Опубликовано в журнале Знамя, номер 5, 2004
Борис Владимирович Дубин (род. в1946 г.) — социолог, переводчик, научный сотрудник Аналитического центра Юрия Левады (Левада-Центр, ранее ВЦИОМ, ВЦИОМ-А), преподаватель. Основные социологические интересы связаны с процессами модернизации в Европе (курсы лекций 1996—2004 гг., совместно с Л. Гудковым), изменениями в российском обществе ХХ—ХХI веков (коллективный исследовательский проект «Советский человек» 1989—2004), ролью словесности в контексте социальных перемен (рабочая группа по социологии литературы и чтения, с конца 1970-х гг. по настоящий день).
При суммарных оценках перемен, произошедших в России за 1990-е годы, печать и другие массмедиа чаще всего оперируют представлениями об экономике и политике. Одни, идя от своих идеологических предпочтений, отмечают симптомы застоя и упадка; другие, напротив, подчеркивают активизацию, рост тех или иных показателей. Тем самым, как бы в соответствии с неким негласным пактом, принимаются в расчет, больше того — выступают своего рода эталонными исключительно те действия, которые направлены на коллективное достижение целей. Они, можно сказать, подчинены диктату цели, причем в изобилии, даже до оскомины, представлены и разжеваны зри-телям.
Куда в меньшей степени массмедийные комментаторы и политические демагоги обращают внимание на принципиально иные типы и мотивы человеческого поведения. Например, на те действия, которые в перспективе ориентированы на установление заинтересованного согласия, на поддержание взаимопонимания и взаимодействия. Такие поступки и стимулы зачастую скрыты не только от постороннего взгляда, но не всегда видны самим миллионам и миллионам участников, поскольку растворены в ускользающем и неизменном потоке привычного обихода. Для социологии подобные действия, их формы и смысловые основы — ценности, нормы, идеи, символы, представления, оценки — обнимаются понятием культуры и рассматриваются при анализе так называемых репродуктивных институтов общества (семьи, подсистем образования, масс-медиа, издания и распространения книг, массового восприятия искусства, религиозных институций, моральных установлений, повседневной жизни и др.). Приходится признать, что данная сфера нечасто выступает сегодня предметом активного интеллектуального интереса, тем более — профессионального изучения, а не просто ведомственных деклараций и конъюнктурных спекуляций в публично демонстрируемых дискуссиях или хорошо рассчитанных скандалах.
Почти два десятилетия назад социолог Фридрих Тенбрук говорил применительно к ФРГ о замене культурных функций интеллектуалов “политической экспертизой” и указывал на ее прямой результат. В подобных условиях социальные науки, по его словам, обращаются к вопросам нравственности только если сталкиваются с фактами “отклоняющегося” поведения и не могут сказать ничего осмысленного “о долге и участи, заботе и жертвенности” человека1. Этот критический диагноз можно в большой мере отнести к сегодняшней российской социальной реальности, к расхожей практике ее изучения и оценки. Между тем, социальный опыт девяностых годов все больше склоняет к мысли, что главные проблемы российского общества сосредоточены именно в сфере культуры. А сходятся они в “институте институтов” (выражение Юрия Левады), в антропологическом типе “человека советского” — с его установками и оценками, представлениями о мире и себе подобных, верой и моралью — в постсоветских условиях существования. Предметом данной статьи являются две взаимосвязанные “детали” репродуктивной системы нынешнего российского общества — массовое чтение и общедоступная библиотека2.
Массовые коммуникации
Сегодня в стране активно идут процессы массовой социальной адаптации — выживания, приспособления индивида и первичных коллективов (прежде всего семей) при ограниченных ресурсах денег и связей, образования и квалификации, социального воображения и профессиональной лабильности, ценой снижения статуса, сужения области социальных контактов и общих интересов, постоянного упрощения структуры запросов и ослабления требований к качеству потребляемых благ, продуктов, жизни вообще. Почти 20% взрослого населения в марте 2004 года заявили, что не могут и не смогут приспособиться к произошедшим переменам, 22% надеются приспособиться в ближайшем будущем, более половины (57%) считают, что так или иначе уже приспособились3. При этом более 20% россиян (данные на октябрь 2003 г.) приходится часто или время от времени ограничивать себя в потреблении света и тепла, 40% — в еде, 55% — в покупке одежды и обуви.
Одним из аспектов подобной “понижающей” и упрощающей адаптации выступает последовательное одомашнивание досуга, обеднение его структуры. В сферу более или менее постоянных культурных коммуникаций половины жителей России за 1990-е годы перестали входить музеи и театры. Из культурной жизни обычных россиян практически нацело выпали кинотеатры, их число, даже по официальным данным, сократилось более чем вчетверо, а количество кинопосещений — в тридцать три раза4: такой фигуры, как многомиллионный кинозритель советской эпохи, больше не существует. Для подавляющего большинства российского населения свободное от работы и домашних дел время фактически целиком занято в последние годы просмотром телевизионных программ (прежде всего двух первых, целиком огосударствленных каналов)5.
Понятно, что упомянутое “большинство” сдвинуто в сторону пожилых и менее образованных групп. Они находятся на географической, социальной, культурной периферии социума, значительно слабее включены как в деловые формальные коммуникации, так и в досуговые межличностные контакты. В будни за телевизором средняя российская семья проводит от 3 до 4, по выходным — от 4 до 5 часов. При этом 81% россиян смотрят ТВ, прежде всего чтобы узнать новости (чаще такова мотивировка пожилых респондентов), 78% — чтобы отдохнуть, развлечься (такие ответы чаще дает молодежь). Остальные мотивы назывались опрошенными в 2000—2003 годах как минимум вдвое реже, а то и совсем редко (например, “приобщение к образцам культуры” оказывалось значимо только для отдельных контингентов, в основном — людей с высшим образованием).
Дело здесь, понятно, не только в количестве просматриваемого, но и в его качестве. Коллегам автора и ему самому уже приходилось писать о двух важнейших факторах воздействия массового телесмотрения на отношение россиян к социальному миру, к жизни, к окружающим людям. С одной стороны, речь идет о некоем зрительском взгляде на мир, о чем-то вроде внимания проходящего мимо зеваки, который как будто бы привлечен зрелищем и в то же время остается от него дистанцированным: дескать, оно и занятно, да не мое, а происходит где-то далеко, там, “у них”. Имеется в виду характерное именно для телезрителей смешение вовлеченности в зрелище, невозможности обойтись без него с недовольством и раздражением по его поводу. Большинство телезрителей не удовлетворено именно теми передачами, которые они чаще всего и больше всего по времени смотрят. Нетрудно показать — да это уже не раз и делалось, — что ровно так же россияне в массе чаще всего относятся к власти и к своей стране, к самим себе как целому (“мы”) и к собственному православию, к церкви6.
Унификация и “омассовление” досуга самым серьезным образом затронули и чтение россиян. С одной стороны, это стало результатом активной работы соответствующих аудиовизуальных медиа (телевидение двух упомянутых основных каналов) и ориентирующихся на них издательских структур, редакций популярных газет — “Аргументы и факты”, “Комсомольская правда”, крупнейших издательств-монополистов — “Эксмо”, “Олма”, “АСТ”, “Росмэн”. Они все больше концентрировались на сравнительно нешироком спектре простых и броских тем, сюжетов, стилистических средств, пользующихся немедленным признанием самой широкой публики и в остросюжетной форме представляющих задачи, проблемы, конфликты той самой социальной адаптации (см. выше) — ставшие проблематичными для большинства нормы общежития, разновидности отклоняющегося поведения. С другой стороны, этот сдвиг в сторону близких по типу, массовых ожиданий, запросов и вкусов публики сопровождался эрозией и распадом прежних культурных “элит”, продвинутых групп позднесоветской письменно-образованной интеллигенции со своим образом мира, представлением о собственной миссии, стандартами “высокой”, “настоящей” культуры и механизмами их воспроизводства (школа, библиотека, литературная и художественная критика). Эти сдвиги, их последствия для разных групп производителей и потребителей можно охарактеризовать как разгосударствление книгоиздания и демобилизацию книжной культуры. Так, государственные издательства в 2000 году выпустили уже всего лишь 19% названий книгопродукции и 15% по совокупному тиражу, в то время как негосударственные, в том числе вневедомственные, — соответственно 54 и 82%7.
При этом тиражи издаваемых книг на протяжении девяностых годов последовательно сокращались. Если средний тираж одной книги в 1990 году составлял 38 тысяч, то в 1995 году он едва достигал 14 тысяч, в 2000 году — 8 тысяч, а к февралю 2002 года составил 7710 экземпляров (за 2003 г. этот усредненный показатель вырос до 8 970 экземпляров). Параллельно произошла достаточно резкая поляризация изданий для узкого круга, с одной стороны, и для широкого читателя с другой. Именно книги для широкого читателя составляют основную массу предлагаемых обычному россиянину в больших специализированных магазинах столицы и крупнейших городов, в уличных и вокзальных киосках. Издания, которые можно условно считать массовыми (тираж 50 тысяч экземпляров и выше), составили по названиям лишь 2,3% всех книг, вышедших в 2001 году, тогда как изданные тиражом до 500 экземпляров (условно можно считать это тиражом специализированной книги и приравненных к ней новых, еще не апробированных образцов литературы) составили в том же году 35,5% годового выпуска.
С относительным разгосударствлением культуры (точнее, централизованной организации и монопольно-ведомственного управления) связана и потеря позднесовет-ской интеллигенцией своего социального статуса, места в культурной жизни, авторитета в более широких слоях населения, способностей нормальной массовой репродукции через систему высшего образования. Процесс такого масштаба и содержания, в свою очередь, принципиально изменил структуру печатных коммуникаций и вообще культурной жизни в стране. Так, заметно сократился объем постоянно читаемых газет и журналов, более чем на порядок уменьшились в среднем их тиражи. Средний тираж одной газеты в России с 1990 по 2001 год упал почти вдвое, но у центральных газет всероссийского масштаба — их число за этот период выросло более чем впятеро — он сократился в 25 раз8. Крупных и авторитетных общенациональных газет в России, в отличие от развитых стран мира, до сих пор не существует. Совокупный разовый тираж журналов (за это время их количество выросло почти втрое) сократился в 6—7 раз9, но наиболее читаемых — опять-таки в 25 и более раз. Попробуем представить себе масштаб такого сокращения наглядно. Вообразим, что в городе с населением в миллион жителей осталось лишь 40 тысяч. А сорок тысяч не могут быть организованы так же, как миллион: это другое агрегатное состояние социального вещества — оно более разрыхлено и распылено, тогда как связи между частицами, фрагментами, обломками более редки, ослаблены, обеднены.
Те, кто читает газеты каждый день, составили в 2002 году меньше четверти взрослого населения (в 1990 г. они составляли почти две трети его — 64%), доля же не читающих газеты выросла более чем вдвое (сегодня это 15% россиян). Газеты утратили ведущую роль аналитического источника информации о текущих событиях, но сохранились в качестве еженедельных таблоидов (для центральных изданий) или региональных еженедельных обозрений экономической конъюнктуры, локальных рынков жилья, продуктов и товаров, сенсационно-развлекательных изданий либо “вестников” местных властей. Чтение газет стало занятием еженедельным: с такой частотой сегодня обращаются к газетам в России две трети тех, кто их вообще читает.
Примерно в том же направлении трансформировалась публика журналов. Она и сократилась в абсолютных масштабах, и изменила структуру. Как и в газетах, сохранились главным образом еженедельники, тонкие глянцевые журналы, задающие социальный ритм общественной жизни, не обремененные, как это было в советские времена с толстыми журналами, собственно “литературой” (художественными текстами или большеформатной публицистикой), вообще объемными печатными материалами, но и не опускающиеся до газетного мелкотемья либо пустой хроники. Сокращение журнальной публики произошло за счет регулярных читателей (показатели ежедневного чтения упали — с 16% до 7%) и случайных читателей, обращавшихся к какой-то одной публикации (группа “не реже раза в месяц” уменьшилась с 32% до 17%). И в том, и в другом случае сказывается падение роли толстых журналов, бывших главным каналом сравнительно добротной или средней по качеству литературы, публицистики, критики.
Важно подчеркнуть, что за указанные годы кардинальным образом уменьшилось не только фактическое потребление печати россиянами. Упало массовое доверие к печати (именно к печати!) как источнику информации, квалифицированного анализа и оценки. Если в 1989 году “полностью доверяли” массмедиа 38% россиян (40% — частично), то в 2003 году первых осталось лишь 22%, и с ними сравнялась доля полностью не доверяющих печати, радио, телевидению (46% доверяют им частично).
С ушедшей волной перестроечных иллюзий и эйфории времен первоначальной гласности резко сократилось полное доверие к СМИ, которые в конце 1980-х — начале 1990-х годов выступали и средством, и мерой социокультурных перемен в стране. Отношение жителей России ко всей сфере массовых коммуникаций стало сдержанным, скептическим, менее идеологизированным, но более потребительским. Нередко оно мотивировано теперь поисками легкого развлечения, желанием “расслабиться” и “оттянуться”. Но характерно при этом, что наиболее сильные изменения произошли в группах читателей, бывших ранее самыми продвинутыми и политически ангажированными — среди городских жителей, а особенно жителей крупных городов и мегаполисов. Здесь недоверие к печатным каналам информации преобладает абсолютно.
С телевидением ситуация иная: тут столь значительной разницы между городом и селом, центром и периферией нет. Телекоммуникация — мысль, с особой настойчивостью развивавшаяся в свое время Маршаллом Маклюэном, — задает или создает собственную аудиторию, в целом усредняя публику, стирая различия между разными группами по уровню образования, культурного или социального капитала. И если в декабре 2002 года лишь каждый третий горожанин в России доверял газетам и еще меньше (29%) журналам (не доверяли им соответственно 60 и 49%), то телевидению выражали доверие более половины при 42% ему в целом не доверявших.
Литература, кино, телевидение
Менее подготовленные слои публики, которые раньше обращались к журналам и книгам достаточно редко, несистематично, от случая к случаю, теперь и вовсе сосредоточились, как уже было сказано, на телевизоре. Более же образованные жители России, живущие в средних и особенно — в крупных городах, имеющие сравнительно большие домашние библиотеки и устойчивую привычку к чтению журналов и книг, в целом незначительно изменили частоту чтения. Некоторый количественный эффект — прирост числа ежедневно читающих художественную литературу в первой половине девяностых — был вызван лишь расширением общего доступа к массовой словесно-сти, которая прежде была недостижимой или дефицитной. Но что трансформировалось куда более серьезно, так это жанрово-тематическая структура читаемого. Читатели из интеллигенции, особенно — инженерно-технической, а также из близких к ней или ориентировавшихся на нее прежде кругов, во многом переключились за 1990-е годы на чтение жанровой и серийной литературы, а также на те типы телепередач, которые по форме, смыслу и функциям максимально близки к жанровой словесности. Это остросюжетные фильмы (детективы, боевики), кино- и телемелодрамы, костюмно-исторические ленты и экранизации с криминально-мелодраматическими элементами, бытовые и уголовные телесериалы, сначала зарубежного, а теперь все чаще отечественного производства, которые, впрочем, кроят сегодня мастера, выписанные из крупных американских кинокомпаний (так в телевизионной рекламе новозеландское масло не то “Доярушка”, не то “Сударушка” аттестуют как родное и старинное).
Во многом этим трансформациям способствовали, как уже говорилось, сдвиги в издательской политике, которая и сама стала на протяжении 1990-х годов все больше ориентироваться на массовые предпочтения и вкусы, поддерживать соответствующие контингенты читателей с их запросами и ожиданиями как свою сегодняшнюю и безотказную экономическую опору. И это отчасти понятно. В книгоиздание — особенно в издательства-гиганты — пришли в эти годы новые люди из других, не книжных, сфер; чаще всего они были достаточно далеки от интеллигентских установок и оценок. Однако стоит особо подчеркнуть, что в переходе читателей на жанровое, остросюжетное, сенсационно-развлекательное чтение лидировали как раз бывшие интеллигенты, люди с высшим образованием. Именно они с толстых журналов, дефицитной прежде проблемной и поисковой, острокритической и морально-притчевой литературы переключились на развлекательно-массовые жанры словесности. Сегодня почитателей популярных словесных жанров и формульных повествований — за исключением переводных любовных романов, зарубежной детективной классики, где читателей из всех образовательных групп поровну, да еще фантастики, которую всегда активнее читали школьники, — чаще встретишь среди взрослых горожан с высшим образованием. Если же учесть последовательное снижение интенсивности чтения в менее образованных группах, то единственным отличием “образованных” от “необразованных” по содержанию чтения можно считать сейчас лишь декларированное обращение к русской и зарубежной классике, к поэзии (в какой мере за этим стоит реальное чтение, а в какой — демонстрация символов образовательного уровня и культурного статуса, сейчас не обсуждаю).
В числе значимых изменений в ожиданиях и привычках зрительской аудитории за 1994—2000 годы можно отметить также рост интереса к комедиям (с 54 до 66% опрошенных), к отечественным детективам, боевикам (с 36 до 44%), падение интереса к историческим фильмам (с 30 до 23%) и эротике, утратившей прежнюю привлекательность запретного плода (с 12 до 6%). Подчеркнем, что фактически речь здесь идет — хотя впрямую об этом и не говорится — о предпочтениях, опять-таки, телевизионной аудитории, поскольку кинопрокат, как уже говорилось, съежился до минимума.
Аудитория кинотеатров не просто в десятки раз сократилась: она — по составу людей, их ценностям и установкам — стала совершенно другой и особой средой, обладает выраженными, даже подчеркнутыми социально-демографическими характеристиками, культурными чертами. Сегодняшние кинозрители — это прежде всего городская молодежь, обеспеченная и относительно образованная, следящая за новинками и узнающая о них в основном по Интернету либо из еженедельных и недешевых глянцевых журналов типа “Афиши”. Посещение кино стало для молодежи самостоятельной формой демонстративного потребительского поведения. Эти люди идут в кино как в своего рода клуб — малой группой, компанией, а в фойе, буфетах и зрительных залах встречают таких же людей (добавлю, что они заметно активней, чем прочие, посещают вечерние и спортивные клубы, дискотеки и тренажерные залы, чаще читают модные новинки, бывают за границей на недорогих курортах и т.п.).
Обеднение структуры досуга большинства за счет его практически полной телевизации, унификация в этом плане запросов и вкусов даже у более образованных групп российского населения, социальный и культурный крах интеллигенции за 1990-е годы выразились и в том, что доля больших и разнообразных по составу домашних библиотек как автономных источников сведений о мире, обществе, человеке в домашних книжных собраниях заметно упала. Вместе с тем, удельный вес семей, в которых либо вовсе нет книг, либо их набор случаен, либо это небольшие собрания одного типа литературы (детективы, любовные романы, некоторое количество подручных справочников и другой рецептурной книгопродукции — лечебной, учебной, душеспасительной), за эти годы увеличился. Если в 1995 году семьи с библиотеками свыше 500 книг составляли 10% российского населения, то в 2002 — 4%; фактически не имели большой и структурированной домашней библиотеки (вовсе не было книг либо насчитывалось до 100 изданий) 58% россиян, тогда как теперь — 67%.
Речь идет об очень значительном сокращении того культурного слоя в стране, который располагал — и нередко уже не в первом поколении — самостоятельными культурными капиталами и который мог бы, кажется, стать основой воспроизводства национальной элиты. За шесть лет (1995—2001 гг.) дифференцированные смысловые ресурсы этого слоя носителей “культуры” (в собственном смысле слова) сократились, как видим, более чем вдвое. Это, как можно предположить, связано с несколькими обстоятельствами. Во-первых, наиболее тиражируемые сегодня культурные образцы содержат, вероятно, слишком мало значимого для нового поколения, которое перестает поэтому покупать книги, заменяя чтение другими видами культурного поведения, обращаясь к другим источникам ценностей и информации (кроме посещения кинотеатров, то же самое можно было бы сказать про дискотеки, клубы, кафе, игровые залы и другие формы организации досуга и рекреативного пространства в крупнейших городах). Во-вторых, мы имеем здесь дело с резкой деградацией образованного слоя в провинции, распадом той советской научно-технической интеллигенции, которая в советское время обслуживала главным образом нужды ВПК и которая больше, чем другие категории общества, потеряла от реформ первой половины девяностых в социальном статусе, уровне жизни, престиже. Именно эти люди были тогда главными, наиболее заинтересованными и активными массовыми читателями. В-третьих, резкое сокращение доходов у провинциальной интеллигенции, вкупе с прекращением книгопоставок в периферийные города (развалом общегосударственной системы книготорговли), непомерным удорожанием доставки журналов по почте, которая осталась монополией государства, привели к систематическому сокращению личного, семейного приобретения книг и журналов.
В более общем плане сегодня можно говорить о глубоком, усиливающемся и расширяющемся разрыве между немногими центрами и обширной периферией постсоветского общества, между более молодыми и старшими поколениями российского социума, более успешными и с трудом адаптирующимися его группами10. Я вижу в этом выражение распада прежней модели государственно-централизованной организации общества, системы управления культурой. В плане книжного обеспечения, распространения журнальной печати, а значит — ценностей, задач и проблем, мировоззрения продвинутых групп социума данный разрыв, насколько можно судить, проходит по линии средних городов, с населением около 500 тысяч. “Ниже” этого уровня централизованные сети книжного и журнального распространения не дотягиваются. Представители крупнейших издательств-монополистов, держащих наиболее высокие тиражи, заявляют об этом открыто. Для мелких издательств проблема распространения не может решаться без поддержки негосударственных фондов. Поэтому в последние годы, после сворачивания, прежде всего Фонда Сороса, она едва ли не свелась к нулю.
Сколько-нибудь мощных, влиятельных самоорганизующихся групп и самостоятельных культурных форм выражения их ценностей, интересов, картин мира на периферии чаще всего не возникает. Так создается обширная, охватывающая до двух третей нынешнего населения, зона социокультурного провинциализма, где работают рудименты более архаичных культурных систем — радикалов советской культуры, эпигонских неотрадиционалистских, фундаменталистских, расистских и тому подобных представлений. Если учесть фактическое сворачивание альтернативных государственным и ведомственным “общественных” библиотек, как будто начавших формироваться в конце 1980-х — начале 1990-х годов11, падение книжной, журнальной и другой обеспеченности средних школ, снижение уровня школьного и вузовского преподавания, требований и стандартов обучения12, то указанный разрыв оказывается в перспективе чрезвычайно серьезным.
Массовое чтение
Обобщая результаты специального исследования читательского спроса в 2003 году13, можно сказать, что книги в современной России являются прежде всего инструментом первичной социализации, обучения самым общим навыкам современной городской цивилизации (допустимо приравнять ее к западной). В этом смысле книги — “учебник жизни” на нынешней стадии процессов модернизации в их сегодняшней российской разновидности. Активными читателями при этом выступают женщины, молодежь, образованные слои, население столицы, а наиболее инертную среду представляют пенсионеры, малообразованные люди, жители сел и примыкающих к ним по образу жизни и стандартам культуры малых городов.
В поколенческом плане пики активности чтения приходятся на юность и социально-возрастные кризисы тридцати- и сорокалетних. Если к числу “постоянно читающих” книги себя относят 26% опрошенных россиян, то среди респондентов до 18 лет, тридцати- и сорокалетних эта доля достигает соответственно 34, 32 и 31%. Среди людей с высшим образованием постоянно читают книги, по их словам, 52%, среди жителей Москвы и Петербурга — 44%. Более трети россиян, опрошенных в 2003 году, вообще не читают книг.
Среди авторов книг, прочитанных нашими респондентами в последнее время, статистически хоть сколько-нибудь значимо выделяется лишь Дарья Донцова, которую назвали 7% опрошенных, 3%, по их словам, покупали в последнее время ее книги. Данные по другим писателям (массовые интересы в литературе и кино по-прежнему кристаллизуются не вокруг имен, даже звездных, а вокруг жанрово-тематических комплексов и серийных изданий) не выходят за границы статистической ошибки и, строго говоря, вообще не подлежат сопоставлению: “больше-меньше” на подобных микровеличинах не работает. По жанрам, типам и тематике книги, наиболее активно читавшиеся опрошенными в последнее время, группируются следующим образом (ранжировано по убыванию показателя, в % к давшим положительный ответ на этот вопрос):
Детективы / боевики, триллеры 11
Публицистика, философия, психология, история, оккультизм 7
Учебная и методическая литература / энциклопедии, справочники 6
Классическая зарубежная литература 4
Исторические романы 4
Проблемная проза современных русских авторов 4
Классическая русская литература 3
Современная зарубежная литература 2
Деловая литература / бизнес / финансы 1
Детская литература 1
79% опрошенных россиян не покупали за последнее время никаких книг. Те же, кто покупал, чаще приобретали издания для детей (7%), детективы (3%), публицистику, философию, психологию, оккультизм (2%).
Массовая библиотека, ее абоненты и функции
Разгосударствление системы воспроизводства и распространения культуры, принципов и механизмов ее организации за девяностые годы самым драматическим образом сказалось на общедоступных библиотеках. Начать с того, что их количество уменьшилось, а сеть — поредела, из нее выпало каждое пятое-шестое звено. С 1990 до 2002 года число библиотек всех ведомств сократилось более чем на 18%, они стали менее доступными.
Массовые библиотеки создавались и существовали в Советском Союзе именно как государственные средства унифицированной идеологической мобилизации14. Резкое сокращение их бюджетного финансирования, с одной стороны, приватизация книгоиздательской сферы, резко выросшие цены на книги — с другой, распад системы централизованного и широкого информирования о книжных новинках, планового книгоснабжения библиотек любого уровня, вплоть до низового — с третьей, сделали в большинстве случаев неразрешимой проблему систематического пополнения библиотечных фондов. Так, в 2000 году в фонды публичных библиотек страны поступило на две трети меньше книг, чем в 1990 году. На 18% (в городских библиотеках — на 21%), снизилось число читателей и на 11% — выданных им журналов и книг (в городских библиотеках — на 14%). Библиотеками стали меньше пользоваться наиболее активные, квалифицированные и требовательные читатели — жители городов, люди активного возраста с высшим образованием.
В самой трудной ситуации оказались при этом две категории читателей. Одну составляют наиболее развитые и рафинированные читатели. Из них более молодые и обеспеченные жители столицы и крупнейших университетских городов переключились на чтение “модных”, в широком смысле слова, книг, появившихся только во второй половине девяностых годов (престижные новинки отечественной и переводной литературы, популярные гуманитарные издания). Молодежь эти книги покупает или берет у коллег и друзей. Другую, более традиционную для страны категорию читателей образуют самые “бедные”, те, кто, как и раньше, вынужден был соглашаться на “комплексный обед”, предоставляемый государством — литературу, сохранившуюся в стареющих, а значит, во многом еще советских, фондах массовых бесплатных библиотек. По некоторым оценкам, половину библиотечных фондов и сегодня “составляют книги практически не востребуемые, но на их хранение ежегодно затрачиваются огромные суммы”15.
Роль массовой библиотеки в России все больше сводится к обеспечению школьных потребностей и мало подготовленного контингента, не имеющего собственного культурного ресурса. Чаще всего в библиотеке берут литературу по специальности, справочные издания, учебники, классику, детективы, любовные романы, книги по информатике, глянцевые журналы. Активнее всего посещают библиотеку учащиеся и те, кто хочет получить “информацию по любым вопросам”. Таким образом библиотека является своего рода “справочным бюро” для новобранцев книжной культуры. Образованные, квалифицированные и высокостатусные жители столиц, люди среднего возраста пользуются библиотекой исключительно как резервом.
По данным исследования 2003 года, в ту или иную библиотеку сегодня записано 18% россиян. Среди них преобладают женщины (мужчин среди постоянных пользователей чуть больше трети — 37%). Половина опрошенных перестали пользоваться библиотекой (в 1999 году таковые составляли 37%), почти треть (32%) никогда не были записаны. Особенно много читателей покидали библиотеки в последние 4 года.
Причины разные. Респонденты старше 50 лет, жители села, люди с образованием ниже среднего вообще мало читают или вовсе не читают. Социальноактивные группы — 30—40-летние, со средним образованием, служащие и квалифицированные рабочие — указывают чаще всего на дефицит времени. Респонденты старше 50 лет, жители столицы, люди высокообразованные с более высокими доходами имеют хорошую домашнюю библиотеку.
Но они, однако, нередко сожалеют о том, что рядом, в пределах досягаемости, нет приличной или хотя бы удовлетворительной библиотеки. Кроме них, от отсутствия библиотеки страдают еще школьники и студенты. Острее всего не хватает необходимых библиотек именно в Москве. Это понятно: в столице доля людей с высшим образованием приближается к 40%, и их менее всего удовлетворяет характер нынешнего библиотечного обслуживания. Чего нельзя сказать о сельских жителях, где соответственно и уровень запросов не так высок. Опрошенные с ограниченными материальными ресурсами или ограниченной мобильностью (неквалифицированные рабочие, служащие, домохозяйки) обмениваются популярными книгами друг с другом или берут их почитать у более обеспеченных детей, родственников, знакомых.
Подчеркну, что сам по себе уровень материальной обеспеченности не имеет здесь решающего значения. Разница между высокообеспеченными и низкообеспеченными россиянами в потребности библиотечного обслуживания невелика. Более значимыми являются культурная среда, разнообразие имеющейся информации (домашняя библиотека, подписка), образование, профессиональные интересы, учеба.
В целом сегодня в библиотеки обращаются за следующими типами изданий (приведу лишь наиболее распространенные ответы, они ранжированы по убыванию показателя, в %):
Литература по специальности 35
Энциклопедии, справочники 27
Исторические романы 29
Учебная литература 24
Отечественная и зарубежная классика 22
Отечественные детективы и боевики 20
Любовные романы 18
Фантастика, фэнтези 16
Зарубежные детективы и боевики 14
Развлекательные (“глянцевые”) журналы 14
Книги по бизнесу, экономике 13
Книги по информатике, компьютеру 12
Однако при этом 70% тех, кто пользуется книжными и журнальными фондами библиотек, находят в них всё, что им нужно. Лишь совсем редко читатели не находят в библиотеке литературу по специальности (8%), учебную книгу (6%), глянцевые журналы (6%). Иными словами, абонентами остались именно те группы населения, чей мир сформирован и поддерживается массовыми библиотеками, те, кто не имеет собственных собраний книг и у кого, можно сказать, нет “своего”, а есть только “самое общее”. Поэтому ожидания и запросы, которые россияне обращают к библиотеке, — столь же общие и неопределенные. В библиотеке (приводим лишь самые популярные типы ответов) хотели бы находить “информацию по любому вопросу” — 39%, “любую интересующую художественную литературу” — 20%, “любую необходимую специальную литературу” — 10%, наконец, “доступ к Интернету” — 10% абонентов.
Как видим, никакого следа книжно-журнального дефицита 1970—1980-х годов, систематического неудовлетворенного спроса читателей в библиотеках сегодня нет. Нет и тогдашних многомесячных очередей за самыми популярными книгами. Некоторое незначительное напряжение здесь сохраняется, но опять-таки лишь у более молодых абонентов и в основном в отношении учебной и специальной литературы.
Вместо заключения
Любая библиотека воплощает дух сообщества, ценности, нормы, представления в компактной, удобной для восприятия и распространения печатной форме16. В устройстве библиотеки, составе библиотечных фондов и правилах их подбора, системе каталогов и картотек отражена воображаемая схема взаимодействия между обобщенным комплектатором и типовым абонентом. При эрозии и распаде того “большого” общества, уравнительно-антропологические принципы, дефицитарные нормы которого представляла низовая, наиболее распространенная и самая доступная для жителей СССР массовая библиотека, воплощенный в ее структуре и составе тип жестко цензурированных, однонаправленных, авторитарно-дидактических коммуникаций все больше становился анахронизмом.
С одной стороны, модель массовой библиотеки закладывалась в условиях, при которых большинство населения было деревенским, не имело письменно-печатного, школьного образования. Библиотека-читальня как учреждение “культурной революции” являлась дополнением к начальной и средней школе, работала во взаимосоотнесении с ними. Ситуация в корне изменилась, начиная со второй половины шестидесятых, когда преобладающая часть населения нашей страны стала городской, а среднее образование было введено как всеобщее.
Характерно, что именно с конца 1960-х — начала 1970-х годов массовая общедоступная библиотека стала переживать серьезные организационные трудности: дефицит книг, все увеличивающееся разнообразие читательских интересов, повышенные требования образованного контингента и его неудовлетворенность обслуживанием17. Показательно и то, что тогда же начала явочным порядком дифференцироваться система распространения книжной продукции, в том числе — вневедомственного, не входившего в систему Госкомиздата и Минобраза. Появились “макулатурная серия”18, отделы “свободного книгообмена” в магазинах, почтовый обмен по объявлению в газете и т.д. В порядке самозащиты система породила “библиотечную серию”, закрытые шкафы книг “повышенного спроса” для доверенных лиц и пр.
С другой стороны, советская массовая библиотека, как это ни парадоксально по первому ощущению звучит, никогда и не была рассчитана на собственно массовый спрос, на обслуживание массовой литературой: ассортимент книг был строжайшим образом цензурирован, а книги, пользовавшиеся наибольшим спросом (о войне, любовный роман, детектив, фантастика, исторические), были наименее доступны. Возникшая к концу 1980-х годов в бесцензурных условиях популярная жанровая литература и сразу же проявившийся широкий спрос на нее фактически перечеркнули прежнюю библиотеку, обозначив смысловой конец, исчерпание ее функции – служить узлом реальных культурных коммуникаций в обществе. После падения “железного занавеса”, в условиях прокламируемой открытости, приоритета “общечеловеческих ценностей” претензии государства на монополию в культуре оказались полностью несостоятельными, а централизованное руководство культурой — патологически неэффективным. Тем самым функции общедоступной библиотеки сузились до первоначальной социализации, а ее адресат — до контингента школьников или близких к ним по месту в социуме.
Массовая библиотека того типа, который сложился в “классические” советские и позднесоветские времена, сегодня фактически снова приравнена к средней школе. Таковы ее реально исполняемые, а не идеологически прокламируемые функции, такая она по составу основных читателей, книжным фондам и техническому обеспечению, по отсутствию для усредненного россиянина развитой, оформленной альтернативы. Неудивительно, что читатели, завершив этап “обучения” социальным и культурным навыкам самого общего, среднего уровня, такую общедоступную библиотеку попросту покидают. Рядовые россияне переходят на привычный и безотказный телевизор, более требовательные и квалифицированные — к другим источникам получения книг и журналов и, наконец, к сетевым коммуникациям, к иным медиа и формам общения, не обязательно связанного с книгой.
Более или менее активная и устойчивая читающая аудитория составляет сегодня порядка 18—20% населения страны. При этом общую ситуацию в книжном деле, распространении и чтении книг характеризуют сейчас несколько сквозных процессов. Во-первых, тон на книжном рынке — отсылаю к сказанному выше о телевидении — все больше задает словесность, которая по типу несомых ею образцов, по форме покетбукового издания, по полиграфической технике не рассчитана на собирание в виде домашних библиотек, на хранение и передачу от поколения к поколению. Во-вторых, подготовленные, квалифицированные и требовательные читатели все чаще из массовых библиотек уходят. В-третьих, все больше беднеют и замыкаются фонды крупных универсальных библиотек. В них, с одной стороны, поступает все меньше отечественных книг и журналов (не говоря о практически исчезнувших зарубежных), а с другой, они вынужденно усредняются и упрощаются по составу фондов, по формам работы, поскольку явочным порядком принимают на себя функции более слабых и бедных массовых библиотек.
Повторю под занавес еще раз: куда более общая и глубокая проблема в данном случае состоит именно в крахе и распаде репродуктивных подсистем российского общества, то есть в эрозии собственно культуры, перерождении культуротворческих групп. Причем происходит это — в сравнении с “гласной” ситуацией конца 1980-х годов и даже более ранних, “закрытых” лет, — без осознания интеллектуалами всего происходящего как первостепенной проблемы их самих и общества в целом, без понимания социальных масштабов и возможных последствий идущего процесса.
1 Большую и программную работу Тенбрука “Буржуазная культура” цитирую по кн.: ФРГ глазами западногерманских социологов. М., 1989, с. 211. Замечу, что и через десять лет после смерти (1994) одного из лидеров немецкой социологии последней четверти века ни одной его статьи на русском языке не появилось.
2 Более подробные эмпирические данные и общие соображения по всему этому комплексу вопросов см. в недавних работах примерно одного круга авторов (отмечу массированный, практически одновременный характер их публикаций): Дубин Б. Литературная культура сегодня // Знамя, 2002, № 12, с. 176—183; Гудков Л., Дубин Б. Издательское дело, литературная культура и печатные коммуникации в сегодняшней России // Либеральные реформы и культура. М., 2003, с. 13—89; Зоркая Нат. Чтение в контексте массовых коммуникаций // Мониторинг общественного мнения, 2003, № 2, с. 60—70; Дубин Б. Между каноном и актуальностью, скандалом и модой: литература и издательское дело России в изменившемся социальном пространстве // Неприкосновенный запас, 2003, № 4 (30), с. 136—144, а также статьи названных авторов и В.Д. Стельмах в кн.: Читающий мир и мир чтения. М., 2003.
3 Здесь и далее приводятся данные опросов, проведенных Аналитическим центром Юрия Левады. По большей части они относятся ко всем россиянам и лишь в некоторых указанных случаях — к жителям городов или другим обозначенным категориям российского населения.
4 Российский статистический ежегодник. М., 2000, с. 229.
5 Подробнее об этом процессе за предыдущие годы см.: Дубин Б. От инициативных групп к анонимным медиа // Pro et Contra. 2000, т. 5, № 4, с. 31—60; Гудков Л., Дубин Б. Общество телезрителей: массы и массовые коммуникации в России конца 90-х годов // Мониторинг общественного мнения, 2001, № 2, с. 31—45.
6 См. указанные выше статьи об “обществе телезрителей”, а также: Дубин Б. Массовые коммуникации и коллективная идентичность // Вестник общественного мнения, 2003, № 1 (67), с. 17—27.
7 Здесь и далее использованы материалы публикаций: Кн. обозрение, 2001, 5 марта, с. 4—5; Кн. обозрение, 2002, 11 марта, с. 12—13. Подробнее см.: Ленский Б. Книгоиздательская система современной России. М., 2001; Ильницкий А. Книгоиздание современной России. М., 2002. В 2003 г. эти показатели составили уже 67 и 90% (Кн. обозрение, 2004, 1 марта, с. 7).
8 Печать РФ в 2001 г. М., 2002, с. 134.
9 Там же, с. 121.
10 См.: Дубин Б. Культурная репродукция и культурная динамика в России 1990-х годов // Он же. Слово — письмо — литература. М., 2001, с. 342—366 (в основе — переработанная и дополненная статья автора: Социальный статус, культурный капитал, ценностный выбор: Межпоколенческая репродукция и разрыв поколений // Экономические и социальные перемены, 1995, № 1, с. 12—16).
11 См. о них: Рейтблат А. Общественные библиотеки в России: современное состояние и перспективы развития // Библиотека и чтение: проблемы и исследования. СПб, 1995, с. 118—142.
12 Подробнее см.: Гудков Л., Дубин Б., Леонова А. Образование в России: привлекательность, доступность, функции // Вестник общественного мнения, 2004, № 1, с. 35—55.
13 В основе этого раздела статьи — данные всероссийского опроса по теме “Запросы читателей и библиотека”, проведенного осенью 2003 г. по заказу Фонда “Пушкинская библиотека” Аналитическим центром Юрия Левады (ответственные исполнители — Л. Гудков, Б. Дубин). Выборка, по основным социально-демографическим параметрам — пол, возраст, образование, доходы, тип поселения и др., — представлявшая структуру населения России, составила 2093 человека. Полученные материалы более подробно представлены в статье: Стельмах В. Современная библиотека и ее пользователи // Вестник общественного мнения, 2004, № 1, с. 56—63.
14 О месте библиотеки в обществе и о советском типе массовой библиотеки см.: Гудков Л., Дубин Б. Библиотека как социальный институт// Методологические проблемы теоретико-прикладных исследований культуры. М., 1988, с. 287—300. Идеологические рамки и практическая политика комплектования советских библиотек в начальный период прослежена в кн.: Глазков М. Чистки фондов массовых библиотек в годы советской власти (октябрь 1917—1939). М., 2001.
15 Библиотеки и чтение в ситуации культурных изменений. Вологда, 1998, с. 150—151.
16 Данный подход к библиотеке как социальному институту был развит в 1950-х гг. немецким социологом и правоведом Петером Карштедтом, чьи не раз переизданные в Германии “Очерки по социологии библиотеки” остаются в этом отношении образцовыми; см. их подготовленный Л. Гудковым подробный реферат в кн.: Библиотека и чтение: проблемы и исследования. СПб, 1995, с. 157—187.
17 Одним из моментов этого кризиса, реакцией на него стало создание в крупнейших библиотеках — Ленинке, Салтыковке, Юношеской, Детской — ведомственных социологических служб по изучению читательских интересов различных социально-демографических групп населения (опубликованные материалы их тогдашних опросов учтены в аннотированном библиографиче-ском указателе А. Рейтблата и Т. Фроловой “Книга, чтение, библиотека. Советские исследования… 1965—1985 гг.”. М., 1987). Взаимодействие их с Министерством культуры, соответствующими отделами ЦК КПСС, Бюро по охране государственных тайн в печати (цензурой), с одной стороны, и возникающим в стране социологическим сообществом (Институтом социологических исследований, Институтом международного рабочего движения в Москве, Ленинградским государственным университетом) — с другой должно было бы стать предметом специальных исторических разработок.
18 См. о ней: Левинсон А. Макулатура и книги // Чтение: проблемы и разработки. М., 1985, с. 63—88.