Опубликовано в журнале Знамя, номер 8, 2004
Субъективная трагедия
Ренэ Герра. Они унесли с собой Россию… Русские эмигранты — писатели и художники во Франции (1920—1970). — СПб: Русско-Балтийский информационный центр “Блиц”, 2003.
“Были исходы разные, и польские, и еврейские. Но такого явления в культурном плане, как русская эмиграция, такого в истории человечества не было. И, надеюсь, не будет больше”. Книга Ренэ Герра — это еще одно напоминание, что культурные границы России уже давно не совпадают с государственными.
“Наследник русской культуры в зарубежье” — так назвал автора этой книги в коротком предисловии Аркадий Ваксберг. Определение насколько условное, настолько и точное — сейчас Герра является обладателем ценнейших архивов и материалов, касающихся русской эмиграции.
Все началось во второй половине 60-х, когда студент Сорбонны Ренэ Герра — коренной француз, не имевший никаких русских корней, — стал “своим” в среде эмигрантов, известной своей замкнутостью и осторожным отношением к людям “извне”. Герра написал магистерскую диссертацию о Борисе Зайцеве, что было вызовом ученому сообществу — писать о живом авторе было не принято, тем более что автор этот был, в сущности, предан забвению как на родине, так и во Франции. Последние годы жизни Зайцева Герра считался его литературным секретарем, а кроме того, свел личные знакомства почти со всеми значимыми представителями русской диаспоры.
“Они унесли с собой Россию…” — это сборник статей, интервью, предисловий и послесловий, написанных в разные годы и посвященных представителям русской культуры, которые волею судеб вынуждены были жить и творить за рубежами родной страны. Многие из статей носят характер скорее ознакомительный, поскольку и рассказывают о фигурах, известных, к сожалению, далеко не всем и ждущих подлинного открытия.
В этом процессе открытия русского зарубежья до исчерпывающих и подводящих итог работ еще очень далеко, пока что мы только подходим к осознанию подлинного значения того невиданного явления, каким стала эмиграция для русской культуры XX века. Здесь Герра вполне солидарен с Юрием Терапиано:
…Бесстрастную повесть изгнанья,
Быть может, напишут потом,
А мы под дождя дребезжанье
В промокшей земле подождем.
К сожалению, о своем открытии русской культуры Герра пишет мало, этот сюжет развивается в книге как бы исподволь. Хотя сюжет этот следовало бы назвать одним из центральных — бескорыстная привязанность и любовь французского филолога к русской культуре удивляла и удивляет как французов, так и наших соотечественников. И рассказать есть о чем: о французском юге — Ницце, Каннах — где проходило детство Ренэ и где нередки были встречи с русскими эмигрантами. С одиннадцати лет Герра стал изучать русский язык, в лицее его преподавала Екатерина Леонидовна Таубер — поэт и критик, чьи стихи получили в свое время высокую оценку Бунина и Ходасевича. Затем было знакомство с мемуаристом Сергеем Мамонтовым — офицером из знаменитой купеческой семьи, прошедшим Первую мировую и Гражданскую. В Германии и Франции Мамонтов работал архитектором, пятнадцать лет прожил в Центральной Африке, где выращивал кофе.
Позже, поступив в Сорбонну, Герра соприкоснулся с исчезающим “русским Парижем” и начал собирать по крупицам все, что хранило его дух. Здесь он познакомился с Сергеем Шаршуном, Юрием Анненковым и другими художниками и писателями. Решив писать диссертацию, Ренэ Герра отправил письмо Борису Зайцеву. Ответ пришел через несколько дней, и вскоре состоялась встреча…
Вполне естественно, что значительное место в книге отводится именно Зайцеву — последнему, как пишет Герра, представителю Серебряного века. И это не только летопись жизни и творчества писателя, но и прекрасный литературоведческий анализ его произведений, содержащий попытку осмыслить внутреннюю логику развития его дарования, раскрыть духовную философию. Статья “Борис Зайцев, или Странствия русской души” могла бы стать украшением любого учебника литературы. Но книга интересна, помимо этого, непосредственным впечатлением от встреч с русским писателем. “Меня поразила его простота, его русскость, я бы сказал. Для меня в общении с ним была живая связь с Россией, с настоящей, дореволюционной Россией. Я приходил к нему несколько раз в неделю и его просто слушал… Могу сказать без хвастовства, что мы подружились и, несмотря на разницу лет, отношения наши были очень простые и очень прямые, дружественные. Иногда мы вместе ужинали. Он пил бордо. Был глубоко религиозен без ханжества”. Наверное только француз мог так написать: он пил бордо — точка — был глубоко религиозен.
Тогда же, в конце 60-х, Герра несколько раз побывал в России, проходил стажировку в МГУ. Пытался узнать что-то новое о тех, кто уехал, на их родине. Деятельность и встречи французского студента не остались без внимания со стороны Комитета госбезопасности, пленки с записями бесед (в том числе разговора с Корнеем Чуковским) были изъяты. На два с лишним десятилетия Ренэ Герра стал “невъездным”.
После этой истории коллеги-французы приняли его сумрачно: “ни за что ни про что из страны не высылают”. Эмигранты тоже смотрели косо. Вообще, интерес Герра к русским эмигрантам не встречал понимания у соплеменников — одобрительный интерес к Стране Советов и ее официальной литературе был широко распространен у западных славистов, о чем сейчас как-то не любят говорить. Так что доставалось молодому исследователю с двух сторон. А во французских университетах широко изучались Горький, Шолохов… Эмигрантская литература представлялась ненужным отростком, засыхающим и не имеющим шансов на будущее: ни на развитие, ни на аудиторию. Бесценные личные архивы продавались за копейки или попросту выбрасывались, книжные раритеты никем не ценились и скупались предприимчивыми янки…
Собственно, подчеркивает Герра, интерес к эмигрантскому искусству возник во Франции только после появления аналогичного интереса в России (тогда еще СССР). Центр по изучению культуры русской эмиграции при Сорбонне был создан только в 1992 году. До того русское зарубежье на французской земле существовало более чем герметично, замкнувшись в кружки по национальному и возрастному принципу, и Герра в каком-то смысле явился в 60—80-е годы его первооткрывателем. Да и сами эмигранты в это время были лишены той располагавшей к общению и взаимовлиянию атмосферы, что существовала в довоенное время. Помимо собирательства документальных свидетельств эпохи — книг, картин, автографов, Герра видел своей целью “объединить всех этих людей, перезнакомить между собой”. Так, в 70-х годах возникли “Медонские вечера”, на которые собирались представители разных поколений и разных “волн”, читали и обсуждали свои произведения. Идея таких встреч принадлежала Юрию Терапиано и Ирине Одоевцевой, а собирались в доме у Герра.
В 1980-м Герра основал издательство “Альбатрос” и выпустил в общей сложности 36 книг. Тираж каждой из них был скромен, но можно не сомневаться — без этого начинания вряд ли увидели бы свет сборники стихов Д. Кленовского, С. Рафальского, Б. Заковича, книги В. Перелешина, О. Цингера и др.
Интерес Ренэ Герра сосредотачивается на младшем поколении первой волны и отдельных представителях второй волны эмиграции. Большинство из тех, о ком пишет, Герра знал или знает лично, ему они дарили книги и даже посвящали свои сочинения. Именно молодой французский исследователь стал душеприказчиком многих русских эмигрантов.
Герра придерживался мнения, что в Париже заканчивался Серебряный век русской литературы, и эмиграцию первой волны нельзя понять иначе как в тесной связи с процессом развития культуры России двух первых десятилетий ХХ века. “Выбор между смертью и изгнанием”, хотя и стал личной драмой каждого, но был предопределен, как это случилось, например, с Борисом Зайцевым: “В действительности Зайцев был только узником своего творчества. Для того, чтобы соблюсти внутреннюю логику, он принял решение уехать. Безусловно, как человека его можно было жалеть, но как писателя — нет…”.
Герра уверен: субъективная трагедия изгнанников оказалась удачей для всей мировой культуры. “Одиночество и свобода” стали стимулом для небывалого расцвета дарований. Именно в эмиграции русские авторы создали произведения, которые остались бы ненаписанными на родине. Не стоит верить просоветскому литературоведению: вершинные произведения таких авторов как Бунин, Шмелев, Зайцев, даже по их собственным утверждениям, пришлись на период эмиграции. Не говоря уже о том, как мала вероятность, что в СССР нашли бы свое место Набоков или Газданов. И та же внутренняя логика заставила вернуться Алексея Толстого и Марину Цветаеву…
Безусловно интересна заключительная часть книги, где собрано более пятидесяти автографов писателей: Георгия Адамовича, Нины Берберовой, Бориса Зайцева, Юрия Терапиано, Игоря Чиннова и других (список получился бы слишком длинным). Кроме того, издание снабжено цветными репродукциями работ Михаила Андриенко, Юрия Анненкова, Зинаиды Серебряковой, Сергея Чехонина, Сергея Шаршуна — здесь также приходится написать “и других” — перечень неполон.
В результате структура книги получается несколько размытой. Ее мозаичность — это и отражение сложных, противоречивых и ярких судеб ее героев, и осознанная попытка объять необъятное, и наглядное подтверждение масштаба того явления, которым стала русская эмиграция. Несколько десятилетий задачей французского слависта было собрать и сохранить что возможно из невостребованного русского наследия. Сейчас ситуация изменилась, и усилия Герра направлены и на восстановление культурных связей России и Франции, без которых изучение этого наследия на должном уровне немыслимо.
Артем Каратеев