Опубликовано в журнале Знамя, номер 5, 2004
Глобализация
и молодая проза
Эпоха открытых границ и глобальных процессов на наших глазах порождает свою литературу. Выражая так или иначе идею всеобщности, одни авторы остаются в рамках национальной литературы, другие же выходят за ее пределы и создают продукты литературной глобализации в чистом виде. Два этих полюса представляют изданные под общим девизом “Русской литературе хорошо!” произведения Андрея Батова “Дао Саксофониста” и Кати Ткаченко “Любовь для начинающих пользователей” (М.: Пальмира, 2003).
Роман “Дао саксофониста”, повествующий о скитаниях нашего человека на Востоке, составлен из трех неравноценных частей. В первой излишне, как мне показалось, подробно рассказывается предыстория основных событий. Главный герой, он же повествователь, — молодой музыкант, чья юность пришлась на постперестроечный упадок. Он переживает ряд сюжетов, слишком, к сожалению, избито-бытовых, для того чтобы вызвать интерес. Унылое детство, армия, адюльтер с офицерской женой, рождение сына и связанный с этим “луч света”, разочарования, запои, депрессии, безденежье, работа в ресторане, приглашение на работу в Китай. Написано об этом, надо признать, без огонька. Кажется, что вдохновение при создании первой части посетило автора лишь однажды, а именно когда он изображал сцену, в которой главный герой на церковном органе играет для бандитов “Мурку”. Конечно, орган и “Мурка” — сочетание образов, можно сказать, плакатное, но в наглядности и заключается его сила: “…меня подхватили под руки и внесли в храм. Усадили за орган. Я снял куртку, взял несколько пробных аккордов, пробежался по клавишам и со второй половины слабал “Мурку”. Дебилы были в восторге. Улюлюкали, лезли обниматься к священнику и, хохоча, похрюкивали”.
Изнурительное путешествие к китайской границе с дальнобойщиками, везущими контрабандный груз, события на самой границе, пугающая экзотика социалистического Китая представляют динамический контраст по отношению как ко всему предшествующему, так частично и к последующему повествованию.
После того как герой в конце концов прибывает в пункт назначения, повествование опять несколько затухает, хотя к первоначальной вялости уже не возвращается. Во второй части романа, которая называется “Китай”, молодой человек, попадая в разнообразные переделки, думает много правильных мыслей об актуальном: публичных казнях, демократии и тоталитаризме, угнетении национальных меньшинств etc. Правильным мыслям соответствуют правильные же поступки: герой вступается за бесправных проституток-соотечественниц, влюбляется в красавицу-уйгурку, дает отпор китайским спецслужбам, когда те предпринимают попытку его завербовать. Все это выдает в непутевом юноше человека в принципе хорошего. По правде сказать, этот кусок романа тоже не очень вдохновляет, хотя запоминающихся пятен в нем становится больше. Одним из таковых является изображение представителей белой эмиграции, точнее, их потомков. Несмотря на то что эти персонажи, как, впрочем, и многие другие, несколько театральны, суть происходящего в романе с их помощью передана исчерпывающе полно: “Вспомнилась тонкая шея, рыжие ресницы, чай, янтарный мундштук, худенькие плечи в платке, абажур, скрип дверцы, пожелтевшее лицо штабс-капитана на обшарпанной стене, немытые окна, вечер в пыльных подтеках двойного стекла, хрустальные розетки с бог весть откуда взявшейся клубникой, французский прононс на китайско-русский манер — абсурд, доведенный до захватывающих дух вершин совершенства. Абсурд человеческих судеб, абсурд путей неисповедимых, ведущих в царство уродливых абстракций”. Нелепое и хаотичное пересечение линий, сплетение противоречий представит к концу романа и жизнь самого главного героя, и складывающийся образ мира в целом, образ разорванный и эклектичный: “…детство ушло навсегда, прихватив с собой моего отца, а я остался… Остался с бутылкой болгарского вишневого ликера, из которой отпил мой старший американский брат… Остался с мамой, ждущей меня на второй аллее питерского кладбища, российскими деньгами на билет, японской губной гармошкой, киргизским паспортом и пачкой китайских сигарет”.
По мере продвижения к финалу герой наживает все более серьезные проблемы в отношениях с властями. С момента, когда этот конфликт принимает угрожающий характер, текст произведения начинает приобретать реальную художественную ценность. Заключительная часть, название которой — “Путь” — соответствует магистральной идее всего романа, читается на одном дыхании. Здесь автор достигает высот, которых начало произведения никак не предвещало. Откуда что берется или, наоборот, куда что девается. Ни вам ходульных истин, позаимствованных из телевизионного вещания, ни вялотекущих мелодрам, которые очевидно не являются стихией автора, никакой “сермяжной правды” и “изнанки жизни”. Вместо этого, с одной стороны, вихреобразный action, бурные, часто трагические события и, с другой, спокойная, даже немного холодная, философия усталого человека. Внешний протест постепенно уступает место внутренней созерцательности, духовной апатии. Это состояние обреченного смирения в данном случае никак не противоречит отчаянной борьбе героя за физическое выживание.
Рассказчик взрослеет по мере продвижения к финалу. Это, правда, не совсем логично, если учесть, что роман пишется ретроспективно, а не по ходу. То есть уровень развития рассказчика, по идее, меняться бы не должен. Но это, как говорится, не суть.
Если роман Андрея Батова стопроцентно наш, отечественный, где-то далеко и лишь в отдельных точках, но все-таки пересекающийся с ностальгическими вещами Набокова, Газданова и других, то роман Кати Ткаченко — это произведение гражданина мира. Оно могло выйти из-под пера и мисс, и фрау, и мадам.
В сказочно-мифологическом пространстве города у подножия горы живет девушка по имени Симба. Она профессионально занимается web-дизайном, ведет несколько экстравагантный образ жизни, видит то, что недоступно другим, ее ощущения, эмоции и сны материализуются. Внешне эксцентричность героини выражается в красном цвете крашеных волос. Другими словами, Симба воплощает начало непосредственное, живое и творческое, противостоящее пошлости и обыденности. Она подобна фее, чье присутствие способно одушевлять предметы. Может быть, это в равной мере свойства и самой рассказчицы. Лишенные поэтических черт персонажи считают Симбу не вполне нормальной. У Симбы есть старшая сестра — существо приземленно-грубоватое, целиком от мира сего. В течение всего действия сестра с мужем находится на турецком курорте. Своего пятнадцатилетнего сына она на время отпуска отправляет пожить к Симбе. В результате племянник влюбляется в свою тетю. Обнаружив, что Симбе по Интернету угрожает некий злоумышленник, племянник решает его найти и обезвредить. С этой целью защитник отправляется на вершину горы, где по всем правилам и должен обитать злодей. В дороге он едва не погибает. Симбе в свою очередь также приходится отправиться на гору искать пропавшего мальчика, оставленного под ее ответственность. Таким образом, ближе к финалу основные персонажи собираются на вершине волшебной горы.
При определенной оригинальности сюжет все же не является основным козырем романа Ткаченко. Это “Дао саксофониста” нацелен на то, чтобы поразить прежде всего экстремальным, насыщенным действием. А у Ткаченко наиболее привлекательна подспудная поэзия, которая, наполняя собой текст, придает ему невесомость, “легкое дыхание”. По-женски легкий и прозрачный роман писательницы насыщен ощущением полета. Здесь нет непреодолимых границ между одушевленным и неодушевленным, прошлым и настоящим, реальным и виртуальным. Пространство может сужаться до пределов одной комнаты или одного файла, а может расширяться до бесконечности. “Там на неведомых дорожках” встречаются бабочки-мутанты — серебристые существа с волосатыми ушками и зубами, недоброжелательная “харя” — живой портрет бывшего бойфренда Симбы и другие странности.
Поэзия, которая сверкает изнутри маленьким чистым хрусталиком, спрятана в романе за несколько скуповатым и ироничным стилем:
Это называется папа отдыхает.
Он сегодня много работал.
Директором по продажам.
Мерчандайзером.
Авторизованным дилером.
И устал.
Угловато-лаконичная манера изложения делает повествование несколько наивным и по-детски нескладным. Местами “Любовь для начинающих пользователей” своей насмешливостью неуловимо напоминает мультик про Масяню, местами проскальзывает что-то общее с текстами Ирины Денежкиной. Хотя это субъективно. Вообще, с помощью поверхностных сходств эту вещь определить трудно.
В романе отсутствуют опознавательные знаки, которые могли бы свидетельствовать о его национальной принадлежности. В нем практически нет наших реалий. Зовут героев — Симба, Михаил — Майкл, Дракула, просто сестрица, просто дядька. Кто-то из них web-дизайнер, кто-то хакер, кто-то дилер. Некоторые из них болеют заппингом. Герои в основном влюбляются, разыскивают друг друга, просят друг у друга помощи. Русскоязычная проза здесь время от времени перебивается англоязычными стихотворениями. И ничто не выдает национальных традиций. “Любовь для начинающих пользователей” принадлежит не столько русской, сколько современной литературе в целом и встраивается в самый общий культурный контекст.
Оба произведения и в самом деле свидетельствуют о том, что нашей литературе по крайней мере неплохо. Главное же отличие между авторами одного поколения соответствует короткой выдержке из “Дао саксофониста”:
“— Тогда давай вместе в Америку, а? Мы люди мира! Мы ветер!
— Нет, я Питер люблю. Я вырос там, там моя память… все там, потому я и стремлюсь туда”.
Ольга Бугославская