» и «едва ли это определение встречалось… во всей необъятной литературе о ней»11. Зато все, кто писал после К.И., без этой формулы не обходились. Это дало толчок для множества рассуждений об историче-ской точности первой части. Кроме того, первая часть дает богатейший материал для интереснейшей темы «Ахматова и Блок».
А главное — повторяю! Первая часть много раз печаталась, и притом полностью — вторая и третья — ни разу нигде. В Библиотеке Поэта12 отсутствуют тюремные куски в «Решке». За границей всё перепутано13.
О «Решке» никто ничего путного не написал. И даже вовсе не из-за отсутствия тюремных строф («Загремим мы безмолвным хором»), а потому, что никто не задумался: а что это, собственно, такое — вторая часть «Поэмы» под названием «Решка»? Что означает это заглавие?
Жирмунский в примечаниях объясняет: «“Решка” — оборотная сторона медали или монеты»14. Ну, а вторая часть «Поэмы без героя» — оборотная часть — чего? Какой монеты? Какой медали?
«Решка» — оборотная часть первой части. «Решка» — рассказ автора о том, как была сотворена первая часть. «Всё в порядке: лежит Поэма» (то есть первая часть). А как она сотворялась, создавалась?
«Решка» начинается с брезгливых вопросов редактора. Первая часть представляется редактору неясной, а цензура требует ясности. Редактору и цензору непонятно: «кто в кого влюблен?».
Кто, когда и зачем встречался,
Кто погиб, и кто жив остался,
И кто автор, и кто герой, —
И к чему нам сегодня эти
Рассуждения о поэте
И каких-то призраков рой?
Редактор догадался, кто истинный герой «Поэмы без героя». Не призраков он боится. Не поэты: Кузмин, Князев, Маяковский, Блок, а Поэт вообще.
Поэт с большой буквы.
Об этом следовало бы догадаться и читателям, и критикам.
В прозаической ремарке к «Девятьсот тринадцатому году», к первой части, в самом конце сказано: «Поэт. Призрак». Этими двумя словами кончаются объяснения. «Поэт». Один поэт, не поэты в масках. («Призрак» — призрак самоубийцы.) Поэт.
Три строфы о нем появляются прямо перед теми, что посвящены самоубийце. Три строфы — не о поэтах, а о Поэте.
Не «полосатая верста», не «Демон», не «драгунский корнет со стихами» и т.д., а — Поэт.
От изображения Маяковского, который «Полосатой наряжен верстой», Ахматова переходит к Поэту вообще.
Ты…
Только что это «Ты» было обращено к тому, кто «полосатой наряжен верстой», «размалеван пестро и грубо», а сейчас это уже другое «ты». В «Поэме» обращения «ты», «твоим», «тебе» все время меняют своих адресатов; за этим «ты» — то Князев, то Судейкина, то Маяковский, то Блок. И вот снова Ты (только что это был Маяковский) и — отступ — и
ровесник Мамврийского дуба,
Вековой собеседник луны.
Не обманут притворные стоны,
Ты железные пишешь законы,
Хаммураби, ликурги, солоны
У тебя поучиться
должны.
У кого у тебя? Кто этот державный «Ты», который вечно жалуется на свою тяжкую долю, а на самом деле повелевает миром?
Вот он — Поэт с большой буквы, упомянутый еще в прозаической ремарке к первой части:
Существо
это странного нрава.
Он не ждет, чтоб подагра и слава
Впопыхах усадили его
В юбилейные пышные
кресла,
А несет по
цветущему вереску,
По
пустыням свое торжество.
В.М. Жирмунский пресерьезно спрашивал меня, не имеет ли в виду Анна Андреевна — Шилейко, который а) писал стихи, б) не признавал юбилеев…15 Г.П. Струве размышляет тоже всерьез, не Анрепа ли или еще кого-то она имела в виду?16
Существо это странного нрава…
«Решка» рассказывает о том, как это существо творит, в чем Тайна его ремесла. В частности, о том, как она, Анна Ахматова, творила свою поэму.
«Оборотная сторона» — не монеты, а «Петербургской повести». Как она, эта повесть, о 1913 годе, писалась?
С одной стороны, «Девятьсот тринадцатый год» вызван к жизни тем явлением, которое Ахматова называла «бунт вещей».
«Бес попутал в укладке рыться…» — а в укладке — вещи, а каждая вещь — это сигнал памяти, требование памяти: вспомни!
Тут нужно сделать отступление об Ахматовской памяти. О том, что не только сама она все помнит, и липы у нее помнят, и город помнит, и шоссе помнит17. Собственная ее — память у нее всегда подвал, погреб — нечто запертое — замурованная дверь и т.д. В лучшем случае — шкатулка. Начав рыться в шкатулке, она вынимает оттуда вещи, которые ранят, и бередят, и животворят память… (В стихах: «И в памяти черной пошарив, найдешь / До самого локтя перчатки…» — а вместе с этими перчатками ночь Петербурга, ветер с залива, театральная ложа и Блок — то есть тринадцатый год.) В «Решке» роль этих перчаток играет надбитый флакон. Он давний, преж-ний, он, верно, из 13-го года, он еще пахнет 13-м годом и надбит тогда же, и вот почему, когда она берет его в руки, то видит:
И над тем флаконом надбитым,
то есть над флаконом того, ушедшего времени, тринадцатого года
Языком кривым и сердитым
Яд неведомый пламенел.
Яд творческой памяти.
В шкатулке памяти не один лишь флакон. «Решка» свидетельствует о бунте вещей тринадцатого года, которые, взбунтовавшись, вызвали из памяти множество забытых сувениров18.
Не отбиться от рухляди пестрой…
(С памятью, как с некиим живым существом и даже несколько посторонним и всегда страшным, у Ахматовой свои особые счеты. Память — одна из героинь ее лирики.
Иногда положительная героиня:
Чтоб в томительной веренице
Не чужим показался ты,
Я готова платить сторицей
За улыбки и за мечты19.
Но чаще эпитеты к памяти неблагоприятны для нее:
И память хищная передо мной колышет…
…А мне такого рода
Воспоминанья не к лицу…20
Или:
Забвенье боли и забвенье нег —
За это жизнь отдать не мало21.
———
Там строгая память, такая скупая теперь,
Свои терема мне открыла с глубоким поклоном…
А она не хочет памяти, боится памяти — враждует с памятью:
Но я не вошла, я захлопнула страшную дверь…
И город был полон веселым рождественским звоном22.
А вот «Подвал памяти», в который она хочет и решается спуститься, — но на этот раз память не приглашает ее к себе, а не пускает, гонит; спуск этот страшен и кончается плохо:
Не часто я у памяти в гостях,
Да и она всегда меня морочит.
Когда спускаюсь с фонарем в подвал,
Мне кажется — опять глухой обвал
За мной по узкой лестнице грохочет.
………………………………………
И я прошу как милости…
Допросилась, вошла. Но кончается это посещение подвала — плохо, как поступок безрассудный:
И кот мяукнул. Ну, идем домой!
Но где мой дом и где рассудок мой?
Всю жизнь Ахматова единоборствовала с памятью, то отгоняя ее, то призывая, то отворяя замурованную дверь, то захлопывая.
На прошлом я черный поставила крест…23
———-
Мой городок игрушечный сожгли,
И в прошлое мне больше нет лазейки24.
Она и боролась с ней, и звала ее, и гнала от себя.
В «Прозе о поэме»:
«Милые тени… почти говорят со мной»25, и затем полемика с памятью. Но «гони ее или зови» (как смерть)26, память всю жизнь ее преследовала, и в 41-м году принуди-ла спуститься в подвал — или открыть шкатулку, которую не открывала десятилетия.
Бес попутал в укладке
рыться…
———-
Только как же могло случиться,
Что одна я из них жива?
Раз одна она оказалась жива, значит, ей и велено сдаться на милость памяти и написать «Поэму без героя». Свой долг перед милыми тенями она выполнила в первой части. С милыми, с немилыми. С тенями 1913 года — долг перед Коломбиной десятых годов и драгуном, и Блоком, и Маяковским — свой долг перед кануном эпохи и по ее, ахматовскому, календарю кануном нового века: войной 14-го года —когда
…по набережной
легендарной
Приближался не календарный —
Настоящий Двадцатый Век.
Теперь начинается оборотная сторона повествования о тринадцатом годе, она должна ответить на вопросы подставного редактора (в действительности — рядового читателя, то есть черни):
И к чему нам сегодня эти
Рассуждения о поэте…
И кто автор, и кто герой…
Герой — Поэт. Поэт вообще, с большой буквы. Он же автор — Ахматова. Но не от имени той женщины-призрака, о которой говорится в первой части:
Но
мне страшно: войду сама я,
Кружевную шаль не снимая,
Улыбнусь всем и замолчу.
С той, какою была когда-то
В ожерелье черных агатов
До долины Иосафата,
Снова встретиться
не хочу…
Нет, в «Решке» рассказывается не о ней как о даме, а о ней — как о Поэте. О тайне священного ремесла, о борьбе Поэта с самим собой, с эпохой, с совестью, с памятью. В первой части Поэт сдался на милость памяти. Во второй, в «Решке», борьба идет на разных фронтах — и с памятью, и с совестью, и с романтической поэмой, которой, по убеждению Героя-автора, не место в настоящем Двадцатом Веке. Ведь борьба идет с романтической поэмой, старой, из XIX века. Ее — Поэт XX [века] гонит, гонит изо всех сил — на родной чердак, где она родилась, и обратно к Байрону, к Шелли:
Я пила ее в капле каждой
И, бесовскою черной жаждой
Одержима, не знала, как
Мне разделаться с бесноватой:
Я грозила ей Звездной Палатой
И гнала на родной чердак —
В темноту, под Манфредовы ели,
И на берег, где мертвый Шелли,
Прямо в небо глядя, лежал, —
И все жаворонки всего мира
Разрывали бездну эфира,
И факел Георг держал.
Гнала потому, что, изведав то, что дано было изведать людям XX века, нельзя уже было позволить себе ни грана ничего романтического. Гнала потому, что, роясь в шкатулке, она открыла потом и замурованную дверь и увидала там окровавленные плиты:
Что там? — окровавленные плиты
Или замурованная дверь…27
и состоялись строфы — уже не о ложе и не о Блоке:
Ты спроси у моих современниц:
Каторжанок, стопятниц, пленниц,
И тебе порасскажем мы,
Как в беспамятном жили страхе,
Как растили детей для плахи,
Для застенка и для тюрьмы.
После этого уже не захочешь романтики, ни Байрона, ни Шелли, ни даже родного Блока.
Блок и блоковский Петербург весь остался в первой части.
По ту сторону ада мы…
Тот, кто побывал «по ту сторону ада», уже не станет создавать ничего романтического. Все романтическое будет казаться ему фальшивым и ложным. Ходульным. Отдав должное романтике в первой части «Поэмы», Ахматова переворачивает «орла» «Поэмы» («Девятьсот тринадцатый год») другою стороною — «Решкой», и, прогнав бесноватую от себя, выходит своей «Поэмой» в настоящий XX век, в войны, лагеря и тюрьмы.
И проходят десятилетья —
Пытки, ссылки и казни… Петь я
В этом ужасе не могу.
Но недаром герой «Поэмы без героя» — Поэт. Он корчится от мук, он стонет, но
Не обманут притворные стоны,
Ты железные пишешь законы…
Стоны Поэта непритворны, они подлинны, но все дело в том, что, побывав в преисподней 37-го и блокады, он «несет по цветущему вереску, / По пустыням свое торжество»…
2
«Решка» кончилась. Первая часть уничтожена ею:
Все, что сказано в Первой Части
О любви, измене и страсти,
Обратилось сегодня в прах…
Все свершилось, чему 13-й год был кануном, о чем отдаленный предсказывал гул.
Гибель где-то здесь, очевидно,
Но беспечна, пряна, бесстыдна
Маскарадная болтовня…
— говорилось в «Девятьсот тринадцатом годе». «Решка» повернула «Поэму» (романтическую первую часть) на 180 градусов и привела к Гибели. «Эпилог» — это уже после гибели. Все злые предчувствия совершились:
Нас несчастие не минует,
И кукушка не закукует
В опаленных наших лесах…
Город в развалинах.
Поэту-автору остается только «рыдать на воле над безмолвием братских могил».
В чем же тогда неизбежное торжество поэта?
В «Решке» Ахматова расправилась с поэмой романтической. Но ведь не с поэмой и не с поэзией вообще. Вот что отвечает ей столетняя чаровница, уже не роняя кружевной платочек и не маня брюлловским плечом:
Я не та английская дама
И совсем не Клара Газуль,
Вовсе нет у меня родословной…
Поэма, о создании которой пишет в «Решке» Ахматова, не имеет литературной родословной, она нова, но она поэзия и Поэма.
Вовсе нет у меня родословной,
Кроме солнечной и баснословной,
И привел меня сам Июль.
……………………………………..
Мы с тобою еще попируем,
И я царским моим поцелуем
Злую полночь твою награжу.
И — наградила. Чем же? Да тем, что Ахматовой дано было описать и это, совершить подвиг, испытать участь Поэта:
Торжествами гражданской смерти
Я по горло сыта — поверьте… —
46-й год, ждановщина; и случайная негибель в лагере:
Мой двойник на допрос идет…
……………………………………
И я слышу даже оттуда…
……………………………..
За тебя я заплатила
Чистоганом…
А раз заплатила — значит, и награждена победой.
В чем же победа Поэта? Об этом сказано в «Эпилоге» — в бессмертии при жизни, в бессмертии после смерти.
В отсутствие
Разлучение наше мнимо:
Я с тобою неразлучима,
Тень моя на стенах твоих,
Отраженье мое в каналах…
и после возврата
И на старом Волковом Поле,
Где могу я рыдать на воле
Над безмолвием братских могил.
Как сказано было о Поэте в первой части:
А несет по цветущему вереску,
По пустыням свое торжество.
Поэт — герой «Поэмы без героя» — несет свое торжество, свою неразлучимость, неотъемлемость от родной земли и от своего города28. Уж не мало ли тешились над ним современные Ликурги, Хаммураби, Солоны — а в душах человеческих остались и останутся не их имена — сколько бы они ни присваивали свои имена улицам, городам и целым краям, — а имя поэта.
Ты железные пишешь законы…
Жданов, Сталин, Молотов, Ежов, Берия поучиться должны у Ахматовой законодательствовать в сердцах человеческих — при жизни и посмертно.
3
Родство Ахматовой с Блоком глубже, чем можно себе представить, глубже, чем оно установлено Максимовым, Жирмунским и другими29. 1) Я не сомневаюсь, что она была влюблена в него (см. стихи «О тебе вспоминаю я редко…» и «Покорно мне воображенье…»). 2) Блоковских образов, интонаций, ритмов в поэзии Ахматовой больше, чем сосчитано, много больше30. При ее знаменитой нелюбви к «Возмездию» — она любила «Пролог» к «Возмездию», а в «Прологе» Блоком изображен тот же Герой, что и в ее «Поэме». Герой «Пролога» — Поэт, существо странного нрава, побеждающее вопреки всему. В «Прологе» он и поэт, и автор открыто (у Ахматовой они как бы разделены). И вот где главная связь «Поэмы» Ахматовой с «Возмездием»: «Существо… странного нрава» совпадает с героем «Пролога» — Поэтом.
Но песня — песней всё пребудет.
В толпе всё кто-нибудь поет.
Вот голову его на блюде
Царю плясунья подает;
Там — он на эшафоте черном
Слагает голову свою;
Здесь — именем клеймят позорным
Его стихи… И я пою, —
Но не за вами суд последний,
Не вам замкнуть мои уста!
Пусть церковь темная пуста,
Пусть пастырь спит; я до обедни
Пройду росистую межу,
Ключ ржавый поверну в затворе
И в алом от зари притворе
Свою обедню отслужу.
…………………………………
Позволь хоть малую страницу
Из книги жизни повернуть.
Он повернул ее, но не в «Возмездии», а в «Двенадцати», где от поэмы XIX века, от «Онегина» и от «английской дамы» не осталось и следа.
4
А как поворачивается страница из книги жизни в «Поэме без героя»? Как обращается герой с пространством и временем?
— Никто, никогда, нигде такой поэмы не написал, — утверждала Ахматова31.
«Поэма без героя» — кроме всего прочего, чем она может быть обозначена — историей, возмездием, историческим изображением двух канунов — 14-го года и 41-го года — «Поэма», как уже было сказано кем-то, кто писал о ней, есть поэма совести32. В одном из гениальных творений Ахматовой сказано о совести так:
Но для нее не существует время,
И для нее пространства в мире нет33.
И в том же творении 36-го года лирическая героиня с легкостью переносится из 36-го года в который-то из десятых, и из Ленинграда в Царское (или Павловск).
В другом стихотворении:
И время прочь, и пространство прочь,
Я все разглядела сквозь белую ночь…34
К «Поэме без героя» мог быть взят этот эпиграф:
И время прочь, и пространство прочь.
Новизна «Поэмы без героя», которая нова во всех отношениях, в частности в том, что, спустившись в подвалы и погреба памяти и совести, Ахматова обрела полную способность одолевать пространство и время. Одолевать, преодолевать и, главное, расправляться с ними по собственной воле. Изредка она поступает «как все»: «Лириче-ское отступление» или «Через площадку» в первой части. Но во второй и третьей части «Триптиха» Ахматова уже совсем не нуждается в «отступлениях» — она легко ведет свою обремененную совестью память сквозь пространство и время. Впрочем, это случалось с ней уже и в первой части.
Вы ошиблись: Венеция дожей —
Это рядом…
— говорит она, когда к ней врываются «новогодние сорванцы». В каком же смысле Венеция дожей оказывается рядом с Фонтанкой в Ленинграде? Правда, в одном из стихотворений она сравнивала Петербург с Венецией.
И пришел в наш град угрюмый
В предвечерний тихий час.
О Венеции подумал
И о Лондоне зараз35.
О Венеции — потому что в Петербурге много каналов… Но в «Поэме» не потому она говорит:
…Венеция дожей —
Это рядом…
что Петербург напоминает ей Венецию. А потому же, почему в «Эпилоге» сказано:
Это где-то там — у Тобрука,
Это где-то здесь — за углом.
Ленинград ничуть не похож на Тобрук. Но это ахматовская расправа с пространством (Ленинград и Африка) и с временем — война у Тобрука сегодня, а за углом Фонтанки начнется завтра; маскарады бывали во времена «Венеции дожей» — а к ней ворвались накануне войны 41-го года, напомнив ей канун 14-го года.
В прозаической ремарке к «Эпилогу» сообщается, что Ленинград в развалинах, что время действия — июнь 42-го года — и что автор находится в 7000 километров от города. Но для памяти, для совести
…не существует время,
И для нее пространства в мире нет,
— а потому первые строки «Эпилога» возвращают нас к первым строфам первой части «Триптиха»: канун, опять канун 41-го года («Сужается какой-то тайный круг…»36). Это и канун 41-го (в стихах) и 42-го (в ремарке); это и канун:
Нас несчастие не минует…
или
Смотрит в комнату старый клен
И, предвидя нашу разлуку…
— это и канун и уже совершившееся возмездие:
Пусть навек остановится время
На тобою данных часах, —
но остановки времени нет, оно бежит назад:
И такая звезда глядела
В мой еще не брошенный дом…
(Марс накануне войны) и вперед:
Все вы мной любоваться могли бы,
Когда в брюхе летучей рыбы
Я от злой погони спаслась…
— это впереди, это уже не накануне войны, а во время осады:
И над Ладогой, и над лесом,
Словно та, одержимая бесом,
Как на Брокен ночной неслась.
«Эпилог» — он же и канун, он же и эпилог. Таково обращение Ахматовой с временем. С пространством еще свободнее: мало того что в ремарке голос автора звучит из Ташкента за семь тысяч километров от Фонтанного дома, нет, он звучит не только из эвакуации, но и из Колымы или из Норильска:
И я слышу даже отсюда —
Неужели это не чудо! —
Звуки голоса своего…
Это — «мой двойник на допрос идет» под охраной; охраняют его «два посланца Девки Безносой» — то есть посланцы смерти, — и предсмертно ее голос говорит:
За тебя я заплатила
Чистоганом,
Ровно десять лет ходила
Под наганом…
(Ты — как всегда в «Поэме» переменчивое — только что это был Гаршин: «положи мне руку на темя»37; а «за тебя я заплатила чистоганом» — это уже Гость из будущего…38 Когда кончаются лагерные строфы, возникает новое «ты» — то, к которому обращен весь «Эпилог» (один из эпиграфов: «Моему городу»):
А не ставший моей могилой,
Ты, крамольный, опальный, милый,
Побледнел, помертвел, затих.
Тот, с кем разлучение мнимо, тот, на чьих стенах ее тень, в чьих каналах — ее отражение — и где, как сказано в другом «Эпилоге», в «Эпилоге» к «Реквиему»:
А если когда-нибудь в этой стране
Воздвигнуть задумают памятник мне,
Согласье на это даю торжество,
Но только с условьем — не ставить его
Ни около моря, где я родилась…
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Ни в царском саду у заветного пня…
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
А здесь, где стояла я триста часов
И где для меня не открыли засов.
Памятник напротив тюрьмы.
Впрочем, она не нуждается в нем. Нерукотворный памятник великому поэту и великому городу создан ею при жизни.
«Существо это странного нрава» победило навсегда и опять.
5
У Ахматовой было не только совершенно особое отношение к своей «Поэме», как к созданию никогда не бывшему в мире — ни в ее поэзии, ни в чьей-либо иной («кто, когда?»39) — но и, как ни странно это выговорить, особые отношения с «Поэмой». Как с неким особым существом, живым и таинственным. «Первый раз она пришла ко мне в Фонтанный дом в ночь на 27 декабря 1940 года, прислав как вестника еще осенью один небольшой отрывок»… «В течение 15 лет эта поэма неожиданно, как припадки какой-то неизлечимой болезни, вновь и вновь настигала меня»40. И в «Прозе», и в «Решке» подчеркивалась ее связь с музыкой:
Музыкальный ящик гремел…
с театром (Мейерхольдовы арапчата, Пьеро, Коломбина) — но это все о «Поэме», о ее нраве и обычае — как говорят о нравах и обычаях в какой-нибудь особой стране или на особой планете. Но это случалось [и раньше]— взять хотя бы стихотворение под названием «Последнее стихотворение», там рассказывается о том, как по-разному давались Ахматовой — или не давались — разные стихи. Ну и в «Поэме» — как в цикле «Тайны ремесла» — рассказана подробно тайна создания Петербургской повести «Девятьсот тринадцатый год». Но «Поэма», на протяжении многих лет ее создания, превратилась, видимо, для Ахматовой в живое существо, в собеседницу. Она к ней обращается, она превращает ее в новое «ты»:
И ты ко мне вернулась знаменитой,
Темно-зеленой веточкой повитой,
Изящна, равнодушна и горда…
Я не такой тебя когда-то знала,
И я не для того тебя спасала
Из месива кровавого тогда.
Не буду я делить с тобой удачу,
Я не ликую над тобой, а плачу,
И ты прекрасно знаешь почему,
И ночь идет, и сил осталось мало.
Спаси ж меня, как я тебя спасала,
И не пускай в клокочущую тьму.
Ахматова не только создала «Поэму», не только вложила в нее всё, что вложила — судьбы людей ее поколения, судьбу народа, историю времени и свою биографию — не только рассказала о тех чернилах, какими «Поэма» написана, — она обращалась к ней, она молилась ей:
И ночь идет, и сил осталось мало.
Спаси ж меня, как я тебя спасала,
И не пускай в клокочущую тьму.
17/XI 84, Москва—20/XII 84, Переделкино
22/II 85, Переделкино—8/III 85, Переделкино
Список сокращенных названий
ББП — Анна Ахматова. Стихотворения и поэмы / Сост., подгот. текста и примеч. В.М. Жирмунского. Л.: Сов. Писатель, 1976. (Б-ка поэта. Большая серия).
Возмездие — А. Блок. Возмездие: Поэма.
Записки — Лидия Чуковская. Записки об Анне Ахматовой. Т. 1. 1938—1941. Т. 2. 1952—1962. Т. 3. 1963—1966. М.: Согласие, 1997.
Сочинения — Анна Ахматова. Соч.: В 3 т. Т. 3. Paris: YMCA-Press, 1983.
Цветаева — Марина Цветаева. Стихотворения и поэмы: В 5-ти т. Т. 3. New York: Russica Publishers, INC, 1983.
Примечания
В примечаниях приводятся только заглавия цитируемых в статье стихов — без ссылок на сборники. Цитаты из «Поэмы без героя» в сносках не оговариваются.
Иногда Лидия Корнеевна приводит строки, не вошедшие в окончательный текст «Поэмы», так как она хранила в памяти многие промежуточные варианты.
Авторские примечания к конспекту — это, главным образом, ссылки на третий том «Сочинений» (Paris, 1983), где под названием «Заметки о “Поэме без героя”» были собраны крупицы ахматовской «Прозы о Поэме», разбросанные по научным статьям и книгам. Теперь «Проза о Поэме» многократно переиздана в России и читатель легко может с ней ознакомиться.
1 «Творчество».
2 «Они летят, они еще в дороге…»
3 «“Для Лиды”— это не письмо ко мне, а запись, сделанная Ахматовой в тетради. За-пись представляет собою рецензию на первый том «Сочинений» Анны Ахматовой, вышедший в 1965 году под редакцией Г.П. Струве и Б.А. Филиппова» (Записки. Т. 3, с. 465). Ныне запись «Для Лиды» опубликована полностью, см.: Записные книжки Анны Ахматовой (1958—1966) / Сост. и подг. текста К.Н. Суворовой. Вст. ст. Э.Г. Гер-штейн. М.—Torino: Einaudi, 1996, с. 697—700.
4 Речь идет о предисловии Глеба Струве к первому тому «Сочинений», в котором он утверждал, что «период между 1925 и 1940 был период почти полного молчания». По поводу того, «молчала» Ахматова или «не молчала», Лидия Чуковская высказалась во втором томе своих Записок (с. 348—349) и в статье «Голая арифметика» (Записки. Т. 3, с. 489—497).
5 Имеется в виду запись Блока 6 июля 1919 года в альбом К. Чуковского: «Было бы кощунственно и лживо припоминать… звуки в беззвучном пространстве» — см.: Чукоккала: Рукописный альманах Корнея Чуковского. М.: Премьера, 1999, с. 136.
6 В этом перечне Лидия Корнеевна пропустила «Поздний ответ» («Невидимка, двойник, пересмешник…») — стихотворение, прямо обращенное к Цветаевой. По словам Ахматовой: «Ей я не решилась прочесть… из-за страшной строки о любимых» (Записки. Т. 2, с. 199).
7 «Когда в июне 1941 г. я прочитала М<арине> Ц<ветаевой> кусок поэмы (первый набросок), — вспоминает Ахматова, — она довольно язвительно сказала: “Надо обладать большой смелостью, чтобы в 41 году писать об Арлекинах, Коломбинах и Пьеро”, очевидно полагая, что поэма — мирискусничная стилизация в духе Бенуа и Сомова… Время показало, что это не так». Цит. по кн.: Сочинения, с. 160—161.
8 Цветаева, с. 391. Речь идет о строках Цветаевой в ее рабочей тетради по поводу сборника Ахматовой «Из шести книг» (Л., 1940). «Даже такая читательница, как Марина Цветаева, — писала Лидия Чуковская, прочитав эти строки, — вернувшись на родину и взяв в руки “Из шести книг”, не догадалась о вынужденных пропусках, о цензурных изъятиях!» (Подробнее см. Записки. Т. 2, с. 623.)
9 Строки из эпиграфа к «Реквиему».
10 Напоминаем читателю, что статья писалась в 1984—1985 годах, что вторая и третья части «Поэмы» — «Решка» и «Эпилог» — целиком были опубликованы только в конце 80-х. См. сб.: Анна Ахматова. Узнают голос мой… Стихотворения. Поэмы. Проза / Сост. Н.Н. Глен, Л.А. Озеров. М.: Педагогика, 1989.
11 Корней Чуковский. Читая Ахматову: На полях ее «Поэмы без героя» // Москва. 1964. № 5, с. 200.
12 Т.е. в ББП.
13 Вот краткий перечень первых публикаций «Поэмы» за границей: «Воздушные пути». Альманах № 1. Ред.-изд. Р.Н. Гринберг. Нью-Йорк, 1960; Там же. № 2, 1961; в двуязычном издании, по-русски и по-итальянски в кн.: Anna Achma’tova. Poema senza eroe a altre poesie / Prefazione e traduzione di Carlo Riccio. Torino, 1966; Anna Akhmatova. Poem without a Hero // Slavonic and East European Review [London]. XLV. № 105. July 1967, pp. 475—496 [публикация Аманды Хейт]; Анна Ахматова. Сочинения. Т. 2 / Ред. и примеч. Г.П. Струве и Б.А. Филиппова. [USA]. 1968, с. 95—133.
14ББП, с. 517.
15 Владимир Казимирович Шилейко (1891—1930) — ученый-востоковед, второй муж Анны Ахматовой.
16 Сочинения. Т. 3, с. 400, 462—463. Борис Владимирович Анреп (1883—1969) — художник-мозаичист и художественный критик, адресат многих стихотворений Ахматовой в «Белой Стае» и в «Подорожнике».
17 Примеры взяты из стихотворений: «В ремешках пенал и книги были…»; «Пустых небес прозрачное стекло…»; «Пора забыть верблюжий этот гам…».
18 …забытые сувениры — «Шкатулка дорожная, серебряная… Рядом со шкатулкой… иконка, а рядом с иконкой — камень и колокольчик, — записывает Л.К., перечисляя эти “сувениры” в своем Дневнике сорокового года… — Тут же пустой флакон из под духов» (Записки. Т. 1, с. 33).
19 «Умирая, томлюсь о бессмертьи…»
20 «Тень».
21 «Заплаканная осень, как вдова…»
22 Строки из стихотворения «Бежецк».
23 «Опять подошли “незабвенные даты…”»
24 «Городу Пушкину», 1 — первоначальный вариант, не пропущенный цензурой в последнем прижизненном сборнике Ахматовой — ср.: Анна Ахматова. Бег времени. М., 1965, с. 415.
25 Сочинения, с. 133.
26 «Ты напрасно мне под ноги мечешь…»
27 «Эхо».
28 В оригинале пометка Л.К.: «Подарено мною К.И.Ч.» — т.е. подарено ею для предисловия, которое писал Чуковский к сборнику Анны Ахматовой в Лениздате. История этой статьи отражена в переписке Л.К. и К.И. Первоначальный вариант статьи К. Чуковского «Анна Ахматова» напечатан в его книге «Современники» (М., 1967). 23—24 августа 1967 года Л.К. писала отцу: «Спасибо… за «Современников». Я сразу накинулась и прочла про Ахматову. Статья прекрасная, точная, очень музыкальная; очень много сказано необходимого и много опровергнуто клевет… Но есть и ошибка, которую умоляю исправить. И кое-что, что необходимо добавить — что просится само из твоего же текста.
Ошибка вот какая…“гость из будущего” — вовсе не Маяковский… Маяковский же — полосатой наряжен верстой, размалеванный пестро и грубо — это в Поэме переход к самому главному месту, к декларации, к манифесту о поэзии и поэте:
Не обманут притворные стоны,
Ты железные пишешь законы…
и т. д.
и
Существо это странного нрава…
и т.д.
Вот почему это не лично Маяковский, а Поэт вообще.
Мысль о победе поэта очень важная — тебе не хочется о ней сказать?» — См. в кн.: Корней Чуковский, Лидия Чуковская. Переписка: 1912—1969. М.: НЛО, 2003, с. 445—446.
Из письма 15—16 сентября [1967]:
«…Теперь перехожу к “Поэме без героя”… как я уже тебе писала, мне кажется необходимым раскрыть ее манифест о поэте вообще, т.е. слова “Существо это странного нрава”». — Там же, с. 451
Статья Чуковского, о которой идет речь — предисловие к лениздатскому сборнику произведений Анны Ахматовой. Сборник вышел лишь через десять лет, в 1976 году, без предисловия Чуковского. Отрывки из предисловия, непосредственно связанные с темой этой переписки, опубликованы через двадцать лет под названием «Победная сила поэзии» («Новый мир». 1987. № 3, с. 227—230). Полностью статью К. Чуковского для лениздатского сборника см. в книге: Корней Чуковский. Соч.: В 2-х т. — М.: Правда, 1990. Т. 2, с. 498—533.
«Я принимала в создании этой статьи такое большое участие, —вспоминала позднее Л.К., — что К.И. одно время хотел подписать ее двумя именами». (Лидия Чуковская. Заметки текстолога. Не опубликовано.)
29 По-видимому, имеются в виду следующие работы: Д. Максимов. Ахматова о Блоке // Звезда. 1967. № 12; В.М. Жирмунский. Анна Ахматова и Александр Блок // Русская литература. 1970. № 3; В.М. Жирмунский. Творчество Анны Ахматовой. Л., 1973.
30 Приписка Л.К.: «См. мои карточки, выписки в конверте “Ахматовские гнезда”». Приводим лишь несколько примеров из множества выписок и наблюдений Л.К.:
«Блок: “Дух пряный марта…”; Ахматова: “Или томная дурь одолела / После мартовских пряных ночей?”.
Блок: “Жизнь без начала и конца…”; Ахматова: “Мне ведомы начала и концы…”.
Блок: “Пляски смерти”; Ахматова: “С мертвым сердцем и мертвым взором…”.
Блок: “Грозя Артуром и Цусимой…”; Ахматова: “И кто-то “Цусима!” сказал в телефон”.
Сопоставление “Но с любопытством иностранки…” <Ахматова> и “Нет, с постоянством геометра…” <Блок> подарила Жирмунскому я».
31 «Может быть, это очень плохо, но так никто никогда не писал, и между прочим в 10-х годах» —Сочинения, с. 154.
32 Сказано кем-то — речь идет о В.Б. Шкловском (Сочинения, с. 160).
33 Строки из стихотворения «Одни глядятся в ласковые взоры…».
34 Начальные строки стихотворения «Наяву» («Шиповник цветет», 2).
35 «Долго шел через поля и села…».
36 Строка из стихотворения «Творчество» (Тайны ремесла, 1)
37 Владимир Георгиевич Гаршин — (1887—1956) — патологоанатом, профессор; племянник писателя Всеволода Гаршина. В первоначальном варианте поэмы «Решка» была посвящена В.Г. Гаршину, а «Эпилог» —Городу и Другу, то есть Ленинграду и Гаршину.
38 Гость из будущего — сэр Исайя Берлин (1909—1999), оксфордский профессор, специалист по русской литературе XIX века. К нему обращены два ахматовские цикла: «Cinque» и «Шиповник цветет», а также некоторые строфы в «Поэме».
39 «“Триптих” ничем не связан ни с одним из произведений 10-х годов, как хочется самым четвероногим читателям… “Это старомодно — так когда-то писали”. Кто, когда?», — спрашивает Ахматова в своей «Прозе о Поэме». Цит. по кн.: Сочинения, с. 156. См. также примеч. 31.
40 Цитаты из предисловия Ахматовой к «Поэме без героя» и из ее «Прозы о Поэме» («Из письма к NN»). Одно время «письмо к NN» входило в поэму — более подробно см. Записки. Т. 2, с. 138—140.
Публикация и комментарии Ж.О. Хавкиной